НЕУКРОТИМАЯ ГРЕЧАНКА

Дворец Топкапы.. Хасеки Хандан Султан не зря покинула главные покои и направилась в гарем, ведь, не доходя немного до общей комнаты, она к своему глубокому удивлению обнаружила там, выстроившихся по всему периметру коридора, всех гаремных обитателей, которые замерли в почтительном поклоне и, затаив дыхание, с интересом посматривали в ту сторону, откуда до всех донёсся громкий голос кизляра-аги Сюмбуля: --Внимание! Принцесса Августина Австрийская! И вот потянулись волнительные мгновения ожидания долгожданного появления гостьи, которая должна вот-вот появиться, благодаря чему, наложницы возбуждённо о чём-то принялись между собой шептаться, не обращая никакого внимания на вразумительные уговоры калф с агами о том, чтобы немедленно успокоиться, что вызывало понимающую добродушную улыбку у Хасеки Хандан Султан вместе с, молчаливо стоявшей рядом с ней, Джанфеды-калфы, которая, как раз так и заметила, чинно вышедшую к ним ко всем, Принцессу Августину, сопровождаемую ункяр-калфой Нергиз, из-за чего Султанша мгновенно опомнилась и, проявляя всю свою доброжелательность, вышла навстречу к невестке и гостеприимно произнесла: --Добро пожаловать в свой новый дом, Принцесса!—чем мгновенно привлекла к себе внимание Августины со свитой и с ункяр-калфой, почтительно поклонившихся и залившихся румянцем. --Валиде!—чуть слышно с взаимной доброжелательностью застенчиво вымолвила Принцесса Августина, стараясь быть очень приветливой с приобретённой свекровью, что ей удалось успешно, благодаря чему, их душевный разговор продолжился. --Как вы до нас доехали, Принцесса? Наверное, ужасно устали и нуждаетесь в незамедлительном отдыхе?—проявляя к очаровательной юной девушке искреннюю заботу, вновь участливо поинтересовалась у неё Хандан Султан, мысленно признаваясь себе в том, что Августина, вовсе не виновата в их с Хюррем Султан распрях, заставившей несчастного Шехзаде Селима невыносимо страдать от разлуки с любимой девушкой. --Что, Вы?! Совсем нет, Валиде, но всё равно я искренне благодарю Вас за, проявленную ко мне, заботу!—скромно улыбаясь, заверила собеседницу юная принцесса, хотя по её измождённому виду Хандан Султан итак всё поняла без слов, из-за чего бросила на Джанфеде-калфу с Сюмбулем-агой кратковременный взгляд и распорядилась: --Немедленно проводите нашу многоуважаемую гостью в её покои для того, чтобы она могла немного отдохнуть в них! Верные слуги прекрасно всё поняли и, почтительно откланявшись, заняли своё место возле очаровательной юной принцессы и, не говоря больше ни единого слова, отправились сопровождать её в просторные покои, располагающиеся на территории Османских Султанш, провожаемые одобряющим взглядом самой младшей Хасеки Султана Сулеймана Хандан Султан, которая, простояв так какое-то время посреди просторного мраморного коридора, вернулась в свои роскошные покои. А между тем, принцесса Августина, уже оказавшись, наконец, в просторных светлых покоях, выполненных в ярких бирюзовых и зелёных тонах с украшением золотых арок и колонн, куда её вместе с преданной служанкой по имени Эмма сопроводил кизляр-ага Сюмбуль, выделив девушкам в услужение рабыню из гарема, удобно юная принцесса удобно расположилась на, разбросанных по полу с пёстрым персидским ковром, ярких подушках с тёмной бархатной наволочкой за круглым низким столом, накрытым многочисленными, аппетитно пахнувшими, яствами, погружённая в глубокую мрачную задумчивость о несчастном Шехзаде Селиме, который, как она выяснила от ункяр-калфы Нергиз о том, что бедняга вернулся из дворца плача ни с чем и, заперевшись в своих покоях, приказал верному слуге Газанферу никого не впускать. --Будут ли у вас какие-либо пожелания, принцесса?—услужливо улыбаясь, любезно спросил у Августины кизляр-ага, тем самым выведя её из глубокой мрачной задумчивости, что заставило принцессу тяжело вздохнуть и спросить, напрямик: --А куда делась Санавбер Хатун—дражайшая фаворитка Шехзаде Селима, Сюмбуль-ага?—чем ввела главного гаремного евнуха в огромное ошеломление, во время которого он, мгновенно стушевался, не зная того, что и сказать, ведь достопочтенная главная Хасеки Повелителя приказала всем гаремным служителям строго-настрого молчать о наложнице, но, понимая, что принцесса не отстанет от него, чуть слышно выдохнул: --Девушку отправили в старый дворец до тех пор, пока Достопочтенная Хюррем Султан ни подберёт ей подходящего мужа, за которого и отдаст замуж! Только я вам ничего не говорил, принцесса. Невольно приведя это к тому, что юная принцесса потрясённо переглянулась со своей компаньонкой и, потрясённо пожав изящными плечами, чуть слышно выдохнула в ответ: --Но, ведь наложницы нет в старом дворце, Сюмбуль-ага! Шехзаде Селим ездил туда днём сразу после невольничьего рынка и не обнаружил в нём девушку.—чем ввела агу в ещё большее ошеломление, с которым он, всё также услужливо улыбаясь, почтительно откланялся и, пожелав принцессе доброго вечера, поспешно удалился прочь, провожаемый ещё более озадаченным взглядом принцессы Августины, которая, вновь пожала изящными плечами и со словами: --Похоже, Хюррем Султан сама не знает того, что творится у неё под носом!—принялась увлечённо есть лёгкий перекус, не обращая никакого внимания на то, что за окном уже полностью стемнело, и наступил вечер. И вот кизляр-ага вместе с ункяр-калфой уже предстали перед бдительным изумрудным взором Главной Хасеки Хюррем Султан в почтительном поклоне, залившись пунцом и слушая её справедливые возмущения, не смея поднять на неё взор. --Да, как вы могли допустить того, чтобы греческая девчонка по имени Санавбер бесследно исчезла?! Разве я ни поручила вашим людям доставить её в старый дворец?!—бушевала Хюррем Султан, хорошо ощущая то, как внутренне её всю колотит от, переполнявшего негодования, что было хорошо понятно кизляру-аге Сюмбулю, который виновато переглянувшись с Нергиз-калфой, ничего не скрывая, доложил: --Султанша, мои доверенные люди доложили о том, что в одном из парков, мимо которого проезжала карета с наложницей напали вооружённые наёмники Великого визиря Лютфи-паши, которые, убив всю охрану, похитили девчонку и увезли в неизвестном направлении, возможно даже во дворец у ипподрома, где проживает Великий визирь вместе со своим семейством. Это невольно привело к тому, что между ними воцарилось долгое очень мрачное молчание, во время которого Достопочтенную Хюррем Султан, словно молнией пронзило от понимания того, что неугомонная Шах Султан, опять начала плести против неё, Хюррем Султан, коварные интриги, но в этот раз, переводя на свою сторону семью трусихи и тихушницы Хандан, для чего и приказала похитить греческую девчонку, благодаря чему, и, словно спохватившись, вновь воскликнула, обращаясь к ункяр-калфе: --Где Нурбану Хатун—венецианская девчонка по имени Сесилия Баффо, которой я сегодня днём дала османское имя? Ункяр-калфа с понимающим вздохом переглянулась с кизляром-агой и честно призналась: --Девчонка по вашему личному распоряжению была подготовлена и отправлена в покои к Шехзаде Селиму, Султанша! Вот только выйдет ли из этого толк, даже не знаю, ведь несчастный юноша так невыносимо страдает, что даже приказал никого к нему не впускать и, заперевшись в своих покоях, топит душевную боль от разлуки с дражайшей возлюбленной в вине!