Тайга второго шанса не даёт

Она девочка, поэтому её путь полон опасностей; Она девочка, поэтому она должна быть сильная; Она девочка, поэтому она панк. Она говорит: "Я ничего не боюсь!" Она панк, но она не танк - она всё-таки девочка. Она нежная и смешная, она забавная, но она не дрянь. Её душа очень тонкая ткань.

— Не была бы ты бабой — врезал бы тебе, — буркает Паша и затягивается сигаретой из полупустой мятой пачки. Хлебникова режет лицо своей острой хищной улыбкой, как крышкой консервной банки. Щурится. — А так что мешает? — спрашивает, вздернув светлую бровь. — Боишься не вывезти? Бутак сплевывает горькую слюну, игнорируя колкость, сжимает кулаки в карманах куртки. Разговаривать с Хлебниковой ему противопоказано — это всегда заканчивается разбрызгиванием ядовитой черной ненависти на все живое и мертвое в радиусе нескольких десятков метров. Но как промолчать, когда она смотрит так проницательно, брезгливо и холодно на все, что видит вокруг? Как промолчать, когда она на него смотрит, как на дерьмо, будто что-то знает о нем и его жизни? Ни хрена ведь не знает, стерва столичная. Московская дрянь. Бессердечная сука, чтоб её во все дыры. Хлебникова вписывается в их глушь, как новенькая дорогущая иномарка в ряд с подержанными копеечками и ладами, как миниатюрная балерина в баскетбольную команду, как красивая сибирская волчица в свору ободранных жизнью дворняг. Проще говоря, Хлебникова не вписывается. Но, вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения, она и не думает адаптироваться к новым условиям, скаля клыки в сторону враждебной среды и рассекая округу с торпедной безаппеляционностью и акульей неутомимостью. Паша хмуро разглядывает её исподтишка, бурча под нос грязные ругательства. Паша совершенно не заинтересован в ней, как в женщине. Паша на девяносто девять процентов уверен в том, что Хлебникова — лесбиянка. А как иначе объяснить напряжение, образовавшееся между ней и местной черноглазой фригидной ведьмой, помешанной на правах детей? Да и не похожа Хлебникова на нормальную бабу. Уж Паша-то в нормальных бабах разбирается. А Хлебникова вообще на человека не похожа — слишком идеальная, слишком хладнокровная, слишком…опасная. За что её к ним сослали? За что вообще могут сослать такую, как она? Объяснить это можно было разве что божьей карой за их утопленные в таёжных болотах прегрешения. Хлебникова вылавливала их вместе с новыми трупами, раскапывала давно похороненную гниль и выворачивала уродливым распотрошенным нутром наружу, вываливая чужие грязные секреты как письма из почтового ящика, как рыбьи внутренности. Она шла по кровавому следу, и никто не мог встать на её пути, даже Пряхин, который на правах начальника преспокойно мог сгноить её и не поморщиться, чем и собирался заняться в ближайшее время. Но Хлебникову было проще убить, чем заставить остановиться. Она плыла к своей звезде, рассекая черные воды плавниками, и ни свои, ни чужие интересы её не волновали. Для неё существовала только работа, только погоня, только правда, и сопутствующие риски и всеобщая ненависть не имели никакого значения, пока она мчалась вперед. Может быть, она просто не умела останавливаться. Если спросить Пашу, в какой момент его отношение к Хлебниковой начинает меняться, он вряд ли сможет ответить. Но, чем глубже они вязнут в деле Зверя, тем отчетливей становится ясно, что его обиженно-опрометчивые суждения о майоре из Москвы не имеют под собой почвы. Во-первых, Саня Корнеев относится к ней почти по-отечески нежно, а он среди них самый мудрый и проницательный, так что к нему глупо не прислушиваться. Во-вторых, практика показала, что Хлебникова — следак от Бога и действительно умеет рыть носом землю в поисках улик, связей и доказательств. В-третьих, в их болоте она единственная не преследует личных интересов, нацеленная исключительно на раскрытие дела и поиск правды. В-четвертых, она совсем не такая бессердечная и надменная стерва, как Паше показалось сначала. И по лесам и болотам под дождем ей не западло бегать в поиске убийцы. Все это вынуждает его переосмыслить свое видение Хлебниковой. И все же, иронично, что присмотреться к ней повнимательней и увидеть вокруг ореол света его вынуждает поручение Пряхина разузнать