НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Месяц спустя. Дворец Топкапы. За это время очаровательная юная возлюбленная Шехзаде Селима Санавбер Хатун полностью выздоровела и даже успела забеременеть, до чего главной Хасеки Хюррем Султан не было никакого дела, а всё из-за того, что её больше беспокоил гарем старшего сына, то есть Шехзаде Мустафы, дражайшая фаворитка которого Махфирузе Хатун так и не смогла разродиться и, промучавшись двое суток, умерла вместе с ребёнком во чреве, из-за чего молодой человек даже и не страдал вовсе, ведь он полностью сконцентрировался на подготовке к военному походу вместе с Достопочтенным отцом и братьями Шехзаде Ахметом и Баязидом, куда они уже отправятся со дня на день. Хюррем Султан хотела приблизить к сыну такую девушку, чтобы быть полностью спокойной за его ближайшее благополучие, то есть умницу, красавицу, но самое главное, сохраняющую нейтралитет в гареме. Вот только кого бы выбрать? Ответ нашёлся сам по себе. Этой новой наложницей должна стать никто иная, как сама ункяр-калфа Нергиз, подходящая по всем необходимым параметрам. Вот только как сообщить об этом верной рабыне, Хюррем Султан не знала, в связи с чем принялась всё тщательно обдумывать и частенько вечерами обсуждать а дражайшим мужем, Султаном Сулейманом во время их душевных бесед о насущных семейных и гаремных делах, с чем Повелитель был полностью согласен и давал ей полную свободу. Да и от Нурбану Хатун не было никаких вестей об отравлении Шехзаде Селима, к которому ей так и не пришлось больше сходить на хальвет ни разу, а всё из-за того, что юноша не обращал на венецианку никакого внимания, глубоко погрузившись в головокружительную страстную любовь со своей гречанкой, с которой проводил все ночи напролёт и всё свободное от заседаний Дивана время, благодаря чему, ни от кого уже не было секретом то, что именно Шехзаде Селим остаётся в Стамбуле регентом, что сделает его с матерью и любимой наложницей ещё сильнее. Ну, да, Бог с ними! Но, а, что, же касается Принцессы Августины, то её уже обратили в ислам и принялись постепенно подготавливать к роли будущей Султанши Османской Династии, обучая всему необходимому, хотя она и старалась вести себя отстранённо от наложниц, проводя всё время в своих покоях, либо гуляя по дворцовому саду в приятном обществе валиде Хандан Султан с Михримах Султан, уделяющим девушке своё внимание с добросердечием и заботой, в отличии от Шехзаде Селима, который, хотя и морально готовился к свадьбе с Принцессой, вернее сказать, с уже Айше Хатун, ибо такой Августина стала сразу после перехода в мусульманство, но старался под любыми предлогами избегать её, что очень сильно не нравилось его дражайшей Валиде Хандан Султан. Вот только Хандан Султан никак не могла найти подходящего повода для того, чтобы вразумительно поговорить с сыном о его отношениях с невестой, вернее сказать, об их отсутствии. Случай представился сам по себе, а именно в то время, когда юный Шехзаде Селим возвращался из диванных покоев, сразу по окончании собрания, решив пройти в гарем для того, чтобы встретиться с дражайшей юной возлюбленной, ещё вчера объявившей ему радостную новость о том, что ждёт от него ребёнка, благодаря чему, юноша был безгранично счастлив, но эта эйфория продлилась ровно до тех пор, пока он ни встретился с горячо любимой Валиде Хандан Султан, одетой сегодня в роскошное парчовое платье нежного розоватого персикового оттенка. Они встретились посреди мраморного дворцового коридора, немного не доходя до гарема, где между ними и состоялся душевный, носящий серьёзный поучительный характер, наставленческий разговор. --Селим, я, конечно, хорошо понимаю твои трепетные чувства к Санавбер Хатун, не говоря уже о том, что тоже очень рада за то, что ты скоро станешь отцом вашего с ней малыша, но ты совсем не замечаешь свою невесту Айше Хатун, успешно обучающуюся всему тому, что должна знать будущая османская Султанша. Она приехала именно из-за тебя и даже уже успела постепенно полюбить, но она очень страдает из-за того, что ты не уделяешь ей никакого внимания.—смутно надеясь на то, что у неё получится достучаться до его благоразумия, произнесла Хандан Султан, чем вызвала в сыне измождённый вздох, напоминающий стон, с которым юноша с полным безразличием произнёс: --Ну, в том, что Айше Хатун оказалась мне насильно навязана Повелителем, она, конечно, не виновата. Здесь я полностью с Вами согласен. Вот только как быть с тем, что у меня, абсолютно к ней душа не лежит? Насильно мил никогда не будешь! Да и… Шехзаде Селим не договорил из-за того, что увидел то, как, в эту самую минуту, к ним, вероятно из учебного класса вышла, сопровождаемая кизляром-агой Сюмбулем, его дражайшая возлюбленная Санавбер Хатун, одетая сегодня в изящное шёлковое платье нежного голубого оттенка, обжитое гипюром. Они о чём-то между собой душевно разговаривали, выглядя очень серьёзными, вернее даже сказать обеспокоенными, что продлилось лишь до тех пор, пока они ни заметили, вышедших к ним на встречу Шехзаде Селима с Хандан Султан, благодаря чему Санавбер Хатун с Сюмбулем-агой, вовремя спохватились и замерли в почтительном поклоне. --Зайди ко мне сразу после перекуса, Санавбер!—чуть слышно приказал возлюбленной Шехзаде Селим, решительно приблизившись к ней, сияя восторженной улыбкой и смотря на девушку с огромным обожанием, чем заставив её хорошенькое личико залиться лёгким румянцем смущения, с которым она застенчиво улыбнулась ему и чуть слышно выдохнула: --Как Вам будет угодно, Шехзаде!—и проводив его заворожённым взглядом, выждала немного и лишь только после этого, наконец, прошла вместе с Сюмбулем-агой в общую гаремную комнату. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, с террасы, уверенно стоя, оперевшись руками о плоское перило мраморного ограждения, за ними всеми наблюдает Хюррем Султан, от пристального внимания которой ни укрылось то, с каким усердием Нергиз-калфа проходила мимо, выстроившихся в ширенгу, наложниц, давая каждой необходимые указания, относительно завтрашнего вечера, посвящённого благополучному отбытию Повелителя вместе с тремя Шехзаде в длительный морской поход на персов, пока ни остановилась напротив Санавбер Хатун, инстинктивно замершей в почтительном поклоне и ожидании новых наставлений. --Ты не участвуешь в музыкальном вечере, Санавбер, так как ты из гарема Шехзаде Селима, который остаётся в Топкапы исполнять обязанности Падишаха на время его отсутствия, да и к тому же, ты находишься в деликатном положении. Поберечься надо, хотя репетиции всё равно посещай.—с доброжелательной улыбкой душевно и, не говоря уже о том, что чуть слышно объявила юной воспитаннице Нергиз-калфа. Санавбер Хатун прекрасно поняла мудрую наставницу и чуть слышно выдохнула в знак искренней благодарности за, проявленную к ней и к её здоровью, заботу ункяр-калфой: --Вам не о чем беспокоиться, Нергиз-калфа!—за что юная девушка удостоилась одобрительного кивка золотоволосой головы от ункяр-калфы с заключением: --Вот и очень хорошо, Хатун!