Сильных потрясений и приятных сновидений

Гермиона была подавлена и разбита. Никогда раньше она не оказывалась в подобной эмоциональной ловушке. Сейчас же она тонула в водовороте из замешательства, неуверенности в себе и банального шока. Когда речь заходила о половом акте, то, по её мнению, существовали две противоположные позиции: секс и полное воздержание. Она даже не предполагала, что могли быть какие-то промежуточные составляющие. И она не задумывалась о том, чтобы самой что-то попробовать, изначально решив, что потеряет девственность… а потом уже начнёт экспериментировать со всем остальным. А не наоборот. Или она всё же потеряла девственность? Здравый смысл подсказывал ей, что нет, потому что у них не было полноценного полового акта. Но если так рассуждать, то выходило, что лесбиянки оставались непорочными. Маловероятно. Боги, как же всё запутанно! В течение многих лет все вокруг говорили ей, что секс — совсем не то, чем может казаться; что он не настолько великолепен, как его преподносят в книгах или фильмах. Чёрт бы побрал этих ублюдков за то, что они вбили ей в голову всю эту чушь! Иначе она была бы хоть в какой-то степени готова к тому, через что прошла с Малфоем. И ведь это даже не было настоящим сексом, но самым близким к нему, что она могла испытать, не занимаясь им на самом деле. Чем, во имя яда Морганы, это было? Она знала, как проходит половой акт, и знала, что во время него возникает много эмоций, но никогда по-настоящему не задумывалась о том, как они могут на неё повлиять. Она полностью потеряла контроль над собственным телом. Словно Малфой управлял им, случайно задевая те или иные рычаги. Или не совсем случайно. Если уж это называть случайным, то Гермиона даже боялась предположить, что бы произошло, если бы у него появилась инструкция. А после она просто взяла и расплакалась. Гермиона никогда не испытывала такого полного и всеобъемлющего расслабления. Такого, словно у неё под рёбрами грянул взрыв и его волны пронеслись по всему телу. На мгновение её сознание абсолютно опустело. Никакого стресса из-за школы, никаких ЖАБА, никакого Волдеморта… ничего; только ощущение полного блаженства. Трудно поверить, что такого эффекта можно добиться без применения магии. Но теперь эйфория пропала. Теперь Гермиона просто чувствовала себя грязной. Не из-за самого акта. Он был одним из самых сильных и ярких моментов в её жизни. Нет, всё дело было в том, что произошло потом. Или, точнее, так и не произошло. Гермиона до сих пор не знала, что заставило Малфоя сделать то, что он сделал, но она понимала, что что-то в случившемся оттолкнуло его. С тех пор он довольно явно избегал её общества. Она понимала, что близились ЖАБА и что ему нужно готовиться, но дело доходило до смешного. Гермиона всегда представляла, что подарит эту частичку себя человеку, с которым перед этим какое-то время встречалась. Тому, кого бы знала вдоль и поперёк и могла бы доверить собственную жизнь. Но, видимо, всё это не вписывалось в планы Драко Малфоя. Она до сих пор не могла в это поверить. Драко Малфой ей подрочил. Гермиона чувствовала себя глупо. Даже тогда ей хватило ума понять, что Малфой делал то, что делал, не потому, что она ему понравилась. Она знала об этом, но всё же позволила ему, потому что то, что он делал, в тот момент казалось таким чертовски прекрасным. Она опустила свои щиты и позволила ему залезть к ней в трусы. Её выворачивало от воспоминаний о том, как под влиянием гормонов она постанывала и подрагивала. Гермиона жалела, что не смогла остаться сдержанной разумной ведьмой, какой всё это время ей нравилось себя считать. Что такого было в Драко Малфое, что заставило её позабыть об этом? И почему ей обязательно нужно было расплакаться? И Гермиона не могла не чувствовать себя уязвлённой и отвергнутой. Здравый смысл подсказывал, что нужно пойти и поговорить обо всём этом с Малфоем. Но, честно говоря, она просто боялась того, что он мог бы ей сказать. Может, с ней что-то не так? Может, она не достаточно хороша? Или дрожь в ногах была чем-то ненормальным? Неужели её выделения показались ему отвратительными? Или она слишком легко сдалась, и теперь он считал её шлюхой? Да, с ней определённо что-то было не так. А не так было то, что она могла думать только о том, чтобы повторить это. В тот день Малфой что-то в ней пробудил. То, что лучше бы оставалось похороненным. Он ранил её до глубины души, и всё же она не могла перестать думать о нём. О том, как он говорил с ней, как прикасался к ней. Это была та самая страсть, которой она жаждала всё это время: животная и необузданная, но в то же время таящая в себе нежность и заботу. Гермиона обнаружила, что не может заснуть, не повторив всех его прикосновений, представляя, что это его руки приводят её к блаженству, а не её собственные. И после этого она обычно снова плакала. Она плакала из-за того, что оказалась такой слабой. Она плакала