—чем вызвала у Хюррем Султан вздох огромного облегчения: --Ну, хоть у кого-то хватило ума не создавать мне проблем!—после которого принялась активно обсуждать с верными слугами то, что им во что бы то ни стало необходимо вернуть Санавбер Хатун обратно во дворец Топкапы для того, чтобы держать её под своим бдительным контролем для того, чтобы та не смогла учинить им всем новых проблем. А между тем, что же касается убитого горем, Шехзаде Селима, то к нему отправилась наложница по имени Нурбану Хатун, бывшая Сесилия Баффо, которой имя дала сама Хюррем Султан, решившая тем-самым загладить перед несчастным Шехзаде загладить свою вину за отправление Санавбер Хатун во дворец плача, ведь венецианская наложница действительно подошла к покоям несчастного Шехзаде, одетая в шикарное синее атласное платье с золотыми парчовыми вставками и орнаментом с дополнением синего шифона, которая почтительно поклонилась, вышедшему к ней на встречу Газанферу-аге. --Опять ты сюда пришла, Хатун! Я уже устал тебе постоянно повторять о том, что Шехзаде не примет тебя. Он велел к нему никого не впускать. Ему хочется побыть в одиночестве.—измождённо вздыхая, проговорил Газанфер-ага, смутно надеясь на взаимопонимание настырной наложницы, которая даже и не собиралась уступать ему, в связи с чем тяжело вздохнула и душевно проговорила: --Шехзаде страдает из-за внезапной разлуки с возлюбленной, ага. Его пламенно любящее сердце обливается кровью. Бедняга нуждается в исцелении, которое могу дать ему именно я. Впусти меня вовнутрь. Этому, вполне себе разумному доводу, Газанфер-ага не смог противостоять, благодаря чему, понимающе тяжело вздохнул: --Попытайся исцелить нашего Шехзаде, Хатун! Желаю тебе удачи.—и, не говоря больше ни единого слова, подал стражникам позволительный знак о том, чтобы они пропустили венецианку вовнутрь. Те молчаливо переглянулись между собой и молчаливо отворили тяжёлые дубовые створки широкой двери, что позволило Нурбану Хатун, не теряя времени, уверенно войти вовнутрь и самолично убедиться в том, как плохо себя чувствует несчастный Шехзаде Селим. Он лежал, развалившись на широком ложе с серебряным кубком в сильных руках, склонив светловолосую голову на мускулистое плечо, и крепко спал, о чём свидетельствовало его ровное дыхание, а на бархатистых румяных щеках отчётливо проглядывались тонкие дорожки от недавних горьких слёз собственного бессилия, которое он весь вечер топил в вине, смутно надеясь забыться, но ничего не помогло, и несчастный юноша сдался, пока ни забылся крепким сном, от понимания о чём из соблазнительной груди юной венецианской наложницы вырвался печальный вздох: --Мой несчастный, Шехзаде! Сколько же горя Вам пришлось сегодня выстрадать. Ну, ничего! Нурбану Хатун поможет Вам исцелиться.—и, не говоря больше ни единого слова, решительно подошла к нему и уверенно полностью раздев, обрушила на него беспощадный шквал, состоящий из головокружительных ласк с неистовыми жаркими поцелуями, перед чем парень не смог устоять и сдался, поддавшись порочным чувствам, что продлилось ровно до тех пор, пока юноша, случайно ни вспомнив про приглашение двоюродной сестры по имени Эсмахан о том, чтобы посетить её с родителями в особняке у ипподрома, решительно ни отстранился от, уже крепко спящей наложницы и, приведя себя в благопристойный вид, отправился туда. Дворец у ипподрома. Вот только никто из них даже не догадывался о том, что несколькими часами ранее во дворце, находящемся у ипподрома и принадлежащем, уже как лет пять семье Великого Визиря Лютфи-паши, между его темноволосой красавицей-женой с выразительными карими глазами Шах Султан, являющейся младшей сестрой Султану Сулейману, состоялся душевный разговор с очаровательной и очень юной дражайшей возлюбленной юного Шехзаде Селима Санавбер Хатун, которая, отныне находилась под личной защитой мудрой Султанской четы, укрывшей девушку в своём дворце, но лишь до тех пор, пока ни одолеют проклятущую русинку по имени Хюррем Султан и ни вправят мозги Повелителю, лишившемуся собственного мнения и действующего, как самый, что ни на есть подкаблучник. Молодая, одетая в простенькое домашнее розовое платье, Султанша вместе с единственной дочерью Эсмехан Султан—черноволосой красавицей с серыми глазами, которая была сегодня облачена в парчовое яркое синее платье с сиреневым оттенком, и с Санавбер Хатун расположились на мраморном балконе, залитом лёгким медным мерцанием, испускаемым из, горящих в золотых напольных канделябрах, свечей, окутывающим их, словно шёлковым платком, и разрезающим вечернюю непроглядную тьму, царственно восседая на, обитой парчой, софе из слоновой кости с сусальным золотом, и не обращая никакого внимания на, доносящуюся с берегов Босфора, приятную лёгкую прохладу. --Не переживай, Санавбер! Скоро ты, вновь трепетно воссоединишься с моим племянником Шехзаде Селимом. Мой горячо любимый муж Лютфи-паша уже тщательно продумывает это.—доброжелательно улыбаясь очаровательной юной подопечной, убеждала её Шах Султан, в чём Санавбер Хатун сильно сомневалась, уверенная в том, что коварная Хюррем Султан уже, скорее всего подложила под, убитого горем, Шехзаде Селима свою верную девчонку по имени Сесилия Баффо, которая приложит все возможные и невозможные усилия для того, чтобы вытеснить её, Санавбер, из его, истерзанного невыносимыми душевными страданиями, разгорячённое сердца, о чём и незамедлительно поделилась с Шах и Эсмехан Султан, еле сдерживая, предательски выступившие и готовые в любую минуту скатиться по румяным бархатистым щекам, горькие слёзы: --Не выйдет, Султанши! Хюррем Султан не позволит нам воссоединиться тем, что, наверное, уже, подложила к нему в постель свою верную Сесилию Хатун—венецианскую наложницу, которая, непременно позаботится о том, чтобы Шехзаде забыл меня!