—и, не говоря больше ни единого слова, подошла к другим наложницам, что продлилось ровно до тех пор, пока к ункяр-калфе ни подбежал, чем-то, очень сильно перевозбуждённый кизляр-ага Сюмбуль, что ни на шутку встревожило молоденькую ункяр-калфу, заставив почтительно поклониться и обеспокоенно спросить: --Что это с тобой, Сюмбуль-ага?—чем заставила его, мгновенно опомниться и быстро пролепетать: --Тебя к себе требует Хюррем Султан, Нергиз! Поторопись скорее! Госпожа ждать не любит!—чем ввёл ункяр-калфу в огромное ошеломление, с которым она потрясённо уставилась на него и встревожено спросила: --Сюмбуль-ага, ты случайно не знаешь о том, для чего я, вдруг, понадобилась нашей Достопочтенной Хюррем Султан?—но тот лишь растерянно развёл руками и небрежно отмахнулся: --Откуда мне знать?! Может, желает обсудить с тобой завтрашний музыкальный вечер?! Из этого мудрая калфа сделала для себя неутешительный вывод о том, что ей ничего другого не остаётся, кроме, как отправиться в покои к Достопочтенной главной Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан и Самой всё узнать, благодаря чему измождено вздохнула: --Тогда оставляю девушек на твоё с Гюлем-агой попечение, Сюмбуль-ага, но будь предельно внимателен и осторожен с Санавбер Хатун, ибо ей нельзя перетруждаться! Пусть больше отдыхает.—и, лишь только после этого, убежала на верх, где и располагались великолепные покои Султанш Османской Династии, провожаемая понимающим внимательным взглядом кизляра-аги, полным глубокой мрачной задумчивости. Это его состояние продлилось ровно до тех пор, пока его вниманием ни завладел Гюль-ага, приступивший к преподавания наложницам восточных танцев, а вернее, он показывал им некоторые танцевальные движения, завлекая девушек в занимательный процесс. --Каждое движение вашего тела должно быть наполнено природной грации и плавностью. Ему необходимо завораживать и брать в добровольный плен того, в гарем к кому вы обязательно попадёте, девочки, но не отпугивать. Вашему Шехзаде надо видеть и чувствовать то, что вы танцуете искренне и с душой, а не переигрываете самих себя.—доходчиво объяснял он, за чем наложницы пытались активно повторять, что-то между собой беззаботно обсуждая и сопровождая весёлым звонким смехом, заполняющим просторную обстановку общей комнаты, словно ручью, чем незамедлительно привлекли к себе внимание кизляра-аги, отрезвляюще шикнувшего на них: --Вы слишком много смеётесь и болтаете без дела, девушки! Мужчины не любят болтливых женщин! Мужчин надо очаровывать грациозными движениями и сладкими восхваляющими речами!—благодаря чему, наложницы мгновенно стихли и принялись ошарашено между собой переглядываться, залившись румянцем смущения, что ни укрылось от внимания Гюля-аги, мгновенно переставшего показывать наложницам танцевальные па и, приблизившись к коллеге по службе, рявкнул с взаимным раздражением: --А, ну-ка не кричи на наших учениц, Сюмбуль! Видишь, они даже притихли! --Это ты, а, ну-ка цыц! Указывать он мне ещё будет!—не пожелав смолчать, шикнул на коллегу кизляр-ага и, решительно отодвинув его в сторону, легонько приманил к себе девушек.—Не слушайте вы этого болвана, девочки! Вот как надо танцевать! Переходим к рукам. Они не должны висеть, как ветки у ствола дерева, а должны напоминать лианы, заботливо обволакивающие в объятия вашего Шехзаде так, чтобы ему ни в коем случае не хотелось вырваться из их тепла, а наоборот захотелось ещё сильнее запутаться в их ласковых сетях. Эта забавная ссора невольно привела к тому, что наложницы совершенно запутались и не знали уже того, кого из преподавателей следует слушать, благодаря чему, вновь принялись растерянно переглядываться между собой, как и очаровательная юная Санавбер Хатун, получающая от занятия душевный отдых и удовольствие, что продлилось ровно до тех пор, пока к ней ни обратился Гюль-ага, посчитавший, что ей пора уже отдыхать: --Тебя, кажется, хотел видеть в своих покоях Шехзаде Селим, Санавбер. Иди к нему. Наложница всё поняла и, почтительно откланявшись обоим агам и старшим калфам, покинула общую комнату, слегка приподнимая подол небесного голубого платья, провожаемая одобрительным взглядом обоих аг, выждавших немного времени и продолживших обучать наложниц танцам. Но, а, что же касается очаровательной юной Санавбер Хатун, то не успела она покинуть пределы общей комнаты и пройти немного по дворцовому мраморному коридору, как ей внезапно от жестокого приступа дурноты так сильно скрутило живот, что девушка еле добежав до подсобного закутка и, укрывшись за углом, принялась изрыгать из себя всё то, что мешало ей спокойно жить, хорошо ощущая то, как бешено колотится в упругой соблазнительной груди доброе сердце, готовое в любую минуту вырваться наружу, не говоря уже о том, что в темноволосой голове, казалось, стучат тысячи невидимых молоточков, истинной причиной чего, является новая беременность, благодаря чему, молоденькая Хатун измождено вздохнула: --К такому состоянию невозможно привыкнуть!—что ни укрылось от внимания, вышедшей из прачечной, Нурбану Хатун, которая, абсолютно была убеждена в том, что соперница, непременно таит в себе от всех какую-то тайну, которой знают только старшие евнухи с калфами, Шехзаде Селим с Хасеки Хандан Султан, но, вот, что это была за загадка такая, венецианка даже и подумать не могла, хотя ответ находился на самой поверхности, а именно дурное состояние Санавбер Хатун оправдывалось лишь одним. Она была беременна, а значит, уже постепенно теряла своё влияние на сердце Шехзаде, что очень сильно радовало коварную Нурбану Хатун, освобождая ей путь на ложе к нему и непреодолимо подмывало на то, чтобы незамедлительно позлорадствовать. Чутьё не подвело внимательную Нурбану Хатун, ведь Санавбер, действительно выглядела на столько болезненно бледной и измождённой, что, казалось ещё немного и упадёт в обморок, вернее, она уже начала терять сознание и даже соскальзывать по мраморной стене на холодный каменный пол, но, вовремя подошедшая к ней, Нурбану Хатун не позволила ей этого тем, что заботливо поддержала за изящные плечи и, с наигранной доброжелательностью улыбаясь, победно произнесла: --Вот и закончилось твоё время, Санавбер Хатун. Отныне, ты впадёшь в забвение у Шехзаде Селима, ведь, как известно, наложница, родившая Шехзаде, либо Султану сына, отдаляется от него, уступая дорогу другой наложнице и… Нурбану Хатун не договорила, так как, в эту самую минуту, к ним стремительно подошла, вернувшаяся из покоев Хюррем Султан, ункяр-калфа Нергиз, мгновенно вступившаяся за потрясённую любимицу Шехзаде Селима: --Верно, Нурбану! Только ты забыла сказать о том, что у наложницы, родившей Шехзаде, либо Падишаху дочь, может посещать его ложе до тех пор, пока ни родит в итоге сына, а значит Санавбер Хатун не о чем беспокоиться.—и, не, говоря больше ни единого слова, подала, отчаянно попытавшейся возразить, венецианке повелительный знак о том, что та свободна и может возвращаться в гарем. Та разочарованно надула соблазнительные чувственные пухлые губки и чуть слышно вздохнув: --Как прикажете, Достопочтенная Нергиз-калфа!