из-за того, что её отвергли. Она плакала из-за того, как сильно ненавидела его за то, как он с ней обошёлся. И она плакала из-за этих проклятых непонятных чувств, которые никак не проходили. … Нет! Она собиралась покончить с этим. Она перестанет тонуть в жалости к себе. Она не какая-то слабачка! Ей неоднократно приходилось смотреть смерти в глаза, что большинству выпадало лишь раз в жизни. И неужели что-то столь естественное, как небольшой сексуальный эксперимент, превратило её в плачущую маленькую девочку? Это просто смешно. Она всегда считала себя современной и свободной от предрассудков девушкой. Она не была настолько романтичной, чтобы планировать посвятить всю свою жизнь одному мужчине. Чтобы мечтать о подобном, нужна любовь, а любовь — всего лишь иллюзия. Всё это лишь инстинкты, побуждающие людей к продолжению рода, как это случилось с Малфоем во время вейловского брачного периода. Ей просто нужно взглянуть на ситуацию в позитивном ключе. Она была живым человеком, совершала ошибки и извлекала из них уроки. Потрахались; это было приятно, но нужно двигаться дальше. Иногда ей всё ещё казалось ироничным то, что всё это время она считала, что из-за Малфоя потеряет рассудок, но вместо этого потеряла голову. И это стало для неё сигналом снова взяться за ум.

***

План Драко прошёл совсем не так, как ожидалось. Ну, на самом деле, так, как и намечалось. Но не дало того результата, которого он хотел. Доставляя удовольствие Грейнджер, он хотел снова почувствовать себя мужчиной. Вместо этого он чувствовал себя пронырливым хорьком. Его никогда ни в чём не ограничивали. Единственное, что запрещал ему отец, — это устраивать публичные скандалы и попадаться на чём-то аморальном. И Драко всегда старался жить в соответствии с этим правилом. Он мог делать всё, что хотел, лишь бы не запятнать фамилию. Он догадывался, что вырос очень избалованным, но считал это естественным следствием богатства и чистокровных устоев его семьи. Его не волновало, что до Грейнджер никто и никогда так эмоционально не реагировал на его действия! Драко часто вызывал множество различных негативных реакций своими словами и поступками, но никогда — позитивных. Честно говоря, он понятия не имел, как вызвать у человека положительную реакцию, поэтому, когда ему хотелось привлечь внимание, он просто вызывал привычную негативную реакцию. Поэтому то гложущее чувство, которое он испытал после встречи с Грейнджер — и оно с тех пор преследовало его, — было для него чем-то совершенно новым. И непонятным. Он сделал то, что понравилось и ему, и ей. Так в чём же, собственно, проблема? Он не должен чувствовать угрызений совести! Ему было всё равно, что он заставил её расплакаться! И это были даже не те слёзы, а просто слёзы оттого, что она не справилась с переполнявшими её эмоциями. Драко по личному опыту знал, что как разум влияет на тело, так и тело на разум. Он до сих пор отчётливо помнил лето после пятого курса, когда его отца только посадили в тюрьму. Его мать заметила, что Драко слишком напряжён, и вызвала в поместье массажистку, чтобы снять стресс. Проведя всего пять минут на массажном столе, Драко морально сломался и начал рыдать, как младенец. Спасибо Мерлину за существование Обливиэйта, иначе ему пришлось бы убить бедную массажистку, ставшую свидетелем этой постыдной слабости. С тех пор Драко усвоил ценный урок: разум и тело взаимосвязаны, и их следует держать под контролем. Ему было неважно, что он задел какие-то эмоциональные струны у человека, который о нём так заботился, что целый месяц ходил по пятам. Ему было неважно, потому что у него самого не было никаких эмоциональных струн. И Грейнджер вовсе не затронула ни одной из этих воображаемых струн. Драко просто хотел, чтобы это адское мучение прекратилось. Дни сменялись днями, и конец года стремительно приближался. Драко с нетерпением ждал этого момента, потому что тогда у него пропадёт навязчивая потребность бросать взгляд на гриффиндорский стол, чтобы проверить, сидит ли она за ним. Грейнджер никак не показывала того, что переживает, но её, казалось, неконтролируемое отвращение к слизеринскому столу говорило само за себя. Он хотел что-нибудь ей сказать. Он хотел, чтобы ей стало легче, что уже было странно, поскольку его никогда не волновали чужие чувства. Возможно, он хотел, чтобы ей стало легче, только для того, чтобы прекратилась его собственная боль. Словно между ними появилась эмоциональная связь, ей было больно, значит, и ему тоже. И неважно, что именно он причинил ей боль. Он понимал, что причиной всему послужило его молчание, но просто не знал, как заговорить с ней. Что он должен сказать? Что просто воспользовался ею, чтобы потешить своё мужское самолюбие, и больше она его не интересовала? Ага, это бы заставило её почувствовать себя особенной. Не то чтобы это для него было важно. Но если это не было важно, то почему он чувствовал себя так паршиво?

