Часть 7
1 октября 2022 г. в 10:09
Алекс лежал в гостиничном номере, накрытый полосатым пледом. сквозь окно виднелось то, как прожекторы Веги расцвечивали небо разноцветными огнями. Вега - большой город, очень красивый, настоящая столица галактической империи. Трудно было поверить, что с момента их с Алексом встречи прошло уже много лет. Страшно было представить, через что прошла его душа, что она вобрала в себя в странствии длиною в жизнь. Михаил часто думал о душе Алекса - странной и таинственной душе, любящей всё красивое и изящное, особенно в молодости. Взгляд невольно падал на феньку, украшавшую его запястье, добавлявшего его мужественному облику утончённости. Алекс спал как ребёнок, посапывая во сне и обнимая большого плюшевого медведя Тесс. Он хранил в своей душе святыню своего странного детства, и Михаил в который раз подумал, как мало он его знает... Изощрённый, сложный ум Алекса был бесценной находкой ему, Михаилу, который всю свою жизнь имел дело с интеллектуальным наследием Веги, порой смущающем дух. Вообще их встреча была очень странной, но определившей их жизнь на годы вперёд. Судьбоносной встречей. "Мы встретились с тобой в невероятный год, когда уже иссякли мира силы... Всё никло в трауре, всё ныло от невзгод, и были свежи лишь могилы" - надпись в дневнике Михаила, который записывал туда всё только самое редкое, ценное и то, что облагораживало душу.
Эти отношения были очень странными: виделись они нечасто, но если виделись, то беседа затягивалась допоздна. Или, когда у Михаила находилась минутка-другая свободного времени... Да что там говорить про минутку... Если у него выпадало время, они без умолку трещали по телефону как две заправские домохозяйки, перебирая все темы - от философии древних до современной политической ситуации в стране. В эти редкие минуты Михаил отдыхал. Алекс был кладезем всевозможных сведений, особенно он любил античную мифологию. Правда, в последнее, суровое время он всё реже говорил о ней: сказывалась его общая усталость и бесконечные обязанности, которые Вега накладывала на всех тех, кто приходил служить на её рубежи. Иногда Михаилу казалось, что дни мира, которые он всегда так ценил и любил, навсегда отошли в прошлое, оставив в душе какой-то незаживающий рубец. Всё это напоминало ему тоску по утраченному раю, когда он верил и любил. Алекс в какой-то степени заменил ему Отца, но Михаилу было трудно признаться в этом самому себе, и эту святыню юности он похерил где-то на самом дне своей души, в её неисследимых безднах и штольнях. Хватало того, что Алекс появлялся в его комнате тогда, когда закат заливал своим печальным светом городские окраины. После этих посещений приходилось отчищать балкон от изобилия перьев, мягких, сухих и холодных, чем-то неприятно напоминающие стальные перья Отпавших. Алекс пил вино и уходил так же тихо, как приходил, оставляя висеть в воздухе запах своего жизнеутверждающего парфюма. Дружба дружбой, служба службой. Где он был, когда Михаил пропадал в архивах городской Коммуны? С кем имел дело, в какие схватки вступал, что узнал, что вынес из своих путешествий? Этим вопросам не было числа. Они множились, и это, как ни странно звучало, доставляло Михаилу какое-то изощрённое удовольствие. Он никак не хотел находить на них ответы: ему нравилось то, что Алекс просто приходил, и этим определением небесных стихий их общение часто и ограничивалось - не вдаваясь в глубину. Может быть, это было и к лучшему. Сейчас, когда над Вегой грозовело сумрачное небо, не хотелось поднимать мрачные страницы опыта прошлого и думать о том, что было когда-то и прошло ядерным ливнем по полю колосящейся ржи.
Большая статуя Пифона, увенчанная фиалками, собранными девушками Храма Посвящения, изливала в фонтан холодную розовую воду. Звёзды, восходящие над залитым светом прожекторов городскими джунглями, сияли неестественно белым светом. Полуразрушенное здание Городского Совета доживало свои последние дни: после последнего нападения Отпавших оно представляло собой более чем печальное зрелище, и хотелось не выходить на балкон совсем, предаваясь чистому созерцанию падающих в холодный бассейн струй подкрашенной влаги.
Книга, которую Михаил читал, была мало знакома даже древнему библиотекарю, хорошо знавшему те года, когда над миром ещё не нависла тень уничтожения. Армагеддон тогда казался большинству сказкой, и теперь, когда от прошлого остались лишь руины и воспоминания, разговоры с этим древним стариком были бальзамом для души: он знал, возможно, слишком многое, больше любого человека Веги. Вега особо никогда не ценила древнюю мудрость, и не углублялась в её тонкости. Более того: ей пренебрегали даже в борьбе с Князем Тьмы, поэтому Алекс и отсутствовал так часто, собирая по крупицам то знание, которое ему удавалось обрести с риском для жизни. Всё это вносилось в их общий дневник, и часто только дневник этот и служил утешением Михаилу, который считывал с его страниц холодную и сухую, такую же, как перья Алекса, ментальность, окружающую собой этот манускрипт, волею судеб ставший их общим артефактом, требующим охраны и бдительного контроля над заполнением.