—потерянно побрела прочь, провожаемая равнодушным взглядом главной гаремной калфы, отправившейся, провожать Санавбер Хатун в покои к Шехзаде Селиму, глубоко погружённая в мрачную задумчивость о распоряжении главной Хасеки Повелителя Хюррем Султан о том, чтобы передать все полномочия главной калфы Джаннет-калфе, а самой готовиться к сегодняшнему хальвету с Шехзаде Мустафой, главной наложницей которого становилась отныне, которого до сих пор воспринимала, как своего господина и Престолонаследника. И вот, наконец-то, юная Санавбер Хатун уже сидела вместе с Шехзаде Селимом на тёмном бархатном покрывале широкого ложа, надёжно укрывшись под золотым газовым и бархатным балдахином, с огромной нежностью держась за руки. --Что с тобой, любовь моя? Кто из наложниц посмел расстроить тебя?—обеспокоенно и крайне осторожно попытался выяснить у дражайшей возлюбленной Шехзаде Селим, от внимания которого ни укрылось то, насколько сильно юная девушка погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, что продлилось ровно до тех пор, пока она, внезапно ни, подняв на него отрешённый взгляд печальных бирюзовых глаз, с чрезвычайной серьёзностью попыталась вывести любимого мужчину на душевную откровенность: --Шехзаде, прошу Вас! Скажите мне, только откровенно. Это правда, что сразу после того, как наложница родит своему возлюбленному Шехзаде, либо Султану сына, её сразу разлучают с ним и приближают к нему другую девушку?—что несчастной очаровательной юной наложнице удалось успешно, ведь её дражайший возлюбленный с искренним взаимопониманием тяжело вздохнул и, ничего от неё не скрывая, честно признался: --Да, Санавбер! Есть такое правило, как: «Одна наложница—один Шехзаде!», что, в итоге получилось по отношению Повелителя к моей Валиде Хандан Султан. Только в каждом правиле есть исключение. Пример—Хюррем Султан. Повелитель настолько пламенно любит её, что, ради душевного благополучия их обоих, нарушил это правило и беспрекословно прощает ей всё.—смутно надеясь на то, чтобы, хоть немного взбодрить возлюбленную, чем вызвал в ней новый печальный вздох: --Я не нравлюсь главной Хасеки нашего Повелителя, Шехзаде, благодаря чему, она ни перед чем не побрезгует и не остановится до тех пор, пока ни изгонит меня из Вашего сердца с жизнью, приблизив к Вам свою, более удобную и покладистую лишь ей одной наложницу.—чем вызвала у возлюбленного новый понимающий вздох с воинственными словами: --Ну, это мы ещё посмотрим! Пусть, даже не мечтает об этом, любовь моя!—и для большей убедительности, ласково принялся гладить возлюбленную по бледным бархатистым щекам, что вызвало в девушке новый измождённый вздох: --Я, конечно, очень сильно хочу Вам поверить, Шехзаде, но мне всё равно страшно! Шехзаде Селим ничего не стал больше говорить, благодаря чему, плавно дотянулся до трепетных губ дражайшей возлюбленной и, осторожно завладев ими, принялся самозабвенно и с огромной нежностью целовать её, хорошо ощущая искреннюю податливость юной девушки, добровольно утопающей в ласковом омуте их взаимной головокружительной любви, не обращая никакого внимания на то, что за окнами великолепного дворца Топкапы, солнце постепенно начало клониться к закату, окрашивая всё вокруг в яркие золотисто-медные тона. Только юная Санавбер Хатун не зря тревожилась за их с Шехзаде Селимом безграничное счастье, ведь, в эту самую минуту, мстительная венецианка Нурбану Хатун пришла в роскошные покои к Хасеки Хандан Султан для того, чтобы заручиться её поддержкой с покровительством в тот самый момент, когда Султанша вместе с, одетой в изящное шёлковое белоснежное платье с парчовым светло-салатного оттенка безрукавным кафтаном, Айше Хатун сидели на бархатной тахте возле окна и, утопая в ярких золотисто-медных солнечных лучах, вели душевную беседу о том, как проходит у неё обучение, что продлилось ровно до тех пор, пока они, наконец-то, ни заметив, стоявшую перед ними в почтительном поклоне, венецианскую наложницу, единогласно выдохнули с бескрайним недовольством: --Что тебе нужно, Хатун? Нурбану доброжелательно им обеим улыбнулась и с наигранной застенчивостью заговорила, кокетливо тупя изумрудные глаза: --Госпожи, Вы уж великодушно простите меня за дерзость. Только могу ли я просить Вас о покровительстве для меня и о помощи в моём сближении с Шехзаде Селимом, ибо он продолжает не замечать меня.—невольно приведя это к тому, что обе молодые женщины изумлённо переглянулись между собой, переполненные огромного возмущения, с которым Айше Хатун высказала дерзкой рабыне: --Что ты себе позволяешь, Хатун?! Какая наглость! Как ты смеешь разговаривать в таком тоне с Валиде Султан! Совсем стыд потеряла! Пошла вон! --Не стоит тратить нервы на, зарвавшуюся до предела, рабыню, Айше. Она того не стоит.—с безразличной небрежностью отмахнулась Хандан Султан и, выдержав небольшую паузу лишь для того, чтобы постепенно собраться с мыслями и лишь только после этого обратилась уже к самой венецианской наложнице, как ей казалось, более миролюбивым тоном, хотя и наигранно, то есть вторя самой рабыне.—Конечно, каждая наложница имеет право на мечты о том, чтобы вырваться в фаворитки к Шехзаде, или Падишаху, Нурбану. Так и ты. Это, вполне нормально и приемлемо. Только, как я могу принять тебя в мою семью после того, как от тебя отказалась твоя покровительница Хюррем Султан?! Вдруг, она специально отвергла тебя для того, чтобы ты шпионила для неё и докладывала ей обо всём том, чем живёт мой дражайший Шехзаде и я. Да и, откуда мне знать, может ваша с ней ссора—показушная и для отвода глаз. Эта проницательность Хандан Султан поразила до глубины души Нурбану Хатун, ведь между ней—простой наложницей из Венеции и главной Хасеки Повелителя так и есть на самом деле, собственно, как и заслана она в гарем к Шехзаде Селиму именно для этого, благодаря чему, Нурбану для того, чтобы не выдать себя, кинулась к подолу роскошного яркого зелёного парчового платья Хандан Султан и, пламенно поцеловав его, с жаром присягнула на верность, невольно приведя это к тому, что Султанша со своей собеседницей, вновь потрясённо переглянулись между собой. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, в главных покоях между султанской четой, удобно восседающей на широком ложе, состоялся душевный, носяший чрезвычайно серьёзный характер, разговор, во время которого они вдумчиво всматривались друг в друга и с огромной нежностью держались за руки. --Сулейман, а ты часом ни поторопился, назначив, совершенно неопытного в управленческих делах Шехзаде Селима?—проявляя к мужу предельное внимание, с мрачной глубокой задумчивостью в ясных изумрудных глазах душевно поинтересовалась у правящего мужа Хюррем Султан, но, заметив изумление в его светлых глазах, мгновенно поспешила объясниться.