***

Шли недели, наступили и закончились ЖАБА, и вот выпускников настиг вечер в честь окончания школы. Завтра Драко снова окажется в безопасности, в Малфой-мэноре, вдали от Гермионы и тревожных чувств, которые она вызывала. Он пошёл на этот шаг и начал называть её Гермионой. Так уж водилось: раз ты доставил человеку оргазм, то рано или поздно начнёшь называть его по имени. Он совсем не собирался идти на эти чёртовы танцы, но, будучи старостой, обязан был там появиться, чтобы следить за дисциплиной. Драко даже не потрудился найти себе пару, посчитав, что быть к кому-то внимательным весь вечер для него сейчас слишком обременительно. Драко сидел на стуле, пил пунш (в который подлил немного алкоголя, чтобы не заскучать) и смотрел на танцпол. Похоже, Поттер пришёл вместе с той самой девушкой, Лавгуд. Что ж, молодец. Если запах возбуждения, который она источала, о чём-то говорил, то Поттеру перепадёт больше, чем во время их с Драко совместных «эпизодов». Драко постоянно твердил себе, что нужно с юмором смотреть на случившееся, но не видел в этом ничего смешного. Он предположил, что, возможно, нужно дать себе время, что это как с хорошим вином. Может быть, лет через пятьдесят он сможет улыбнуться, вспоминая о том, что его чуть не трахнул Гарри Поттер. Нет, всё равно не смешно. Пока Драко сидел, отсчитывая минуты, его чуткий нос уловил знакомый запах. Персик, мята, тропические фрукты и аромат, принадлежавший исключительно Грейнджер. Драко повернулся в сторону источника аромата и вздрогнул при виде старосты школы. Она была одета в облегающее тёмно-зелёное бархатное платье, которое подчёркивало каждый изгиб её тела. Волосы она уложила в замысловатый пучок и украсила его небольшими белыми и зелёными цветами. Почему она не могла прийти просто в мешке из-под картошки? Заметив, что её спутником был Уизел, Драко недовольно поморщился. Он даже не понимал, почему его это так задевает. Но ему было совершенно невыносимо смотреть на то, как они танцуют. Ему не нравилось, что руки Уизли лежали на изгибе её талии, ему не нравились похотливые взгляды, которые тот бросал, когда она отворачивалась, и ему совершенно не нравился тот факт, что руки Уизли постепенно сползали всё ниже. Драко внезапно охватило очень знакомое чувство. То же самое собственническое чувство, которое он испытывал, когда хотел выцарапать глаза Луне Лавгуд за то, что она пялилась на его пару. Но на этот раз оно не было вызвано брачным периодом у вейл, а принадлежало исключительно Драко. Он встал и направился на танцпол. — Пожалуйста, воздержитесь от столь неуместного публичного проявления чувств, — с усмешкой сказал Драко, обращаясь к танцующей паре, которая тут же остановилась. — Что ты имеешь в виду, Малфой? — сверкнув глазами, спросил Уизли, собственнически прижимая к себе Гермиону. Гермиона же смотрела куда угодно, кроме Драко. — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, Уизли, — раздражённо ответил Драко. — Будь добр, держи руки при себе. Здесь мало кто хочет смотреть на то, как ты лапаешь старосту. — Я не лапал! — возразил Уизли, покраснев от смущения. — Малфой, могли бы мы на секундочку выйти? — холодно поинтересовалась Гермиона. Это прозвучало больше как требование, чем вопрос. Послав ещё один убийственный взгляд в сторону Уизела, Драко покорно вышел в коридор. Через несколько мгновений, которые понадобились, чтобы извиниться перед своим кавалером, Гермиона присоединилась к нему. — И как, по-твоему, это называется? — спросила она, пристально глядя на него и скрестив на груди руки. — Просто выполняю свои обязанности старосты, — раздражённо ответил Драко. — Прекрати эти игры, Малфой! — рассердилась она. — Тебе не кажется, что ты и так поставил меня в неловкое положение? Теперь ты собираешься ещё и лезть в мою жизнь? — Ему не следовало лапать тебя, — прямо сказал Драко. — Почему это? — возразила Гермиона. — Ты решил, что я страдаю от какой-то неконтролируемой потребности в том, чтобы другие люди прикасались ко мне, и меня следует остановить? — Нет, — сказал Драко. — Я… — Просто… оставь меня