—чем заставила мать с дочерью с взаимным искренним пониманием переглянуться между собой, мысленно признаваясь себе в том, что такое, вполне себе возможно, но всё же принялись активно разубеждать несчастную юную, пламенно любящую своего мужчину, девушку в необходимости бороться за своё счастье и ни в коем случае не сдаваться, а уж они все помогут возлюбленным победить всех их врагов, какими влиятельными и жутко коварными, они бы ни были. А между тем, в просторную светлую, напоминающую воздушное облако, гостиную, расписанную античными божественными героями и, как в самых богатых дворцах Венеции, а именно в белоснежных и голубых тонах, что разбавлялось золотыми колоннами с арками и канделябрами с подсвечниками, гостиную прибыл сам главный виновник сердечных и душевных терзаний очаровательной юной Санавбер Хатун, то есть Шехзаде Селим, которого радушно встретил Великий Визирь Лютфи-паша. Мужчины приветственно пожали друг другу сильные руки и обменялись крепкими объятиями в то время, пока рабыни накрывали высокий прямоугольный обеденный стол многочисленными яствами, приятный аромат от которых разыгрывал аппетит, обмениваясь доброжелательными легкомысленными шутками. --Моя дражайшая кузина Эсмехан Султан давно звала меня сюда, а у меня всё никак не находилось времени из-за чрезмерной государственной занятости, многоуважаемый паша, но сейчас я прибыл сюда тайно, никому ничего не сказав и не предупредив!—с беззаботной весёлостью объяснил Великому визирю юный Шехзаде Селим, чем вызвал в собеседнике понимающую добродушную усмешку: --Неудивительно то, что Вы сбежали к нам, Шехзаде! Вас совсем замучили коварные дворцовые интриги Главной Хасеки нашего Повелителя!—невольно приведя это к тому, что молодые мужчины весело рассмеялись, чем мгновенно привлекли к себе внимание, крайне беззаботно вошедшей в гостиную, Шах Султан, решившую незамедлительно известить дражайшего племянника о его возлюбленной, к чему перешла мгновенно: --Вы уж, великодушно простите меня за то, что вынуждена прервать ваш душевный разговор, муж мой. Только Шехзаде, наверное, прибыл к нам не для праздной беседы вместе с ужином.—чем заставила парня с негодованием переглянуться с Великим Визирем и, собравшись постепенно с мыслями, мгновенно спросить, хорошо ощущая то, как внезапно бешено забилось в мужественной мускулистой груди разгорячённое сердце от, испытываемого им, огромного трепетного волнения вместе с ожиданием, благодаря чему, заинтересованно спросил, обращаясь к дорогой тёте: --Я не понимаю, о чём это Вы, Султанша? Шах Султан понимающе улыбнулась ему и, умилённо вздохнув, откровенно ответила: --Возможно, Вам хочется сейчас немедленно отправиться в покои к дражайшей фаворитке, которую Вы проискали на протяжении всего этого дня, Шехзаде? Она находится здесь во дворце. Вы можете пройти к ней, хоть сейчас. Санавбер Хатун у себя в покоях отдыхает. Между ними всеми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого юный Шехзаде Селим не мог поверить в то, что слышит, мысленно признаваясь себе в том, что, теперь ему стало понятно то, почему он нигде не смог найти свою дражайшую возлюбленную. Она находится совсем рядом—здесь во дворце, благодаря чему, юноша, мгновенно откланялся и, пожелав всем доброй ночи, отправился к выходу из просторной светлой гостиной, провожаемый благословляющим взглядом возлюбленной супружеской пары, оставшейся, наконец-то, наедине друг с другом. --Дай, Аллах то, чтобы утром они вернулись вместе в Топкапы!—понимающе вздыхая, произнесла молодая тридцатилетняя Султанша, чем вызвала в горячо любимом муже взаимный тихий вздох: --Аминь, Шах! Аминь!—и, не говоря больше ни единого слова, крепко обнялись и воссоединились друг с другом в долгом, очень пламенном поцелуе. Санавбер Хатун действительно находилась в небольших, но, по своему уютных покоях. Девушка вместе с Нигяр-калфой—весьма привлекательной тридцатилетней крымчанкой с тёмными, практически чёрными густыми волосами и миндальными карими глазами, удобно расположившись на небольшой тахте, стоявшей возле тройного арочного окна, вели душевную беседу с наставленческим вразумительным оттенком, не обращая никакого внимания на, заботливо окутывающее их и комнату, словно шёлковым покрывалом, лёгкое медное мерцание, исходящее от, горящих в золотых канделябров, свечей. --На опасную дорожку ты вступаешь, девочка. Хюррем Султан ни за что не потерпит тебя в главной султанской резиденции. Да и, Шехзаде Селим тебя не защитит из-за того, что, наверное уже увлёкся новой наложницей, хотя бы той же венецианкой по имени Сесилия Баффо!—тяжело вздыхая, предостерегла юную собеседницу молоденькая калфа, что прозвучало для юной Санавбер, подобно, очень болезненной отрезвляющей пощёчине, мгновенно опустившей её с небес на грешную землю, благодаря чему, девушка ошалело уставилась на мудрую калфу, но, собравшись с мыслями, с отважной решительностью воинственно произнесла --Это пусть Хюррем Султан меня боится, Нигяр-калфа, ибо я не успокоюсь до тех пор, пока ни отомщу ей за наши с Шехзаде Селимом страдания! Всё! Хватит терпеть её коварные интриги! Пора бороться с ней!—чем приятно поразила мудрую собеседницу, мысленно признавшуюся себе в том, что в греческой девчонке всё активнее пробуждается отважная воительница за собственное женское счастье со справедливостью, ведь сама Нигяр, тоже до сих пор, искренне ненавидела Хюррем Султан и ждала благодатного дня, когда сможет, наконец-то, ей отомстить за казнь Ибрагима-паши, но прошло уже пять лет, а справедливая месть, всё никак не осуществлялась, а лишь тлела и терзала израненную душу. --Ну, что же! Тогда мне ничего другого не остаётся, кроме, как пожелать тебе удачи в отчаянной борьбе с проклятущей Хюррем Султан, девочка!—тяжело вздыхая, благословила юную девушку Нигяр-калфа, за что собеседница оказалась искренне ей благодарна за доброе пожелание, в связи с чем печально заверила: --Не переживайте, Нигяр-калфа, как только я вернусь в Топкапы, то постепенно начну мстить проклятущей Хюррем Султан за всех нас. Между ними воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Санавбер погрузилась в глубокую задумчивость над тем, с кого ей следует начинать осуществление справедливой мести, хотя юная девушка уже выбрала для себя первую жертву. Ею должна стать венецианка Сесилия Баффо. Только необходимо устроить всё таким образом, чтобы венецианка «утопила» себя сама и «погибла» от распоряжения: либо Валиде Хандан Султан, либо принцессы Августины, которая ни за что не потерпит дерзких выходок венецианки, невольно приведя это к тому, что из-за своих мрачных мысленных размышлений сама того не заметила, как тяжело вздохнула: --Да, начнётся справедливая месть! Именно в эту самую минуту, крайне бесшумно отворились створки широкой двери, и в скромные покои вошёл Шехзаде Селим, которого мгновенно заметила Нигяр-калфа. Она опомнилась и, незамедлительно встав с тахты, почтительно поклонилась, выдохнув лишь одно: --Шехзаде! Невольно приведя это к тому, что её очаровательная юная собеседница, тоже мгновенно встрепенувшись, последовала тому же самому, что и калфа, то есть, немедленно встав с тахты и замерев в почтительном поклоне, хорошо ощущая то, как бешено колотится в соблазнительной упругой груди разгорячённое сердце, а лицо пылает румянцем явного смущения. --Оставь меня с Санавбер Хатун одних, Нигяр-калфа!