—Я, конечно, совсем не против того, чтобы юный Шехзаде набирался опыта, но ему необходим опытный наставник. Хандан для этого слишком глупа. Султан Сулейман, хотя и внимательно выслушал разумные доводы горячо любимой жены, с которыми был абсолютно согласен, но всё же поспешил предостеречь: --Даже вздумай вмешиваться в личную жизнь моего сына, Хюррем! Да и, тебе не о чем беспокоиться. Я уже назначил к нему в наставники моего Великого визиря Лютфи-пашу. Он вместе с моей сестрой Шах Султан на период моего отсутствия переберутся сюда во дворец.—невольно приведя это к тому, что дражайшая Хюррем оказалась на столько потрясена проницательностью мужа о её коварных планах, ведь она собиралась отправить ненавистных ей Санавбер Хатун с Хандан Султан во дворец плача, а Селиму приблизить ещё сильнее свою преданную воспитанницу Нурбану Хатун, из-за чего тяжело вздохнула, притворившись покорной: --Как Вам будет угодно, Повелитель!—благодаря чему, её подобное луне, привлекательное лицо озарилось загадочной улыбкой, от чего Повелителю стало как-то не по себе, в связи с чем, он бегло взглянул на, смиренно ожидающего от них новых распоряжений, стоя немного в стороне в почтительном поклоне, Сюмбуля-агу и заинтересованно спросил, тем-самым, сменив тему разговора: --Чем занимается, в данную минуту, Шехзаде Мустафа, Сюмбуль? Только вместо кизляра-аги ему ответила главная Хасеки Хюррем Султан: --Я приказала нашей новой ункяр-калфе вместе с её младшими помощницами подготовить и сопроводить в Шехзаде Мустафе Нергиз Хатун. Вполне возможно, что девушка уже в его покоях. Довольный её ответом, Султан Сулейман одобрительно кивнул и, заключив: --Да, будет это во благо, Хюррем!—погрузился в глубокую мрачную задумчивость. Главная Хасеки Султана Сулеймана не солгала горячо любимому мужу, сообщив ему о том, что уже распорядилась подготовить и отвести в покои к их самому старшему сыну Нергиз Хатун—бывшую ункяр-калфу, должность которой, отныне занимает Джаннет-калфа, ведь молоденькая золотоволосая девушка с небесно-голубыми глазами, действительно уверенно вошла в просторные светлые покои к Шехзаде Мустафе сразу после того, как, как молчаливые стражники распахнули перед ней дубовые створки широкой двери. И вот Нергиз Хатун уже стояла в почтительном поклоне напротив Шехзаде Мустафы, который удобно восседал на парчовой тахте и, погрузившись в глубокую мрачную задумчивость, сконцентрировано вчитывался в отчёты визирей, что доверил старшему сыну Повелитель, за что молодой Шехзаде был искренне ему благодарен, но не понимал одного, почему отец назначил Регентом Османской Империи совсем не опытного в управленческих делах Шехзаде Селима вместо него—Шехзаде Мустафы, являющегося любимцем всех янычар, из-за чего печально вздохнул: --Как бы Вам потом ни пришлось пожалеть о Вашем решении, Повелитель!—продолжая считать о том, что он находится в своих покоях, совершенно один, но это было далеко не так, ведь, стоявшая перед ним, Нергиз Хатун, которая,, смиренно ожидая момента, когда молодой Шехзаде Мустафа, наконец-то, соизволит обратить на неё своё царственное внимание, испытывая, огромное волнение, лёгкий страх и нескрываемое смущение перед их предстоящим самым первым трепетным сближением, от чего её хорошенькое личико залилось румянцем, а сердце учащённо колотилось в упругой соблазнительной полобнажённой груди, каждый тихий стук которого, эхом отдавался в её голове, но, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, юноша не торопился этого сделать, пока, случайно ни оторвав взгляд от от очередного, читаемого им, отчёта, увидел, смиренно ожидающую его внимания, хорошенькую наложницу, не смеющую сдвинуться с места без его высочайшего позволения вместе с огромным волнением, что заставило парня, невольно добродушно ухмыльнуться: --Ладно, Хатун! Подойди, раз уж пришла!—в миг отбросив все мрачные мысли и страхи, благодаря чему, он медленно поднялся с тахты и приманил её к себе, что позволило Нергиз чуть слышно выдохнуть с облегчением и, вовремя собравшись с мыслями, робко приблизиться к старшему Шехзаде и плавно опуститься перед молодым человеком на одно колено и, взяв в дрожащие руки, подол его парчового коричневого халата, медленно поднесла к чувственным губам и поцеловала в знак искреннего почтения с покорностью, при этом, не смея даже дышать, благодаря чему, не желая её больше мучить, Мустафа, вновь понимающе вздохнул и, осторожно взяв наложницу за аккуратно очерченный подбородок двумя пальцами, бережно поднял её с колен и, отведя к широкому ложу, сел вместе с ней на самый его край и вдумчиво принялся всматриваться в её бездонные серо-голубые глаза, хорошо ощущая то, как она вся дрожит, из-за чего приветливо ей улыбнулся и, чуть слышно заключив: --Расслабься, Хатун! Я не причиню тебе боль!—и не говоря больше ни единого слова, плавно и медленно дотянулся до сладостный, как дикий мёд, чувственных губ наложницы, предварительно обвив её стройный стан сильными руками, и принялся неистово целовать их, хорошо ощущая то, как Нергиз вся дрожит от перевозбуждения. Девушка не возражала о проявлении его по отношению к ней пламенных чувств, напротив, она даже сама вся льнула к нему и таяла, словно льдинка в хрустальном бокале с вином, чувствуя то, как головокружительная страсть, постепенно накрывает её, словно ласковой тёплой набегающей волной, сумев лишь выдохнуть прямо в тёплые мягкие губы старшему Шехзаде в перерыве между их неистовыми взаимными поцелуями с головокружительными ласками: --Я полностью в Вашем распоряжении, Шехзаде!—при этом не обращая никакого внимания на то, что они уже были абсолютно голыми, лёжа в жарких объятиях друг друга на шёлковых золотистых простынях, да и это их, совершенно не смущало, а напротив, позволяло им чувствовать себя более раскованными, не говоря уже о, продолжающем, мучить их чувстве невыносимого душевного переживания за друг друга, что лишь распаляло их головокружительную страсть ещё сильнее, благодаря чему, просторные, выполненные в красных тонах с разбавлением многочисленной различной золотой лепниной, главные покои с дорогим убранством, постепенно наполнялись их единогласными сладострастными вздохами со стонами, что продлилось ровно до тех пор, пока молодые люди ни забылись крепким, восстанавливающим силы, сном, разгорячённые, запыхавшиеся, но, очень счастливые. А между тем, в своих просторных покоях, погружённый в глубокую мрачную задумчивость о предстоящем военном походе, Шехзаде Ахмет, вальяжно восседая на дорогом пёстром персидском ковре с, разбросанными по нему, мягкими подушками с бархатными наволочками тёмных оттенков, лениво попивал ягодный шербет из серебряного кубка и заедал его фруктами из фарфоровой вазы, что принесла возлюбленному Элеонур Хатун, облачённая в красивое бархатное тёмное синее платье с парчовыми вставками атласными рукавами. Девушка находилась возле юного Шехзаде и молчаливо расставляла по, накрытому парчовой скатертью, низкому круглому столу различные, ароматно пахнувшие и разыгрывающие аппетит, блюда. --Что-то мне совсем не нравится то, что мой брат Шехзаде Селим остаётся в столице, абсолютно беззащитным, Элеонур!