в покое, Малфой, — зло сказала Гермиона и развернулась, направляясь обратно в зал. Драко совершенно не знал, что сказать. Он даже не знал, чего хотел. Но знал, что просто не может видеть то, как Уизли к ней прикасается. От этого у него сводило живот. Драко хотел быть единственным, кому позволено прикасаться к ней подобным образом. От мысли, что кто-то другой станет доставлять удовольствие Гермионе так же, как это делал он, он становился злым, как собака, у которой украли кость. Нет, он на самом деле знал, чего хотел. Он хотел её. Он схватил Гермиону за руку, прежде чем она успела скрыться, и снова развернул её к себе. Драко не очень хорошо умел говорить о чувствах. Но у него гораздо лучше получалось демонстрировать их на деле. Обхватив её лицо ладонями, он в пылком поцелуе прижался губами к её губам. Так и должно быть. Он и она, два страстных огня, сливающихся вместе, чтобы заискрить фейерверком. Он с упоением приник к её губам и вложил в поцелуй всю свою душу. Поначалу Гермиона не слишком возражала, вероятно, потому, что была слишком ошеломлена его внезапным порывом, но потом… ХЛОП! Гермиона со всей силы отвесила Драко пощёчину. — Я не знаю, за кого ты меня принимаешь, Драко Малфой, но я не одна из твоих шлюх! — возмущённо крикнула она, трясясь от ярости. Её глаза заволокло слезами, но было неясно, появились ли они от досады или от сдерживаемой злости. — Может быть, я не настолько исключительная или сексуально искушённая, и не одна из тех красивых чистокровных девиц с модельной внешностью, к которым ты привык, но у меня тоже есть чувства, — продолжала кричать Гермиона. Слёзы теперь текли по щекам. — Ты узнал, что нравишься мне, и тебе просто стало необходимо пойти и воспользоваться этим? Драко посмотрел на неё. Он и раньше видел Гермиону Грейнджер в гневе, но сейчас всё было совсем по-другому. Он действительно причинил ей боль. И это не имело бы для него никакого значения, если бы теперь он сам так сильно не переживал за неё. На этот раз Драко облажался по полной. — Я просто хотел доказать, что не какой-то жалкий педик, которым был весь последний месяц, — признался Драко, потирая болевшую от удара щёку. Она уже и раньше била его, поэтому он знал, что в её руке таилась немалая сила. Тем не менее, он не помнил, чтобы это причиняло такую боль. — Очень жаль, Малфой, — безразлично сказала Гермиона. — Потому что мне больше нравился тот педик. По крайней мере, он не вытирал об меня ноги. — Я не имел в виду… — Итак, чего тебе сейчас понадобилось? — спросила Гермиона, проигнорировав попытку Драко оправдаться. — Зачем снова заговорил со мной? Зачем поцеловал? — Ты мне нравишься, ясно! — выпалил Драко. — Я хочу всё начать сначала. Гермиона посмотрела на него со смесью гнева, обиды и недоверия. — В течение месяца я тебе помогала. Почти каждую минуту была рядом с тобой. Я выпила Оборотное зелье, спала в твоей постели, чуть не потеряла из-за тебя своего лучшего друга, даже искупала тебя! В своей, блядь, ванне! — в недоумении кричала она. — Не то чтобы ты не догадывался, что причинишь мне боль своими действиями. Ты знал, что нравишься мне, ты поощрял это чувство, а потом бросил меня, как наскучившую игрушку! — Я просто… Я не смог… — Драко запнулся. Боги, всё шло под откос. Он догадывался о том, что поступил плохо, но не о том, что это всё выглядело вот так вот… — Ты настолько эмоционально ограничен, что не в состоянии принять тот факт, что можешь кому-то нравиться просто так, а не из-за денег или своего положения? — недоверчиво спросила Гермиона. — И тебе необходимо причинить им боль, чтобы оттолкнуть их, потому что ты просто не можешь с этим справиться? И если ты предпочитаешь жизнь, полную фальшивых друзей, случайного секса и договорных браков, — это твой выбор. Просто не впутывай меня во всё это. Гермиона развернулась, давая понять, что разговор окончен, и пошла обратно в Большой зал. — Гермиона… — позвал Драко, пытаясь остановить её. — Тебе нет необходимости пытаться снова меня оттолкнуть, ты своего добился, — выплюнула она, поворачивая за угол и скрываясь из виду.