Вега была средоточием древней мудрости. Очень часто Михаилу приходилось наблюдать за тем, как Алекс день-деньской только и занимается тем, что просиживает над каким-то старинным томом в попытках изучить что-то очень древнее, относящееся к тем временам, когда в мире ещё властвовали те силы, которые определяли ход и назначение мировой истории. Это были тома, посвящённые истории Войны в Небесах, когда это самое небо пылало пожарищем, или становилось пристанищем для отпавших духов. Отношения между людьми редко бывают человеческими, то же самое можно было сказать и про ангелов и весь тот сонм существ, который населял Вегу и близлежащие территории. Казалось, наступило время, когда ангелам и демонам не надо было ничего доказывать друг другу, когда все соглашения были составлены и подписаны Небесной Канцелярией, когда баланс сил во вселенной был установлен, и теперь только и оставалось, что поддерживать традиции согласия и примирения всего, что могло враждовать в мире. Башни и башенки Веги, которые светились в ночи, явились как запоздалый символ этих древних событий, как что-то, что могло напомнить о прекрасном былом, когда Война ещё не затронула области, древние, как сам мир. Пустыня, которая окружала Вегу, была наполнена странными существами. Исследованию их и посвящал свой досуг Михаил, находя всё новые и новые формы жизни в странных областях, которые ещё не были нанесены на карту мира. Бессчётное множество этих существ снились Алексу по ночам и тревожили его дух, как когда-то его влекла стезя бесстрашного одинокого исследователя мира, заполненного хаотичными, неусмирёнными силами. Часто его можно было заметить на одном из балконов Обсерватории, считывающего с планетных орбит ход судеб, определяющих направление мысли и живого. Часто он засиживался среди девушек, которым было поручено выпевать странные, древние напевы на непонятных языках, которые создавались так давно, что, казалось, сама память о тех временах была похоронена в душах людей, способных вникнуть в тайны мироздания. Многие поиски были бесплодными, лишь изредка находилась удачная возможность осуществить своё явное назначение жизни и добавить в список летописи о деяниях и открытиях новыми сведениями.
Ночью пустыня выглядела ещё более мрачной, чем днём. Обычно раскалённые, пески были усеяны остывающими камнями, испещренными странными знаками: Старейшины говорили, что это было наследие самой Атлантиды. Сколько времени прошло с тех пор... Время, всепоглощающее время, которое одно говорило само за себя: оно не переставало волновать умы современников и оттягивать раскрытие своих загадок на неопределённое время. Тайны вселенной ожидали своего часа, и теперь Михаилу казалось, что Алекс, тихо посапывая в подушку, как древний простодушный Персеваль подошёл к самому порогу Рая в своих снах, в котором уже не осталось никаких тайн. Зловещие тучи над Вегой, как похоронные дроги, напомнили Михаилу его последний день в Раю, незадолго до изгнания... Хотя, конечно, изгнанием это трудно было назвать. Скорее, это было отсрочкой - до нового возвращения к своему светозарному Отечеству. Холодные, бледные, как вуаль, завесы мрака, сгущались над миром вот уже не одну тысячу лет. Было странно видеть то, как воздушные покрывала серебряных туч обволакивали вершину Астрономической Башни, как зловещие акведуки вырисовывали на фоне залитой закатным светом охранной стены странный рисунок-отсвет цивилизации. Иногда просто не хотелось думать, отдаться чистому созерцанию. Здесь, на Веге, можно было заниматься чем угодно. Исследования никто не запрещал, но не всегда они приносили плод, по которому, как известно, познавалось древо. Изображение подобного висело в комнате Михаила. Оно наводило на странные мысли. То ли напоминало об утраченном блаженстве, то ли изображало вселенскую скорбь, которой были пропитаны все мысли тех, кто отдал свою жизнь служению этому государству.
Ночью было ещё тише и ещё мертвей. Ночь открывала свои тайны только тем, кто выходил на стражу на дальние стены. Когда была пробита брешь в западной стене, туда отправили целый полк ангелов - разумеется, под видом людей, оберегать западную границу города. Где-то далеко, на равнинах, овеянных пустынными ветрами, сухо выли шакалы, их долгий, гулкий вой провожал Михаила во тьму, когда он в одиночестве покидал городскую черту, с притороченным огненным мечом, спрятанным под мантией.
Сейчас почти забылось то, что волновало душу ангела. Глядя на Алекса, который спал, как младенец, восстанавливая силы после трудовых будней, душа быстро забывала всё, что успела претерпеть. "Следует отличать тех, у кого душа спит, от тех, у кого она уже отлетела", - вспомнилось Михаилу. Природа ангелов обладала странной, но очень хорошей способностью забывать былое, все невзгоды в сравнении с вечностью казались пустым, необычным, бесформенным сном, способным, однако, пробудиться от первобытного хаоса к новой жизни. Бдительность здесь, на Веге, казалась естественным состоянием, и хотелось думать, что эта вспышка нестабильности была чем-то временным, и вскоре на оставшемся - одном из немногих - клочков живой, неистерзанной земли, - воцарится мир и процветание.
Так мнилось Старейшинам, так успокаивали они себя, когда в памяти всплывали страшные картины разрухи былого, когда всё, казалось, кануло во мрак.
История ничему не учит, поскольку хранит любые примеры. Это было известным фактом. Память Михаила хранила всё былое, и оно часто давила нестерпимым бременем. Хотя в этом трагическом ощущении заброшенности в бытие была своя красота, иногда просто хотелось побыть наедине с собой, не думая ни о чём, кроме больших каменных колец, которые окружали Сенатскую Площадь, или сосредоточить взгляд на больших шарах с каменными шипами, которые были вделаны в холодный мрамор Главной Галереи.