—мрачно вздыхая, нарушил своё молчание Шехзаде Ахмет, чем привлёк к себе внимание дражайшей возлюбленной, наконец, удобно расположившись на подушке за столом рядом с ним и, не смея поднять на него серые глаза, но, почувствовав его молчаливое одобрение, понимающе и очень тихо вздохнула, участливо спросив: --Вам всё не дают покоя коварные интриги Вашей достопочтенной Валиде Хюррем Султан, Шехзаде? Шехзаде Ахмет молчаливо кивнул в знак согласия и, не произнося ни единого слова, с аппетитом принялся ужинать, не обращая никакого внимания на тихое потрескивание дров в мраморном камине, лёгкое медное мерцание которого смешалось с отсветом пламени свечей в золотых канделябрах и в подсвечниках, и окутало всё вокруг, разбавляя собой непроглядную вечернюю тьму, что продлилось ровно до тех пор, пока юный темноволосый кареглазый Шехзаде ни, заключив очаровательную белокурую возлюбленную в крепкие объятия, решительно впился в чувственные губы пламенным поцелуем, перед которым Элеонур Хатун не смогла устоять и поддалась на волю неистовым чувствам, самозабвенно утонув в их сладостных бурных волнах, что продлилось ровно до тех пор, пока она, случайно ни спохватившись, нехотя ни отстранилась от возлюбленного и деловито ни произнесла: --В гареме поговаривают, что Повелитель в помощь Шехзаде Селиму с его дражайшей фавориткой Санавбер Хатун оставляет Великого визиря Лютви-пашу с Шах-ы-Хубан Султан, которые, наверное уже прибыли во дворец, так что за коварными проделками Хюррем Султан есть кому присмотреть и укротить.—что прозвучало с добродушным беззаботным заразительным смехом, благодаря чему, Шехзаде Ахмет не удержался и, тоже звонко рассмеялся, заключив лишь одно: --Уж, это точно, Элеонур! Не говоря больше ни единого слова и в волю просмеявшись, юная возлюбленная пара погрузилась, вновь в глубокую мрачную задумчивость, с которой они вернулись к ужину. Возлюбленные даже не догадывались о том, что, в эту самую минуту, в своих просторных, выполненных в светлых тонах, покоях Санавбер Хатун вместе с, одетой в яркое фиолетовое атласное платье с серебряным орнаментом и парчовыми вставками, Михримах Султан сидели на парчовой тахте, расположенной возле широкого арочного окна, озаряемые лёгким медным мерцанием свечей в золотых канделябрах и вели душевный разговор друг с другом, носящий, очень серьёзный разговор: --Коварная Хюррем Султан только и ждёт дня, когда Повелитель вместе с тремя своими старшими Шехзаде благополучно отбудут в морской военный поход для того, чтобы с помощью своей венецианской девки Нурбану подчинить себе волю моего несчастного брата Шехзаде Селима—невольно приведя это к тому, что, обеспокоенная до смерти, из-за хрупкости своего счастья с благополучием в справедливом сердце дражайшего возлюбленного, очаровательная юная Санавбер Хатун побледнела до такой степени, что, находящаяся немного в стороне от них, Михрибишах Хатун, назначенная Хандан Султан ещё в прошлом месяце личной калфой для дражайшей фаворитки своего единственного сына и, проходящая соответствующее обучение, аккуратно налила в медный кубок из хрустального кувшина прохладную ключевую воду и, мягко приблизившись к Санавбер Хатун, заботливо подала ей кубок. Санавбер Хатун, чуть слышно выдохнув в знак искренней благодарности: --Спасибо, Михрибишах!—грациозно поднесла к чувственным губам и, сделав несколько глотков, терпеливо дождалась момента, пока ни прояснилось в её золотоволосой голове и, собравшись постепенно с мыслями, с невыносимым беспокойством в приятном тихом мелодичном голосе, спросила, пристально всматриваясь в хорошенькое, как луна, светлое лицо Михримах Султан.—И, что же мне делать, Султанша? Как бороться с ними обеими? От внимания Михримах Султан ни укрылось то, как в ясных голубых глазах юной собеседницы заблестели горькие слёзы, готовые в любую минуту, скатиться тонкими прозрачными ручьями по бледным бархатистым щекам, благодаря чему, Султанша солнца и луны одарила Санавбер Хатун доброжелательной улыбкой, с которой поспешила её успокоить: --Можешь выдохнуть с облегчением, Санавбер. Повелитель уже принял необходимые меры для сохранения твоего с Шехзаде Селимом душевного покоя с благополучием.—чем, очень сильно заинтересовала очаровательную юную собеседницу, заставив её, незамедлительно, снова спросить: --И как же Повелитель решил нас обезопасить, Султанша? --Всего лишь назначил Великого визиря Лютфи-пашу политическим наставником Шехзаде Селима, а это значит лишь одно, что Паша вместе с семейством перебираются к нам в главный дворец.—с той же беззаботностью ответила Михримах Султан, благодаря чему, её очаровательная юная собеседница вздохнула с огромным облегчением: --Да, будет это во благо нам всем!—пока внезапно ни, испытав невыносимую боль в животе, вся побледнела ещё больше и потеряла сознание, чем не на шутку перепугала Михрибишах-калфу, заставив её, мгновенно выбежать из просторных покоев и отправиться в дворцовый лазарет за главной акушеркой с помощницами. И вот, оказавшись за пределами покоев Санавбер Хатун, очень сильно обеспокоенная, внезапно поплохевшим, здоровьем несчастной подруги, Михрибишах-калфа стремительно шла по тёмному, плохо освещаемому, мраморному коридору, глубоко погружённая в мрачную задумчивость о том, что бы или кто мог спровоцировать такое состояние любимицы юного Шехзаде Селима, хотя в темноволосую головы приходило лишь одно имя—Нурбану Хатун, благодаря чему, в справедливой душе Михрибишах вспыхнула такая ярость, которую могло погасить только праведное возмездие, благодаря чему, юная калфа так сильно ушла в свои размышления, что даже не заметила того, как к ней на встречу из общей комнаты гарема поднялись, о чём-то между собой чуть слышно беседуя, кизляр-ага Сюмбуль с Шахы-Хубан Султан, выглядя, очень серьёзными, что продлилось ровно до тех пор, пока им почтительно ни поклонилась Михрибишах-калфа, чуть слышно выдохнув в знак искреннего приветствия: --Желаю Вам самого доброго вечера, Султанша, как и вам, Сюмбуль-ага!—от внимания которых ни укрылось то, что хорошенькое личико калфы было омрачено какой-то невыносимой тревогой, благодаря чему, они с нескрываемым удивлением переглянулись между собой. --Что случилось, Михрибишах? На тебе, просто лица нет от невыносимой тревоги. Неужели Хюррем Султан что-то сотворила с моим любимым племянником и с его дражайшей фавориткой Санавбер Хатун? Она, ведь, кажется, носит под сердцем их ребёнка.—проявляя неподдельное внимание, обеспокоенно осведомилась у молоденькой калфы, одетая в яркое розовое атласное платье с парчовыми вставками, Шах Султан, чем вывела темноволосую собеседницу из глубокой мрачной задумчивости, благодаря чему, та постепенно собралась с мыслями и, ничего не скрывая, ответила, словно на выдохе: --С Шехзаде Селимом всё, слава Аллаху, хорошо, но вот с Санавбер Хатун… Она утром сильно поссорилась с Нурбану Хатун, которая нелицеприятно отозвалась о ней, разумеется по научению своей наставницы Хюррем Султан, из-за чего Санавбер Хатун внезапно стало плохо и открылось кровотечение! Я сейчас бегу в лазарет за главной дворцовой акушеркой с помощницами. Дай, Аллах, с ребёночком всё будет хорошо!