Прелесть путешествий

Стоит только зайти за врата, и на пришедшего опрокидывается вся тяжесть массивных колонн, проспектов и тёмного, словно свинцового, неба. Оно, кажется, еле держалось на крышах зданий, уже почти продавливая шифер и готовясь упасть на десятки людей и улиц, накрыть их собою. Небо даже не двигалось. Не плыли облака, как это было в твоей родной Фелиции, не было даже еле заметных линий и теней между тучами. Просто серое небо. Холодное. И люди такие же. Холодные. Здесь вся жизнь казалось ритмичной, словно по чёткому таймеру, вплоть до секунды, вся синхронная и пугающе одинаковая. Не слышно даже разговоров, все люди, словно статуи, безмолвны и безэмоциональны. Становится жутко. Не видно их выражений глаз, не видно улыбок или оскала, но кажется, будто каждый здесь против тебя, будто каждый перегрызёт глотку любому, стоит только услышать команду. Но на фоне огромных домов люди кажутся муравьями. А если рассмотреть поближе, то вот дома здесь не такие холодные и грозные, пускай и большие. Величественные. Они высятся над головами людишек своими ордерами, карнизами резными, арками. Сливаются в ровной, идеальной перспективе проспектов. А ты теряешься. Теряешься среди одинаковости, где всё, словно в зеркальном лабиринте, одно отражает другое, и непонятно, ты ли движешься, или движется всё вокруг тебя. И пускай знаешь, что идёшь сам, пускай слышишь стук подошвы о брусчатку, это ощущение всё то же. Ощущение беззащитности. Ведь если небо обрушится, ведь если все жители ополчатся, то от тебя и места мокрого не останется. И никто не защитит, всё только кричит, что готово напасть, а вот спрятаться от крика совсем негде. Но спасением кажется парк, зелёным морем виднеющийся вдалеке. Ты подбегаешь к нему, наконец понимая, что жизнь в этой одинаковости всё-таки есть. Деревья и природа совсем не такие, они кажутся отдельным миром после давящих, холодных улиц. Они кажутся миром, таким родным и живым, что невольно засматриваешься и поражаешься тому, какая свобода здесь царит. Ведь деревьям не прикажешь расти идеальными шарами и одинаковыми ветвями, цветам не прикажешь расти с одинаковыми лепестками и ровными краями, траве не прикажешь быть вечно ровной и тонкой, и от этого разнообразия дышалось легче. Над парком само небо казалось чище, нежно-голубым потолком возвышаясь даже над самыми высокими ампирами. Чего уж там говорить о людях, которые в парке словно сбрасывали с себя те дурацкие маски одинаковости и безразличия, и под каждою крылось уникальное лицо. Теперь они не казались такими враждебными. Вот только… И здесь тишина. Гробовая почти, лишь шелест листьев и стук каблуков её разрывал, эхом отдаваясь от всего. Ты скажешь что-то, и как по команде, на тебя обрушатся десятки взглядов, словно ты сказал что-то ужасное, непристойное. А это могло быть простое “здесь так красиво…" И вдруг стеной обрушивается ливень, словно небо наконец упало. А людям нипочём. Нипочём, они неизменно шагают по улицам, пока ты пытаешься укутаться в единственное своё пальто, накрывая им голову, и все снова смотрят на тебя, как на идиота. Пока тебя не хватает кто-то, и через пару секунд ты не оказываешься под одной из арок. – Дурак, что тебе понадобилось у нас… Сейчас как раз ловят всех кого ни попадя. Этот человек кажется добрым. Стекло его шлема светлее, и сквозь него видны чуть опущенные глаза, выглядывают кудрявые волосы… Он (или она?) вдруг что-то увидел, и снова ты чуть не падаешь, пока тебя неаккуратно тянут за руку в глубину дворов… Дворы здесь другие. Людские. Может, бетон домов и плачет своими серыми потёками, может, и окна пылью покрытые, но было видно – дома не бездушные. И дворы не бездушные. На поребриках высоких стайками воробьи курлычут, клюют объедки. Из-за кустов на них кот кидается, разгоняет, но никого не успевает ухватить. От ветра скрипят качели старые. Тоже будто плачут. И ведь есть почему. Их забыли. Их забыли, забили на их жизнь, думая, что и нет ничего, кроме побитых жизнью тропинок, где ходили остальные люди, а дворы пустовали, погибали во всём этом одиночестве. Дети вообще на улице быть не любили – там страшно, там холодно, там неприятно. Молодёжь собиралась в квартирах, на кухнях, жалея умирающие дворы. Погибающее государство. А взрослым не до дворов, у них работы, у них семьи и дом, где ничего больше не волнует, где об этом даже не говорят. Вдруг услышат?.. А ливень все так же льёт, затапливая каждую щёлку. И ты, насквозь мокрый, впопыхах забегаешь во что-то вроде гаража, куда привёл тебя незнакомец. – Что тебе здесь понадобилось? Ты ведь не из наших, да? Он снимает шлем. Хотя вернее сказать, она. Под стеклом пряталось миловидное, но уставшее девичье лицо. – Я путешественник. – Тогда как тебе удалось попасть сюда? Из Империи почти невозможно