—тоном, не терпящим никаких возражений, распорядился юный Шехзаде Селим. Калфа всё поняла и, снова почтительно поклонившись, ушла, оставляя юную возлюбленную пару наедине друг с другом, за что они были ей искренне благодарны, но, не смотря на это всё, юноша с девушкой терпеливо дождались момента, когда за Нигяр-калфой закрылись створки широкой двери, что позволило возлюбленным единогласно вздохнуть с огромным облегчением: --Ну, наконец-то, она ушла!--и, не говоря больше ни единого слова, плавно и медленно дотянулся до сладостных, как дикий мёд, чувственных губ дражайшей возлюбленной, предварительно обвив её стройный стан сильными руками, и принялся неистово целовать их, хорошо ощущая то, как Санавбер вся дрожит не понятно отчего: то ли от перевозбуждения сладостного, то ли до сих пор от невыносимого страха за их жизни с душевным благополучием, но ясно одно—девушка сама не возражала о проявлении его по отношению к ней пламенных чувств, напротив, она даже сама вся льнула к нему и таяла, словно льдинка в хрустальном бокале с вином, чувствуя то, как головокружительная страсть, постепенно накрывает её, словно ласковой тёплой набегающей волной, сумев лишь выдохнуть прямо в тёплые мягкие губы возлюбленному в перерыве между их неистовыми взаимными поцелуями с головокружительными ласками, которым не было конца и края: --И не говорите, Шехзаде!—при этом не обращая никакого внимания на то, что они уже были абсолютно голыми, лёжа в жарких объятиях друг друга на шёлковых золотистых простынях, да и это их, совершенно не смущало, а напротив, позволяло им чувствовать себя более раскованными, не говоря уже о, продолжающем, мучить их чувстве невыносимого душевного переживания за друг друга, что лишь распаляло их головокружительную страсть ещё сильнее, благодаря чему, просторные, выполненные в зелёных тонах с разбавлением многочисленной различной золотой лепнины, покои с дорогим убранством, постепенно наполнялись их единогласными сладострастными вздохами со стонами, что продлилось ровно до тех пор, пока возлюбленные ни забылись крепким, восстанавливающим силы, сном, разгорячённые, запыхавшиеся, но, очень счастливые. Дворец Топкапы. Но, а, когда над Османской столицей взошло солнце, яркие золотисто-медные лучи которого дерзко проникали во все здания, чем пробуждали жителей Стамбула, заставляя их заниматься своими обычными повседневными делами. Так и обитатели великолепного дворца Топкапы, которые уже постепенно проснулись от крепкого ночного сна и заправляли свои постели, о чём-то между собой беззаботно и чуть слышно переговаривались, что сопровождалось весёлым звонким смехом, но это продлилось ровно до тех пор, пока в общую гаремную комнату ни вошли Джаннет-калфа с, облачённой в полупрозрачное белоснежное одеяние античного римского стиля, Нурбану Хатун, выглядевшую сегодня, какой-то скованной и неуверенной, а всё из-за того, что Шехзаде Селим оставил её посреди ночи и куда-то уехал, хотя она и приложила все возможные усилия для того, чтобы он забыл о своей гречанке, благодаря чему, в черноволосую голову Нурбану Хатун лезли разные мрачные мысли, в связи с чем, она совершенно не услышала того, что возбуждённо говорила другим рабыням Джаннет-калфа, а именно: --Вот, девушки, посмотрите. Мы все уже начали сомневаться в этой, как мы все считали, ни к чему не пригодной худышке, а она сегодня ночью, всё-таки обольстила нашего Шехзаде Селима, став его новой фавориткой, которую он в порыве страсти назвал—Нурбану, что означает—«та, что излучает свет»!—невольно приведя это к тому, что юная венецианка залилась румянцем смущения, из-за которого она застенчиво отвела изумрудный взор и, скромно улыбнувшись, уверенно поддержала слова калфы: --Вы правы, Джаннет-калфа! Отныне Сесилии больше нет. Она умерла! Нурбану живёт! Прошу называйте меня именно этим именем! Только в это совсем не поверила, находящаяся немного в стороне, Михрибишах Хатун, занимающаяся уборкой собственного лежака. --Провела она ночь с Шехзаде, как же! Ага! То то он сбежал от неё и куда-то тайно уехал среди ночи!—с ядовитой усмешкой съязвила наложница, невольно приведя это к тому, что её соседки мгновенно разразились беззаботным звонким смехом, что болезненно ударило Нурбану Хатун по самолюбию, благодаря чему, она решительно подошла к обидчицам и обличительно произнесла: --Напрасно ты со мной враждуешь, Михрибишах, ведь я уже всерьёз подумываю над тем, чтобы взять тебя к себе в услужение!—чем вызвала у Михрибишах Хатун новый взрыв ироничного смеха с отрезвляющими словами: --Ты? Меня?! Не смеши! Я никогда не предам Санавбер Хатун, Сесилия! Услыхав эти слова, Нурбану Хатун собралась было уже воинственно заявить о том, что всеобщая любимица—гречанка по имени Санавбер, никогда уже больше не вернётся в Топкапы, как, в эту самую минуту, до всеобщего слуха донёсся весьма эмоциональный спор, возникший между Главной Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан с дражайшей любимицей Шехзаде Селима Санавбер Хатун. --Да, как ты посмела без разрешения явиться сюда во дворец, Хатун?! Что за дерзость такая?! Немедленно отправляйся во дворец плача!—яростно бушевала Хюррем Султан, обрушив волну возмущения на, стоявшую перед ней в почтительном поклоне, Санавбер Хатун, облачённую в простенькое парчовое платье мятного оттенка, которая с достоинством выдержала всю эту яростную тираду главной султанской Хасеки и с наигранной доброжелательностью объяснила: --Так захотел Шехзаде Селим Хазретлири, госпожа. Он же и привёз меня обратно в этот дворец! Да и, насколько я уже успела изучить суровые правила гарема—ссылают в старый дворец лишь только тех несчастных рабынь, которые оказались бесплодными, провинились перед султанской семьёй, либо потеряли своё дитя в ходе болезни, либо коварной интриги соперниц. Я же не отношусь ни к одной из этих категорий, Султанша.—что прозвучало для Хюррем Султан, как самый, что ни на есть вызов, чего она не смогла стерпеть и, бросив молниеносный взгляд на, стоявшую немного в стороне, Джаннет-калфу с молодыми агами, приказала раздражительно: --Бросьте эту дерзкую девчонку в темницу и, дайте ей десять ударов плетьми! Те всё поняли и, почтительно поклонившись, подошли к растерянной Санавбер Хатун и, без лишних слов крепко схватив её за руки, поволокли в подвальные помещения дворца, провожаемые одобрительным взглядом Хюррем Султан, полноватое лицо которой озарила довольная победная улыбка, а всё от понимания того, что, отныне никто не сможет помешать ей устроить жизнь гаремных обитателей так, как хочется и удобно именно ей. --Хюррем Султан, что всё это значит?! Яростно прокричал Шехзаде Селим, ставший невольным свидетелем всей этой, крайне неприятной для него сцены, благодаря чему, он, сопровождаемый своей дражайшей Валиде Хандан Султан, стремительно подошёл к, мгновенно стушевавшейся и вставшей в почтительном поклоне, Хасеки Хюррем Султан, лицо которой пылало пунцом. --Шехзаде, я не понимаю того, о чём это Вы говорите?