—невольно приведя это, снова к тому, что кизляр-ага вместе с Султаншей потрясённо переглянулись между собой и, машинально одобрительно кивнув, стремительно отправились в покои к несчастной икбаль Шехзаде Селима, вернее это сделала Шахы-Хубан Султан, а Сюмбуль-ага вместе с Михрибишах-калфой отправился обратно в гарем для того, чтобы вместе со своими помощниками отправить проклятущую венецианку в темницу. Только спасти ребёнка Санавбер Хатун акушеркам не удалось, что нельзя было сказать об остановке у несчастной кровотечения, но независимо от этого, юная девушка, теперь лежала вся бледная и сильно измождённая в своей постели, уже переодетая в чистую одежду и дремала под действием, восстанавливающих силы, лекарств, а рядом с ней на самом краю широкого ложа сидела Шах Султан, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о том, с чего ей начинать бороться с ненавистной главной Хасеки дражайшего правящего брата Хюррем Султан, окутавшая его своими колдовскими чарами так сильно, что Сулейман, хотя и сопротивляется её воле, но уже очень слабо. --Не тревожься, Санавбер, Хюррем Султан вместе с Нурбану Хатун ещё обязательно ответят за твои страдания! Я об этом позабочусь.—с воинственной решительностью заверила юную подопечную Шах Султан в тот самый момент, когда в покои к дражайшей возлюбленной единственного сына с царственной грацией вошла Хандан Султан, предварительно дождавшись момента, когда девушки-рабыни бесшумно распахнут перед ней створки широкой двери. --Что здесь произошло, Султанша?—с негодованием поспешила она узнать, встревожено посматривая: то на, вовремя спохватившуюся и вставшую с постели в почтительной поклоне, Санавбер Хатун и золовку, ошалело переглядывающихся между собой, но, постепенно собравшись с мыслями, юная Санавбер измождено вздохнула и, ничего не скрывая, доложила: --У меня случился выкидыш, и виновата в этом Нурбану Хатун, которую натравила на меня Хюррем Султан, Валиде! Этому Хандан Султан, совсем не была удивлена, благодаря чему, понимающе печально вздохнула и, доброжелательно улыбнувшись юной подопечной, добросердечно пожелала: --Выздоравливай, Санавбер, и ни о чём не тревожься. Виновные будут справедливо наказаны.—во что верилось с большим трудом, иначе бы Санавбер Хатун с Шах Султан, вновь бы ни переглянулись между собой, но уже с большим сомнением на очаровательных, полных невыносимой душевной печалью. --Благодарю Вас за добросердечное пожелание, Валиде!—измождённо выдохнула Санавбер Хатун и с заботливой помощью Шах Султан, вновь легла в постель, что позволило обеим Султаншам душевно заговорить друг с другом, периодически с искренним сочувствием посматривая на, постепенно забывшуюся крепким сном Санавбер Хатун. --Конечно, Нурбану Хатун, непременно должна быть казнена за свои злодеяния, но, с другой стороны—проклятущая Хюррем Султан выкупит на невольничьем рынке и выдрессирует под себя новую «Нурбану», возможно даже коварнее и злее, чем первая. Поэтому, венецианская девчонка должна остаться в гареме, но мы должны переманить её на свою сторону, Хандан, и натравить на саму Хюррем Султан.—мудро рассудила Шах Султан, с чем Хандан была полностью согласна, но продолжала не произносить ни единого слова из-за того, что тщательно продумывала слова Шах Султан, не догадываясь даже о том, что, в эту самую минуту, узнавший о, случившемся с его дражайшей возлюбленной, несчастье, Шехзаде Селим решил по- своему справедливо разобраться с, навязанной ему проклятой главной Хасеки Повелителя Хюррем Султан, венецианской наложницей по имени Нурбану Хатун. Юный Шехзаде Селим пришёл в тесную камеру, напоминающую собой, самый, что ни на есть склеп в тот самый момент, когда, ничего не понимающая Нурбану Хатун расхаживала по ней вздад-вперёд, силясь понять то, за что её Сюмбуль-ага вместе с младшими помощниками сюда бросили, но в темноволосую голову ничего не приходило, благодаря чему она впала в самое, что ни на есть, отчаяние, из-за чего даже не заметила того, как внезапно с оглушительным противным, режущим слух, скрипом распахнулась арочная деревянная дверь, и в камеру решительно вошёл Шехзаде Селим, который без всяких объяснений грубо схватил потрясённую девушку за тонкую шею и, что есть силы прижав её к каменной холодной стене так, что у Нурбану Хатун, словно искры из глаз посыпались, и грозно взревел, подобно, разбуженному зимой, медведю-шатуну: --Да, как ты посмела покуситься на жизнь моего ещё не родившегося ребёнка, Хатун?! Что за дерзость такая?! Совсем тебя Хюррем Султан разбаловала!—не обратив даже внимания на то, что из изумрудных глаз юной наложницы брызнули горькие слёзы, с которыми она, мгновенно прорыдала: --Шехзаде, умоляю! Пощадите меня! Я ни в чём не виновата! Только, разъярённый до предела, юноша даже и не собирался внимать её отчаянным мольбам, благодаря чему, презрительно усмехнулся и продолжил свою справедливую, как ему казалось, экзекуцию: --Не виновата она?! О пощаде ещё смеет просить?! Только почему-то ты не пощадила моего ребёнка, доведя своими гнусными речами мою возлюбленную фаворитку до выкидыша! За это ты вместе с твоей проклятой наставницей Хюррем Султан ещё сурово поплатитесь! Только теперь несчастной наложнице стало понятно, что из-за её ссоры с Санавбер Хатун, у той случился выкидыш, от понимания о чём, Нурбану Хатун почувствовала себя так скверно, словно ей, сейчас дали звонкую и очень болезненную отрезвляющую пощёчину, благодаря чему, вновь взмолилась с ещё большим отчаянием с мелодичном приятном голосе: --Шехзаде, прошу вас, не берите грех на душу, ибо я, правда, не виновата в несчастье Вашей возлюбленной! Поверьте, мне, тоже очень жаль о том, что вы с ней потеряли своего малыша! Я искренне сочувствую Вам обоим! Если уж кого и надо наказать, так это Хюррем Султан!—что потрясло юного Шехзаде до глубины души, благодаря чему, он, не говоря больше ни единого слова, решительно вышел из камеры и обратился с хладнокровным распоряжением к своему, стоявшему в мрачном молчании верному слуге—венецианцу по имени Газанфер: --Отправь эту девицу, куда сам сочтёшь нужным, Газанфер, но видеть её в моём гареме, я больше не желаю!—и, не говоря больше ни единого слова, стремительно покинул подвальные помещения дворца, провожаемый понимающим взглядом верного слуги, из мужественной груди которого вырвался понимающий печальный вздох: --Как Вам будет угодно, Шехзаде!—после чего, он выполнил распоряжение Шехзаде Селима. Но, а, когда, погружённый в глубокую мрачную задумчивость, Шехзаде Селим вернулся из подвальных помещений и, пройдя немного по, тускло освещённому настенными факелами, мраморному коридору, он стал невольным свидетелем того, как главная дворцовая акушерка в чём-то чуть слышно наставляла, стоявшую напротив неё, Санавбер Хатун, одетую в изящное яркое голубое бархатное платье с золотым орнаментом, парчовыми вставками и золотыми атласными рукавами. Юная девушка чувствовала себя, значительно лучше, чем несколько часов тому назад, о чём свидетельствовал её здоровый румянец, озаряющий хорошенькое лицо юной золотоволосой девушки, которая понимающе кивала и заверяла собеседницу в том, что она выполнит все рекомендации. --Вот и замечательно, Санавбер Хатун!