о её темных сторонах. Паша вскрывает замок в её съемную квартиру отмычкой, как вор, но вместо грязных секретов натыкается на пропахшие одиночеством стены и материалы по делу, на пустой холодильник и початую бутылку виски в шкафчике, на кнопками приколотые к стене идеи, спешно зафиксированные маркером на бумаге. Еще он натыкается на фотографию какого-то смазливого блондина в рамке и тут же выдает себе под нос сухой вердикт: пидорас. Но больше в квартире ничего интересного и личного не обнаруживается — даже кружевного белья. Только домашние штаны, растянутые футболки и спортивный топ. Запасная рубашка и брюки. Мятный шампунь. Безликое белое полотенце гостиничного типа. Паше становится её почти жаль, настолько очевидно, что ничего, кроме работы, у Хлебниковой нет. Ни любовника, ни друзей, ни увлечений. Только цель. Стоит ли её упрекать в том, что она идет к ней напролом? Но видеть в Хлебниковой человека Паша начинает, когда находит её ночью в баре, накидывающуюся вискарем, но все еще достаточно трезвую (умеет ли она вообще всерьез пьянеть?). Когда он садится на соседний стул, она спешно утирает глаза тыльной стороной ладони и на обескураженно-скованное «что ты тут делаешь?» вполне резонно отвечает «бухаю». Той ночью Паша почему-то думает о том, что на его бывшую жену Хлебникова совсем не похожа и это определенно плюс. Ещё он думает, что она красивая, пусть красота у неё и нестандартная, хищная, одновременно притягивающая и отталкивающая. Его подмывает спросить, что за блондинистый пидорас изображен на фотографии из её дорожной сумки, но, в отличии от Оли, Паша абсолютно трезв и понимает, что сообщать о том, что он вломился в её квартиру на досуге — не самая лучшая идея. Потом Оля собирается домой и говорит, что провожать её не надо, но Паша все равно провожает, потому что какой бы странной бабой не была Хлебникова, опытным путем выяснилось, что она все-таки баба, а не Терминатор, и традиционное воспитание не позволяло ему отпустить её пьяную в ночь в их не самом благополучном городе. Ей бы, может, ничего и не было бы, а шпану бы какую приставшую она точно подстрелила из табельного. Пряхин бы обрадовался поводу её закрыть, а Паше эта идея уже не казалась привлекательной. Если нормальных следаков сажать, кто за порядком будет следить? Поэтому они идут через моросящую дождем ночь, и Паша без особой необходимости придерживает Олю за локоть, пытаясь понять, с каких пор он мысленно зовет её по имени, а не по фамилии. Оля навязанной помощи не сопротивляется, витая в каких-то своих мыслях. Повисшая между ними тишина непривычно идиллическая. Сырую темноту у подъезда светлячком разгоняет лампочка. Паша отпускает Олину руку, но она не торопится уходить, вертя в пальцах ключи, будто забыла, как ими пользоваться. Он стоит напротив, не шевелясь. Его дома никто не ждет, да и покурить охота, а снова под дождь — нет. Олины глаза в темноте кажутся черными, а скулы — бритвенно острыми. — Хочешь знать, почему меня к вам сослали? — спрашивает она наконец своим хриплым голосом, засунув ключи обратно в карман черного пальто. — Хочу, — честно отвечает Паша и достает сигарету из пачки. Оля смотрит ему в глаза серьезно целое бесконечное мгновение, а потом криво усмехается. — Я убила человека. Сигарета падает на землю, а Пашины брови подскакивают под козырек кепки. — Если можно так назвать маньяка, насилующего и убивающего маленьких девочек, конечно, — добавляет Оля. — Во время задержания пристрелила. Он был большой шишкой, его бы не посадил никто. Но нужно ведь было что-то делать. Что бы ты сделал на моем месте? Паша отворачивается, вглядываясь в темноту. На мгновение ему кажется, что они дрейфуют посреди океана и берега не видно — одна вода кругом. Холодно и жутко. — Не знаю, Хлебникова. Но, если дела обстояли, как ты говоришь, ты правильно поступила. Оля улыбается — удивленно и неожиданно очень солнечно. Кто бы мог подумать, что она умеет так. — Пойдем ко мне, — говорит. — Тебя же не ждет никто? Вот и отлично. Как у вас тут с доставкой? Ладно, у меня парочка дошираков вроде осталась. «Нихрена у тебя не осталось, Хлебникова», — мысленно вздыхает Пашка. Но молчит. Он ведь не был в её квартире, верно? И не знает о ней ничего. Совсем.