—строя из себя, ничего не понимающую особу, с огромным негодованием поинтересовалась Хюррем Султан, кокетливо потупив изумрудный взор и застенчиво парню улыбнувшись, чем рассердила Хандан Султан ещё больше, благодаря чему, она незамедлительно возмутилась: --Не строй из себя наивную дурочку, Хюррем! Ты прекрасно знаешь о том, что мы говорим о той несчастной девушке, которую ты приказала гаремным калфам с агами бросить в темницу и высечь лишь из-за того, что она вернулась в Топкапы по распоряжению моего сына!—презрительно улыбаясь рыжеволосой оппонентке, с наигранной любезностью, обличительно произнесла Хандан Султан, не обращая никакого внимания на, вышедших из общей комнаты и с любопытством посматривающих на них, рабынь, собственно, как и Хюррем Султан, продолжающая безвинно улыбаться, даже не догадываясь о том, что, в эту самую минуту, весь их разговор слышит, стоявший немного в стороне, Сюмбуль-ага, который незаметно отправился в покои к принцессе Августине для того, чтобы рассказать ей обо всём этом и, смутно надеясь на то, что та уже встала. Чутьё не подвело кизляра-агу, ведь юная принцесса Августина уже больше не спала, но продолжала находиться в постели и чуть слышно душевно разговаривать с преданной служанкой по имени Кармина, удобно сидящей на банкетке возле широкого ложа своей госпожи, предварительно приведя себя в благопристойный вид и одевшись в форменное шёлковое платье. Их очаровательные лица выражали необычайную мрачную задумчивость с настороженностью. --Что там в гареме происходит, Кармина? Что за шум?—недовольно спросила у верной служанки юная принцесса, пристально всматриваясь в её лицо, чем заставила Кармину тяжело вздохнуть и, ничего не скрывая, доложить: --Между Хасеки Повелителя Хюррем и Хандан Султан возникла ссора из-за одной наложницы, которую главная Хасеки приказала высечь в темнице, что не понравилось Шехзаде Селиму с его Валиде Хандан. Вот они и поругались. Только вот несчастную девушку, всё равно увели в темницу. --А в чём провинилась несчастная девушка, раз Хюррем Султан приказала с ней так жестоко поступить гаремным стражникам?—не выходя из глубокого мрака задумчивости, поинтересовалась у верной служанки Принцесса Августина, подперев бархатистую щеку рукой, а другой сильнее укуталась в тёплое одеяло, чем вызвала у Кармины понимающий печальный вздох: --Ни в чём, принцесса! Всего лишь вернулась вместе с Шехзаде Селимом обратно в Топкапы из дворца сестры Султана Сулеймана Шах Султан, где вынужденно находилась под защитой Шах Султан с её мужем Лютфи-пашой. Хюррем Султан это не понравилось. Вот она и приказала, столь сурово наказать безвинную девушку.—невольно приведя к тому, что принцесса Августина погрузилась в неменее мрачную задумчивость о том, что в гареме ей придётся, очень тяжело, но решила, пока не торопиться занимать ту, или иную сторону, предпочтя, ещё немного по присматриваться ко всем представителям Султанской семьи, из-за чего, вновь тяжело вздохнула, но ничего уже больше не сказала. Именно этой их мрачной паузой в душевном разговоре и воспользовался кизляр-ага Сюмбуль, терпеливо дождавшись момента, когда, охраняющие просторные покои его новой подопечной, стражники откроют перед ним тяжёлые створки широкой двери, что позволило ему, наконец-то, войти вовнутрь и, почтительно поклонившись, доброжелательно произнёс: --Желаю вам самого доброго дня, многоуважаемая Принцесса!—чем мгновенно привлёк к себе внимание юных девушек, заставив их, мгновенно выйти из глубокой мрачной задумчивости и одобрительно кивнуть в ответ. --Сюмбуль-ага, ну вот ответь нам с Карминой на такой вопрос, как долго ещё Хюррем Султан будет издеваться над безвинными девушками? Откуда в ней взялась вся эта жестокость?—пристально всматриваясь в добродушное лицо кизляра-аги, обличительно поинтересовалась у него Августина, благодаря чему, Сюмбуль мысленно сделал для себя неутешительный вывод в том, что девицам уже всё известно о несчастной дражайшей фаворитке Шехзаде Селима, из-за чего понимающе тяжело вздохнул и попытался объяснить, хотя это и получилось у него, крайне неумело: --Видите ли, Принцесса, с первых дней своего пребывания в султанском гареме жизнь Хюррем Султан не сложилась, а всё из-за того, что характер у неё, слишком воинственный и неукротимый, что очень сильно раздражало, ныне покойных Валиде Хавсу Султан и Ибрагима Пашу, отчаянно пытавшихся, хоть как-то укротить русскую рабыню Александру Лисовскую, каковой была Хюррем Султан, что обернулось против них же самих. Между ними вспыхнула беспощадная кровопролительная война, в итоге, унесшая жизни Валиде с Пашой. Только Султанша никак не может успокоиться и продолжает видеть врагов во всех гаремных обитателях. Из этих откровенных слов кизляра-аги Августина поняла, что, вероятно, главная Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан на фоне бесконечной гаремной войны повредилась рассудком, благодаря чему, тяжело вздохнула, вновь погрузившись в глубокую мрачную задумчивость. А между тем, что же касается стражников, то они, отведя наложницу в подвальное помещение дворца, но, а затем, проведя в дознавательную камеру и, привязав её изящные руки к, свисающей с потолочного крюка, верёвке, безжалостно разорвали простенькое шёлковое платье, тем самым обнажая стройную, как у молодой сосны, спину с нежной, словно атлас, светлой, почти прозрачной кожей, принялись нещадно пороть девушку, при этом каждый их удар, напоминал собой свист, пролетающей со скоростью света, пуле, оглушительным эхом, отдающимся в её ушах и обжигающей, подобно раскалённому железу, боли, которая сковывала дыхание, лишая несчастную возможности, думать, из-за чего прекрасная юная девушка, хотя и всеми силами старалась не издавать ни единого звука, что давалось ей уже с большим трудом, не говоря уже о том, что стройные ноги становились совсем, как ватные. Если бы ни, удерживающая Санавбер верёвка, то она уже давно бы рухнула на холодный каменный пол тесной пыточной комнаты с различными изощрёнными орудиями, устрашающие одним лишь своим видом, благодаря чему, девушку всю передёрнуло. Не известно, сколько длилась жестокая и унизительная экзекуция, которой несчастную юную девушку подвергли две старшие калфы, о чём-то между собой, постоянно спорящие. Казалось, время остановилось, либо замедлило свой бег, а счёт невыносимо-болезненным ударам, всё никак не прекращался, из-за чего юнице уже начало казаться, что это никогда не закончится, от чего, она уже начала терять сознание, да и перед ясными, полными горьких слёз, изумрудными глазами всё поплыло и не было ничего видно из-за плотной пелены, что продлилось ровно до тех пор, пока девушка ни погрузилась в глубокую непроглядную тьму беспамятства. Когда, же