—со вздохом искреннего одобрения доброжелательно заключила главная акушерка в тот самый момент, когда к ним мягкой уверенной походкой приблизился Шехзаде Селим, бросивший на дражайшую возлюбленную взгляд глубокого искреннего обожания и с нескрываемой надеждой в голосе и в светлых голубых глазах, незамедлительно поспешил узнать у акушерки, предварительно отойдя вместе с ней в сторонку: --Как самочувствие моей дражайшей фаворитки, Хатун? Надеюсь, с ней всё будет хорошо? Главная дворцовая акушерка прекрасно поняла юного Шехзаде и, не поднимая на него глаз, честно ответила: --Вам не о чем беспокоиться, Шехзаде. Санавбер Хатун скоро полностью оправится после, перенесённого ею, выкидыша и сможет родить Вам ещё много здоровых ребятишек. У ней крепкий организм. --Отлично!—довольный таким ответом, радушно заключил Шехзаде Селим, вручая акушерке кожаный мешок с золотыми монетами, что та молчаливо приняла и, спрятав в складках форменного платья, почтительно откланялась и с молчаливого позволения юного Шехзале ушла, оставляя юную возлюбленную пару наедине друг с другом, за что они были искренне благодарны ей за понимание, ведь, теперь им никто не мог помешать поговорить друг с другом по душам. --Как ты себя чувствуешь, Санавбер?—обеспокоенно спросил у возлюбленной Шехзаде Селим, вдумчиво всматриваясь в её бездонные, полные глубокой мрачной задумчивости, бирюзовые глаза, благодаря чему, очаровательная юная девушка почтительно поклонилась и откровенно призналась: --Вам не о чем беспокоиться, Шехзаде. Мне действительно уже стало, значительно лучше. И это было истинной правдой. Санавбер Хатун не солгала возлюбленному Шехзаде, вызвав в нём понимающий печальный вздох, с которым он, сам того не заметил, как, плавно и медленно дотянувшись до её чувственных губ, очень нежно поцеловал возлюбленную. Только вскоре, паре пришлось нехотя отстраниться друг от друга, а всё из-за того, что, в эту самую минуту, они услышали, доносящиеся откуда-то со стороны гарема, беззаботные весёлые голоса и звонкий смех, принадлежащий Михримах с Эсмахан Султан, что-то друг с другом обсуждающие. Они направлялись в сторону мужской половины и обсуждали Шехзаде Баязида, которому Хюррем Султан так до сих пор и не собрала гарем, а всё из-за постоянных склок с Хандан Султан, смутно надеясь на то, что юным девушкам удастся застать Шехзаде Баязида в его покоях, что продлилось ровно до тех пор, пока они все ни поравнялись с Шехзаде Селимом и Санавбер Хатун, почтительно поклонившейся обеим Султаншам. --Добро пожаловать во дворец Топкапы, Эсмахан Султан!—гостеприимно произнесла Санавбер Хатун с доброжелательной, очень искренней улыбкой, чем, мгновенно привлекла к себе внимание обеих Султанш, заставив их, незамедлительно перестать беззаботно улыбаться. --Ты напрасно встала с постели, Санавбер. Лучше возвращайся к себе в покои и набирайся сил.—проявляя к подопечной искреннюю заботу и не терпя никаких возражений, распорядилась Михримах Султан, благодаря чему, Санавбер Хатун всё поняла и, почтительно откланявшись всем представителям султанской семьи, пожелала им доброй ночи, и лишь только после этого вернулась к себе в покои и, выпив необходимое для восстановления лекарство, легла спать. Но, а, что же касается, оставшихся втроём, Шехзаде Селима с Михримах и с Эсмахан Султан, то они выждали немного времени и лишь только тогда продолжили свой душевный разговор. --Сейчас в гарем доставили новых рабынь, думаю, что многие из них попадут в гаремы к нашим Шехзаде. Среди них есть и знатного происхождения.—беззаботно проговорила Эсмахан Султан, одетая сегодня в яркое зелёное парчовое платье, что заставило её дражайшего младшего кузена Шехзаде Селима иронично хмыкнуть: --Какими бы красавицами умницами новые наложницы бы ни были, никто из них ни сможет обуздать неукротимый буйный нрав нашего дражайшего брата Шехзаде Баязида, который жестоко морально и духовно погасит любую отважную воительницу! Уж поверьте мне.—невольно приведя это к тому, что его обе кузина и сестра не удержались и звонко рассмеялись, полностью согласившись с его мудрым суждением. А между тем, в общую комнату султанского гарема молоденькие аги с калфами, возглавляемые кизляром-агой, ввели небольшую партию новых рабынь, среди которых находилась хорошенькая испанская аристократка по имени Гортензия Мендес, обладательница шикарной копной вьющихся волос тёмного шоколадного оттенка и светлой, почти белоснежной нежной, словно атлас, кожей, надёжно скрытой под слоями роскошного синего шёлкового платья с пышной юбкой. Её выразительные карие глаза с интересом посматривали на, окружающих её с другими новоприбывшими в главный дворец рабынями, шикарно одетых наложниц, которые настороженно посматривали на новеньких и о чём-то между собой шептались, вероятно обсуждая жалкий облик рабынь, от чего те чувствовали себя, крайне скованно, благодаря чему, всё сильнее зажимались в себе, что продлилось до тех пор, пока Сюмбюль-ага для того, чтобы привлечь к себе внимание новеньких, ни ударил посохом о каменный пол и громко ни произнёс: --Вы находитесь во дворце Топкапы и, отныне являетесь рабынями Султана Сулейман Хана! Вашу судьбу теперь он решает вместе с его горячо любимой главной Хасеки Хюррем Султан—матерью Шехзаде Мустафы, Ахмета и Баязида, но, а то чем окажется ваша жизнь адом или раем, зависит, непосредственно от того, как вы станете вести себя с окружающими вас всех, людьми и то, каковыми станут ваши успехи в учёбе!—после чего обратился к калфам с распоряжением о том, чтобы они незамедлительно вели новых девушек в хамам, для того, чтобы они там хорошенько помылись и были внимательно осмотрены дворцовыми акушерками на наличие или отсутствие патологий по женской части, что оказалось хорошо понято калфами, которые, не говоря ни единого слова, повели глубоко потрясённых и местами ещё выражающих невыносимый страх перед неизвестностью, девушек в хамам, что ни укрылось от внимания, крайне бесшумно спустившейся в общую комнату, самой Хюррем Султан, обратившейся к, стоявшей неподалёку от неё в смиренном ожидании новых приказаний, старшей калфе по имени Нигяр со словами: --Нигяр-калфа, а кто эта новенькая девушка с тёмными волосами, облачённая в шикарное европейское платье, что всё это время стояла в стороне от всех новеньких рабынь?—чем мгновенно привлекла к себе внимание старшей калфы с кизляром-агой, мгновенно приблизившимся к главной султанской Хасеки, и почтительно ей поклонившись, услужливо доложили, ничего не скрывая, вернее это сделал сам Сюмбуль-ага: --Это Гортензия Хатун—единственная дочь испанского аристократа, приближённого к королевскому трону. Девушке пятнадцать лет. Её похитили матросы Хайреддина-паши Барбароссы во время их очередного набега. Бедняжка, конечно, долго сопротивлялась и отказывалась мириться с тем, что стала рабыней, пусть и очень ценной, которую всё плавание продержали взаперти в каюте самого Хайреддина-паши, преподнёсшего девушку в дар Повелителю. Именно поэтому, Хатун и стоит в стороне от других рабынь.