выбраться, а уж тем более попасть. Так кто ты на самом деле? Она говорит абсолютно невозмутимо, помешивая воду в кастрюле. – Для начала скажи хотя бы, как тебя зовут. Она чуть призадумывается, и говорит негромко: – Гера. Имя всё равно не настоящее. – Фредерих. Будем знакомы… Ты притягиваешь руку, как делали все у тебя на родине, а на тебя смотрят недоуменно. И только потом пожимают. – Прости, я не очень хорошо знаю чужие обычаи… так ты из Фелиции? – Да. Девушка понимающе кивает: – Там, говорят, ещё хуже, чем у нас… А впрочем, Фредерих, как насчёт ещё одной прогулки? Мне нужно переговорить с моими друзьями, а оставлять тебя одного здесь, наверное, неправильно… – Я не против. Через пару минут Гера вручила тебе шлем, как у всех, и какой-то длинный плащ. – Надень, лучше избежать проблем с твоим внешним видом. *** После дождя на улицах сыро. Асфальт мокрый, по лужам в тишине раздаются хлюпы, эхом отталкиваясь от высотной застройки домов… И вновь тебя куда-то затаскивают, в почти такой же гараж, только здесь было больше людей. Человек, наверное, пять. Гера аккуратно отводит тебя в отдельную комнатку, роняя перед остальными “не обращайте внимания”. И уходит, запирая дверь на ключ. Комната скромная: диван, тумбочка и какая-то доска. Под потолком лампочка, мигающая, светящая на последнем своём издыхании. Ты обегаешь помещение взглядом в поисках чего-то, чем можно себя занять, ведь неэтично будет подслушивать… *** – Кто это и что он здесь делает?! – Успокойтесь, он нам не угрожает. Наверное, даже не знает о том, кто мы. – Гера… ты же понимаешь, что, если нас найдут, несдобровать всем?! – Да понимаю я, Аид! Но он может помочь! Фелициец сможет придать огласке нашу ситуацию, и они смогут повлиять! – Да завалитесь! - вдруг громко кто-то прокричал, и голоса утихли. – Аид прав, сейчас нельзя никому доверять. Даже тому, кто ничего о нас не знает… Но мы здесь вообще не для этого. Скоро будет слежка, нам нужно спрятаться или залечь на дно. И фелициец… может вывезти нас отсюда. Резким движением дверь комнатки, которую ты взглядом изучил вдоль и поперёк, открывают. – Нам нужна твоя помощь. За Герой стоит девушка чуть ниже и коренастей, темные волосы во все стороны раскинуты. Она улыбается по-дурацки, замечая твой взгляд. Ты садишься на один из потёртых кожаных стульев, изучая взглядом уже другое пространство. Стены обвешаны флагами, плакатами, лозунгами… мебель старая вся, потрёпанная. В духовке что-то печётся, за жёлтым грязным стеклом видно металлическую форму. Здесь было тепло. Но вдруг от размышлений отрывает девичий голос: – Так, Фредерих, краткий экскурс: я, как ты помнишь, Гера, девушка пониже – Афина, парень в очках - Прометей, с хвостиком – Аид, а самый адекватный здесь – Дионис. Пока что ясно? – Да, в целом… И ты снова глазами бегаешь, но теперь – по людям. И пускай в Фелиции учили, что нельзя судить людей по одежде, но ты всё же нарушаешь эту установку, рассматривая каждую деталь. У Геры под плащём крылась рубашка – старая, поношенная и потёртая, она явно пережила многое. Как, впрочем, и она сама – было такое ощущение, будто с девушкой уже что-то случалось, будто она не просто так ко всем добра… Афина казалась смешной. Её волосы растопырены во все стороны, они пышные и неопрятные, словно наэлектризованные. И комбинезон тоже неаккуратный, помятый и пятнистый, он явно был девушке велик. Она напоминала ребенка, активного ребенка, который может залезть куда угодно, подрав коленки и упав с дерева, готов часами рассказывать о том, как поймал майского жука. Прометей напоминал главного советчика короля Феликса. Он редко выходил к людям, но на Родине тебе удавалось увидеть этого человека, и что-то от него в Прометее однозначно было. А может, дело в очках, чуть сползающих с носа, в вязанном свитере, в перчатках – правда, без пальцев. А вот Аид был грозным. Углы одежды словно острые, да и волосы тоже, он напоминал главного в их компании, надо всеми возвышаясь. От него не исходило той теплоты, что лучилась от Геры, не было детского обаяния, не было спокойствия. Был страх. Дионис был самым ярким. На нём были не только фиолетовые, но и красные, жёлтые, синие вещи. Жителя Пиковой империи в нём выдавали лишь лавандового цвета волосы, заплетённые в десяток косичек. Он казался расслабленным, пусть и по словам Геры был “самым адекватным” – адекватностью, по крайней мере по меркам Фелиции, здесь и не пахло. – Тогда ближе к делу. Дионис встаёт со стула, подходит к тебе ближе: – У нас большие проблемы и нужно уехать отсюда как можно быстрее. Ты можешь перевезти нас в Фелицию? – Нет… я сам сбежал оттуда. Но, возможно, Верона? Переждать там, сколько можно, и после найти пути отступления… — Верона, значит. По рукам. У нас месяц на сборы. Поживи пока здесь, идёт?

Продолжение следует