Санавбер, наконец, очнулась и, превозмогая невыносимую боль в спине, дождалась прояснения в мыслях, но, пребывая в глубокой мрачной задумчивости, принялась с полным безразличием осматриваться по сторонам, благо, к кромешной темноте, она уже привыкла и могла свободно рассмотреть, находящиеся в тесной каменной комнате-темнице, предметы, среди которых, кроме узкой деревянной кушетки и отхожего ведра больше ничего не было, но это совсем не волновало девушку, совершенно потерявшую ход времени и не знающую о том, какое сейчас время суток: день, вечер, либо ночь, ведь сюда не проникал ни один луч света, а стояла угнетающая темнота, которая помогла несчастной рабыне провалиться в глубокий сон. Ему не долго суждено было продлиться, ведь, в эту самую минуту, Джанфеда-калфа решила отнести Санавбер Хатун поднос с лёгким перекусом, который взяла с кухни и, спустившись в подвальные помещения великолепного дворца Топкапы, она прошла в темницу, где содержалась несчастная юная девушка и к своему негодованию обнаружила её, лежащей на скудном худом тюфяке без чувств и всю бледную, что очень сильно встревожило молоденькую калфу, заставив её, немедленно отставить поднос с едой в сторону и, приблизившись к несчастной девушке, предпринять отчаянную попытку к тому, чтобы привести её в чувства, но ничего не получалось. Санавбер Хатун никак не отзывалась. --Хатун, не пугай меня! Немедленно отзовись!--с невыносимым беспокойством пыталась дозваться до несчастной юной подопечной Джанфеда-калфа, не заметив того, как, в эту самую минуту, в камеру открылась дверь, и во внутрь важной уверенной походкой вошёл Шехзаде Селим, облачённый во всё зелёное, который ничего не понимая, обратился к калфе, склонившейся над его дражайшей фавориткой, с, требующим немедленного разъяснения, вопросом: --Что здесь происходит, Джанфеда-калфа? Почему Санавбер Хатун находится в столь ужасном состоянии? Почему дворцовые лекарши ни обработали ей раны?--чем заставил калфу, мгновенно опомниться и, встав в почтительном поклоне, доложить, ничего не скрывая от, пристально всматривающегося в её смугловатое лицо, юноши: --Главная Хасеки Вашего Достопочтенного отца Хюррем Султан Приказала бросить несчастную юную девушку на произвол судьбы, да и...--Джанфеда-калфа не договорила из-за того, что, глубоко потрясённый жестокостью Хюррем Султан, Шехзаде Селим решил с ней позже разобраться, но, а, пока, не дожидаясь окончания разъяснений, он стремительно подошёл к лежаку и, плавно склонившись над Санавбер Хатун, крайне бережно взял её к себе на руки и, сопровождаемый Джанфеде-калфой с Газанфером-агой, вышел из камеры и, покинув подвальное помещение дворца, отправился в свои роскошные покои, отдав распоряжение слугам о том, чтобы они немедленно привели в его покои главную дворцовую акушерку, которая не заставила себя долго ждать и, придя в покои к Шехзаде Селиму, принялась внимательно осматривать, уже удобно лежащую в его постели, юную девушку, которую успели переодеть во всё чистое её верная рабыня Михрибишах Хатун, для чего акушерке потребовалось несколько минут, по истечении которых она обработала все раны у Санавбер Хатун целебными мазями и напоила несчастную юную девушку необходимыми и восстанавливающими силы, травяными настойками, благодаря чему, девушка забылась крепким сном, за что главная дворцовая акушерка получила от радостного Шехзаде мешок с золотыми монетами и, почтительно откланявшись, вернулась в лазарет, оставляя молодого парня в терпеливом ожидании пробуждения возлюбленной стоять возле окна и с мрачной глубокой задумчивостью смотреть на дворцовый сад, залитый яркими солнечными лучами. Его ожидание оказалось вознаграждено тем, что Санавбер Хатун, наконец-то, постепенно пришла в себя и, открыв глаза, осмотрелась по сторонам, не понимая одного, каким образом она попала в роскошные покои к Шехзаде Селиму и кто уложил её к нему в постель, переодев во всё чистое, что продлилось ровно до тех пор, пока юная девушка блуждающим взглядом ни увидела, стоявшего возле окна, Шехзаде Селима, что натолкнуло её на мысль о том, что, вполне себе возможно то, что именно Шехзаде принёс её сюда, за что она испытывала к нему искреннюю благодарность за, проявленную им к ней, заботу, в связи с чем с огромной нежностью позвала: --Селим! Что со мной произошло?--чем заставила его вздохнуть с огромным облегчением: --Ну, наконец-то, ты пришла в себя, Санавбер!--и, с царственной грацией плавно обернувшись, сияя доброжелательной улыбкой, уверенной мягкой походкой подошёл к своему широкому, скрытому в плотных вуалях золотого газового и тёмного зелёного парчового балдахина, ложу и, крайне бережно сев на самый его край и заботливо обнимая дражайшую возлюбленную, очень нежно поцеловал её в златокудрый лоб и объяснил.—Тебя бросили в темницу и дали несколько ударов плетьми по распоряжению Хюррем Султан, из-за чего ты потеряла сознание, но, а я, не желая примириться с её жестокостью, забрал тебя из темницы и принёс сюда. Между молодыми людьми воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого Санавбер Хатун горько расплакалась, инстинктивно уткнувшись в мужественное плечо, очень сильно озадаченного Шехзаде Селима: --Что же мы с вами наделали, Селим?! Ведь нам с Вами строжайше запрещено быть вместе! Вам не следовало привозить меня сюда в Топкапы! Что же теперь будет?! Повелитель придёт в ярость от этого вашего самоуправства! А если он…--юная девушка не договорила из-за того, что Шехзаде Селим не позволил ей этого сделать пламенным поцелуем в чувственные губы, во время которого заверил, ласково поглаживая возлюбленную по бархатистым румяным щекам: --Ничего не бойся, Санавбер. Отныне, никто не посмеет нас разлучить. Если потребуется, я умолю отца на коленях, простить нас с тобой..--что прозвучало очень воинственно, но при этом, очень бодряще, благодаря чему, Санавбер Хатун постепенно успокоилась, хотя и продолжала неумолимо тонуть в океане бесконечного сомнения, что продлилось ровно до тех пор, пока юный Шехзаде Селим ни, решив, во всём сознаться отцу прямо сейчас, нехотя отстранился от дражайшей возлюбленной и, оставив её под надёжным присмотром калф Джанфеде и Джаннет с лекаршами, покинул свои покои и уверенно направился в главные покои к отцу. Вот только юный Шехзаде Селим даже не догадывался о том, что, в эту самую минуту, главная Хасеки Султана Сулеймана Хюррем Султан пришла в главные покои в тот самый момент, когда Падишах, удобно восседая за рабочим столом, напоминающим собой учебную парту, выполненную из ценных пород дуба и выставленную возле арочного окна и, не обращая никакого внимания на, окутывающие его, словно шёлковым покрывалом, яркие золотые солнечные лучи, а всё из-за того, что он был полностью сконцентрирован на внимательном прочтении докладов визирей. --Сулейман!