—невольно приведя это к тому, что Хюррем Султан погрузилась в глубокую мрачную задумчивость о том, что ни плохо было бы выдрессировать наложницу для Шехзаде Баязида, пока тот будет находиться в военном походе вместе с Повелителем и братьями, о чём и принялась беседовать с кизляром-агой и старшей калфой. И вот, новоприбывшие рабыни, среди которых находилась Гортензия Хатун, сопровождаемые калфами, возглавляемыми крымчанкой Джанфеде, пришли в просторное мраморное, хорошо отопленное и занесённое густыми клубами пара, помещение дворцового хамама, где наложницами, мгновенно занялись опытные банщицы-негритянки, которые принялись тщательно отмывать их невинные стройные тела, втирая в них, размягчающие и увлажняющие кожу, ароматные масла и избавляя их от не нужной растительности, придавая им нежность, благодаря чему, девушки так сильно разомлели, что уже начали дремать, вальяжно лёжа на тёплых мраморных плитах, что продлилось ровно до тех пор, пока в хамам ни пришла главная дворцовая акушерка с помощницами, немедленно приступившая к тщательному осмотру невольниц, что временами девушкам было, крайне не приятно, даже болезненно и унизительно, из-за чего многие чувствовали себя скованно, и даже пытались оказывать отчаянное активное сопротивление, не говоря уже о том, что плакали, в связи с чем, калфам приходилось применять силу. Когда, же унизительный осмотр, наконец-то, завершился, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Гортензия Хатун уже сидела на тёплой мраморной плите, отрешившись от всего внешнего мира, отчаянно силясь думать над тем, как ей жить дальше, ведь всё, случившееся с ней за эти два месяца, несчастье было, вовсе не кошмарным сном, как она желала в это верить, а жестокой реальностью, превратившую её в бесправную рабыню, ставшую собственностью омерзительного старого жирного Султана Сулеймана, из-за понимания о чём, девушку всю передёрнуло от, испытываемого ею, отвращения, что ни укрылось от внимания одной из банщиц, поспешившей подойти к Гортензии и, проявляя непосредственное искреннее участие, спросила: --Хатун, с тобой всё хорошо?—чем мгновенно привлекла к себе внимание юной испанской наложницы, заставив нервно, не говоря уже о том, что с оттенком невыносимого отчаяния, воскликнуть: --Как со мной может быть всё хорошо, если проклятые османы, вероломно убили всю мою семью, а меня сделали бесправной рабыней отвратительного старого жирного Султана Сулеймана! В глазах Гортензии заблестели горькие слёзы, готовые в любую минуту, скатиться по бархатистым румяным щекам тонкими прозрачными ручьями, невольно приведя это к тому, что, стоявшая всё это время возле других наложниц, Джанфеде-калфа отдала необходимые наставления с распоряжениями своим младшим подчинённым и, подойдя к Гортензии Хатун, вразумительно шикнула на неё: --Хватит жаловаться на жестокую судьбу, Хатун! Ты попала в гарем не к Повелителю, а к его среднему сыну, то есть к Шехзаде Баязиду! Так распорядилась Достопочтенная Хюррем Султан—его мать и Правительница общего гарема, поэтому, немедленно вытирай слёзы и завершай своё омовение! Время уже позднее! Вам всем пора ложиться спать! Завтра для нас всех начинается трудный насыщенный день!—и, не говоря больше ни единого слова, вернулась к младшим калфам с банщицами, провожаемая ошарашенным взглядом Гортензии Хатун, воспринявшей наставления старшей калфы за отрезвляющую звонкую пощёчину, вмиг привёдшую юную девушку в чувства и заставившую её, постепенно завершить своё омовение. Но, а спустя какое-то время, завёрнутых в широкое полотенце, рабынь, калфы сопроводили в общую комнату, где для них уже подготовили чистые форменные простенькие одеяния, а именно холщовые белые рубашки с серыми кафтанчиками из самой дешёвой плотной ткани, во что те принялись облачаться, предварительно сняв с себя полотенце и, оказавшись абсолютно голыми, от чего их лица залились румянцем смущения лишь по той одной причине, что девушки чувствовали себя, крайне неуютно от того, что на них смотрели другие рабыни вместе со служителями гарема, из чего девушки поняли, что им придётся, постепенно привыкать к ним ко всем, в связи с чем, им ничего другого не осталось, кроме, как смириться с новым положением и, не смея роптать на судьбу, переодеться в ночную рубашку и расходиться по своим местам, а именно по тем, куда их направлял кизляр-ага с главной калфой, притом, Гортензии досталось место возле одной, тоже очень хорошенькой шестнадцатилетней девушкой-шатенкой с выразительными светлыми глазами по имени Карадениз, которое расшифровывалось никак иначе, как—«Чёрное море». Она оказалась хорваткой, находящейся здесь уже, где-то с год, может дольше, но так и не попавшей ни к кому из Шехзаде, как и к почтенному Султану лишь по той простой причине, что прислуживала достопочтенной Хюррем Султан, благодаря чему, девушки так увлеклись разговором, что позволило Гортензии, ненадолго отвлечься от мрачных мыслей, что продлилось ровно до тех пор, пока ей на глаза ни попалась грубая серая холщёвая ночная рубашка, которую девушка брезгливо взяла в руки и возмутилась: --Да, как такое можно, вообще носить?!—чем привлекла к себе внимание, стоявшей в стороне и о чём-то тихо беседовавшей с Джаннет-калфой, Джанфеде-калфы, подошедшей к Гортензии Хатун и, отведя её в сторонку, чуть слышно вразумительно произнесшей: --Понимаю твоё негодование, Хатун. Только здесь в гареме, каждая из наложниц является твоей потенциальной соперницей. Их уже готовят для наших Шехзаде и для Падишаха. Не стоит бояться Шехзаде Баязида, ведь он, хотя и очень спесивый, но в душе ранимый и справедливый, к тому же хорош собой внешне, умён и начитан, не говоря уже о том, что отважный воин. Выберет тебя к себе на ложе, а ты сумеешь ему угодить, да ещё к тому же и сына ему родишь, быть тебе Султаншей. Станешь жить в роскоши и обладать личными слугами.—благодаря чему, Гортензия Хатун мгновенно перестала противиться судьбе и погрузилась в глубокую мрачную задумчивость, анализируя мудрые наставленческие слова старшей калфы, даже не заметив того, как к ним ко всем вышла из своих покоев Санавбер Хатун, которая так и не смогла уснуть, а решила посмотреть на то, что происходит в общей комнате, но, узнав от ункяр-калфы о том, что новеньких рабынь отобрали для гарема Шехзаде Баязида, с искренним сочувствие вздохнула: --Несчастные девушки! Им туго придётся в гареме спесивого Шехзаде Баязида.—чем вызвала добродушную ухмылку у, приблизившейся к ней, Джанфеды-калфы: --Ничего! Приспособятся постепенно! Это их прямая обязанность стать душевной усладой для наших Шехзаде.—и, выдержав небольшую паузу, продолжила душевно беседовать с Санавбер Хатун, погружённой в глубокую мрачную задумчивость.