—измождённо выдохнула Хюррем Султан, чем незамедлительно привлекла к себе внимание горячо любимого мужа, заставив его встречно вздохнуть с взаимным искренним измождением: --Ну, что у тебя опять случилось, Хюррем! Неужели, опять поссорилась с моим младшим Шехзаде?! Из-за чего на этот раз? Хотя, дай-ка я угадаю! Неужели из-за его главной наложницы. Как там её… Санавбер Хатун, кажется?!—что напоминало заинтересованность, на которую Султанша ответила лишь тогда, когда крайне бесшумно подошла к мужу сзади и, заботливо положив руки к нему на мужественные мускулистые плечи, принялась увлечённо массировать их вместе с сильными руками: --Сулейман, ну, вот ответь мне только честно. Почему Шехзаде Селим вместе с его мамашей Хандан Султан, категорически отказываются мне подчиняться, настраивая против меня весь гарем, а ведь я сама сделала первый шаг к примирению с ними тем, что приблизила к Шехзаде Селиму Хатун, вышколенную калфами с евнухами специально по моему распоряжению. Конечно, он принял её и даже провёл хальвет, но потом, как выяснилось сбежал к своей гречанке по имени Санавбер, которую радушно приютила у себя во дворце Шах Султан. Между мной с Хатун возникла ссора сегодня, и я приказала гаремным калфам высечь её в темнице, но Шехзаде… Между супругами воцарилось долгое, очень мрачное молчание, во время которого мудрый Падишах погрузился в глубокую задумчивость о том, ни погорячился ли он шесть лет тому назад, доверив своей законной жене управлять всем гаремом, но вслух озвучил лишь одно, мудро рассудив: --Знаешь, Хюррем, у меня складывается такое ощущение, словно ты сама являешься провокатором всех, возникающих вокруг тебя, конфликтов. Угомонись. Хватит. Да и, что касается Шехзаде Селима, оставь его в покое. Раз уж ему так дорога эта его наложница, не чини им препятствий. Пусть наслаждаются друг другом—с чем Хюррем Султан была абсолютно не согласна, но возмущаться не стала и, перестав заботливо массировать мужу плечи и руки, встала в нескольких метрах от его рабочего стола с печальным вздохом: --Как вам будет угодно, Повелитель!—почтительно поклонилась, за что получила от горячо любимого мужа одобрительный кивок головы со словами: --Так будет, действительно лучше, Хюррем!—и, не говоря больше ни единого слова, внимательно принялся смотреть в сторону входной двери, которая, вновь открылась и вовнутрь вошёл кизляр-ага. Он почтительно поклонился Венценосным супругам и доложил: --Примите мои великодушные извинения за то, что вынужден Вас отвлечь от приятного общения друг с другом, Повелитель, только Вашей аудиенции просит Шехзаде Селим. Он стоит сейчас за дверью. Султан Сулейман ненадолго призадумался, но, а после подал позволительный знак стражникам на то, чтобы они немедленно пропустили вовнутрь Шехзаде Селима. Те всё поняли и, почтительно поклонившись, покорно выполнили Высочайшее повеление. И вот Шехзаде Селим уверенно вошёл в просторные главные покои и, представ перед Высочайшими очами Повелителя, почтительно ему поклонился, не обращая никакого внимания на, стоявшую немного в стороне, Хюррем Султан, настороженно на него посматривавшую. --Желаю Вам самого доброго дня, Повелитель!—доброжелательно улыбаясь отцу, поприветствовал его юный Шехзаде, за что получил от него одобрительный кивок головы с такой же улыбкой, с которой приветливо произнёс: --И тебе, Селим!—и, выдержав небольшую паузу, проявил огромное участие к личной жизни младшего сына тем, что поинтересовался.—Как самочувствие твоей любимой наложницы, сын? --Она находится в моих покоях под заботливым присмотром старших калф Джанфеде с Джаннет и дворцовых лекарш, Повелитель.—ничего не скрывая от справедливого отца, честно доложил юный Шехзаде Селим, искренне благодарный ему за участие в личной жизни. --Пусть выздоравливает и набирается сил!—радушно выдохнул Султан Сулейман, одарив сына доброжелательной улыбкой, что продлилось ровно до тех пор, пока он, случайно ни вспомнив о присутствии в покоях законной жены, внезапно, снова ни став чрезвычайно серьёзным, распорядился тоном, не терпящим никаких возражений.—Хюррем, раз уж между тобой и моим сыном произошла ссора, причиной которой стала несчастная наложница, к коевой ты проявила необъяснимую жестокость, то тебе сейчас же придётся извиниться перед ними! Давай начинай просить прощения! Мы с сыном ждём! Только, оскорблённая таким, как Хюррем Султан, казалось, крайне несправедливым приказом мужа, она не торопилась извиняться перед этим спесивым «щенком» ненавистной Хандан Султан, о чём, вновь напомнила мужу: --Сулейман, но, ведь это именно Шехзаде Селим нарушил твоё распоряжение тем, что вернул в гарем свою греческую девчонку, посмевшую мне дерзить, а я же ещё извиняться перед ними должна?!—чем вызвала в муже явное раздражение, с которым он повелительно повысил голос: --Хюррем! Из этого Хюррем Султан сделала для себя неутешительный вывод о том, что она осталась в абсолютном меньшинстве, благодаря чему, разочарованно вздохнула и, с наигранным почтением поклонившись юному Шехзаде, чуть слышно произнесла: --Простите меня за всё то зло, что я причинила Вам с Вашей Санавбер Хатун и Хандан Султан, Шехзаде! Шехзаде Селим, хотя и не поверил ни в одно, произнесённое ею, покаянное слово, но для того, чтобы незамедлительно избавиться от её крайне неприятного общества, с полным безразличием отмахнулся: --Оставьте меня с Повелителем наедине, Султанша! Хюррем Султан вопросительно взглянула на мужа и, получив от него одобрительный кивок, вновь почтительно откланялась и ушла, провожаемая благодарственными взглядами Венценосных отца с сыном. И вот, дойдя, наконец-то, до своих покоев, разъярённая до нельзя, Хюррем Султан принялась метаться по ним, словно, растревоженная кем-то, львица по клетке, высказывая проклятия с возмущениями в адрес мужа с Шехзаде Селимом, невольным свидетелем чего стали, крайне бесшумно пришедшие к ней, старший евнух Гюль-ага с Нурбану Хатун, замершие в почтительном поклоне и не смевшие поднять на неё глаз. --Это уже переходит все допустимые и недопустимые границы! Да, как этот хандановский щенок Шехзаде Селим унижать меня перед Повелителем?! Совсем совесть потерял! Ну, ничего! Моё терпение лопнуло! Пора поставить его на место!—бушевала Хюррем Султан и, сев на софу, попыталась было уже расслабиться под заботливыми руками одной из своих верных рабынь, делающей ей массаж спины и плеч с руками, но всё тщетно, благодаря чему, главная Хасеки Султана Сулеймана, вновь вскочила на ноги и, уже, наконец-то, заметив присутствие в покоях верных слуг, одобрительно кивнула и, подойдя к шкафчику, открыла его резную дверцу, покопалась немного в шкатулках и, найдя небольшую прозрачную, хорошо скрывающуюся в ладони, склянку, решительно подошла к венецианской подопечной и заговорила очень быстро и воинственно: --Когда тебе, снова улыбнётся судьба, и ты окажешься в покоях Шехзаде Селима, Хатун, выльешь это в еду и в питьё ему! Не бойся. Тебя никто не казнит. Я защищу тебя и, при первой возможности, отправлю тебя обратно к родителям в Венецию с огромными деньгами. Конечно, это было умелой ложью, ведь Хюррем Султан даже и не думала никого спасать, а всё из-за того, что, прежде всего думала о своём собственном благополучии, но, не смотря на это, наивная Нурбану Хатун поверила мудрой наставнице и, не говоря ни единого слова, взяла из её рук склянку и, надёжно спрятав её в складках лифа парчового яркого оранжевого платья с атласными лифом и рукавами, смиренно пообещала всё исполнить в лучшем виде, что, тоже было искусной ложью, ведь Нурбану Хатун, тоже не собиралась выполнять обещание, данное госпоже, а всё из-за того, что прекрасно знала о том, что за убийство Шехзаде, ей грозит лишь одно наказание—смерть от шнура безмолвного палача и захоронение в холодных водах Босфора, зашитой в холщовый мешок, чего ей бы искренне не хотелось, да и к юному Шехзаде Селиму, юная девушка успела душевно привязаться. --Можешь возвращаться в гарем, Хатун!—с молчаливого одобрения Хюррем Султан, распорядился Гюль-ага, благодаря чему, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, Нурбану Хатун почтительно откланялась им обоим и ушла, оставляя их одних. И вот, оказавшись, наконец-то, в мраморном дворцовом коридоре, юная девушка направилась к лестнице, ведущей в общую гаремную комнату, по-прежнему глубоко погружённая во мрачную задумчивость о распоряжении Хюррем Султан об убийстве Шехзаде Селима, благодаря чему, даже не заметила того, как к ней на встречу вместе со своей Валиде Хандан Султан вышел сам Шехзаде, ведя с матерью душевный разговор о несчастной Санавбер Хатун, ставшей жертвой неоправданной жестокости главной Хасеки и о мудрости Повелителя, заставившего свою Хасеки извиниться перед ними всеми за всю жестокость с коварством, во что предусмотрительная Хасеки Хандан Султан верила с большим трудом и ещё больше насторожилась, ведь, пусть, Хюррем Султан и повинилась перед ними всеми сейчас, но потом обязательно жестоко отомстит за своё унижение. --Нурбану Хатун! Что с тобой?—с негодованием выдохнул юноша, наконец, обратив внимание на, вышедшую к ним на встречу, наложницу, выглядевшую какой-то уж очень сильно расстроенной чем-то, вернее даже заплаканной, чем мгновенно привлёк к себе внимание юной девушки, заставив её машинально почтительно им поклониться и, не смотря на них, измождено выдохнуть: --Хюррем Султан совсем сдурела от ненависти к Вам, Шехзаде! Она узнала о том, что я стала вчера вашей фавориткой и приказала мне отравить Вас во время нашего с Вами нового хальвета, вручив мне склянку с ядом.—и протянуть ошалевшим матери с сыном прозрачную склянку с такой же прозрачной жидкостью, что заставило их всех ошарашено переглянуться между собой, но, если от Хюррем Султан можно ожидать любого коварства, то от её верной венецианской рабыни подобное откровение… С чего бы это девчонка решила переметнуться к ним и предать свою влиятельную покровительницу? Неужто действительно влюбилась и таким образом добивается внимания с любовью юного Шехзаде Селима? --Вот и началась месть от Хюррем Султан!—измождённо вздыхая, заключил Шехзаде Селим и иронично рассмеялся, невольно приведя это к тому, что его новая фаворитка ошалело принялась смотреть на его Валиде Хандан Султан, которая понимающе тяжело, тоже вздохнула и распорядилась с доброжелательной, как ей казалось, улыбкой: --Возвращайся в гарем, Нурбану, и ни о чём не беспокойся! Мы с Шехзаде, непременно что-нибудь придумаем! Наложница всё поняла и, почтительно откланявшись матери с сыном, продолжила свой путь в гарем, провожаемая их благодарственным взглядом. Но, а, когда, погружённая в глубокую романтическую задумчивость о встрече с Шехзаде Селимом, Нурбану Хатун, наконец-то, оказалась в просторной общей гаремной комнате, она отрешённо принялась взбивать свою мягкую подушку с тёмно-зелёной наволочкой и золотой бахромой по краям для того, чтобы сесть на свой лежак, как это уже сделали другие наложницы, активно обсуждающие последние новости и искренне жалея несчастную Санавбер Хатун, случайно попавшую под «горячую руку» Хюррем Султан и восхищаясь благородным поступком Шехзаде Селима, проявившего заботу по отношению к несчастной возлюбленной тем, что забрал её из темницы и, перенеся в свои роскошные покои, вызвал дворцовых лекарш, а теперь отправился к Повелителю для того, чтобы просить его о справедливости и усмирении Главной Хасеки, так как терпение уже иссякло и лопнуло, хотя и глубоко сомневались в том, что Повелитель поставит на место свою Хюррем Султан, которая сделала из него самого, что ни на есть подкаблучника, лишённого собственного мнения, благодаря чему девушки так сильно увлеклись беседой, что даже не заметили того, как к ним подошла ункяр-калфа Нергиз и во все услышанье объявила: --Можете выдохнуть с облегчением, девушки! Санавбер Хатун постепенно выздоравливает! Я только что была у неё в покоях Шехзаде Селима! Девушки внезапно замолчали и, внимательно вслушавшись в слова главной гаремной калфы, единогласно выдохнули: --Дай-то, милостивейший Аллах, Нергиз-калфа! --Аминь, девушки!—поддержала их радушным тоном ункяр-калфа, что продлилось лишь до тех пор, пока её вниманием ни завладела, сидящая немного в стороне и отрешённо, Нурбану Хатун, к которой мудрая ункяр-калфа и подошла, незамедлительно с недоумевающими словами.—А ты, разве не рада за несчастную любимицу Шехзаде Селима, Нурбану? Почему ты так мрачна? Венецианка внезапно спохватилась и, плавно встав с лежака, почтительно поклонилась главной калфе и, ничего не скрывая измождено выдохнула: --Рада, конечно, Нергиз-калфа, вот только… Нурбану не договорила по той лишь простой причине, что, в эту самую минуту, в общую комнату вернулся кизляр-ага Сюмбуль, который внимательно проследил за тем, как его младшие помощники с калфами установили низкие круглые столы и, накрыв их скатертями, принялись расставлять на них медные блюда с фруктами и лёгким перекусом и кубки с шербетом. --Ну, что тут у нас, Нергиз-калфа? Чем опять наша венецианка недовольна?—с презрением поинтересовался он у коллеги сразу после того, как с его молчаливого позволения наложницы приступили к перекусу. Та понимающе тяжело вздохнула: --Как это чем, Сюмбуль-ага?! Санавбер Хатун находится в покоях Шехзаде Селима под его заботливым присмотром, а значит Нурбану Хатун о новых хальветах с ним и мечтать нечего! Да и, Хюррем Султан выгнала её из штата своих служанок и подопечных, а Хасеки Хандан Султан смотрит на неё, как на прокажённую.—язвительно ухмыльнулась ункяр-калфа, невольно приведя это к тому, что кизляр-ага разразился громогласным ядовитым смехом, чем ввели юную венецианку в смятение, заставив её, залиться румянцем смущения.