Были и будем

Ветром по волосам, солнцем в ладони — твоя…

Июнь, 1998 год.       Фотографии родителей разложены на столе, залитом солнечным светом, и Гермиона разглядывает их до рези в глазах. Знакомые лица, счастливые, гордые и серьёзные; пустующие места там, где рядом должна быть она сама. Пальцы касаются этих пятен, устанавливая связь с воспоминаниями, оживляя их, возвращая им яркость и эмоции.       В последние дни паника накатывает холодными волнами, дыхание то и дело перехватывает. Она не справится. Просто не сможет явиться к ним на порог и выдернуть из новой жизни в Австралии. Не выдержит, если увидит в их глазах разочарование или презрение. Если услышит, что нет у них никакой дочери.       Отправить их в безопасное место, подарив забвение, и вполовину не так жестоко, как вернуть обратно и заставить смириться с тем, что она натворила.       Растрёпанная тень в маленьком зеркале за её спиной дрожит, отражая все её страхи. Гермиона боится к нему приближаться — знает, что может там увидеть ту часть себя, которая до сих пор не оправилась после смерти Фреда. И хотя её Фред жив и здоров и сейчас возится где-то во дворе «Норы», отчаяние и боль никуда не исчезают, поделенные надвое, размноженные на кошмарные сновидения.       Ей бы радоваться, а она медленно угасает, не в силах помочь самой себе. Потому и откладывает до последнего поездку в Австралию, хотя Кингсли уже нашёл её родителей и даже организовал портал. Как она может лезть в головы к родным, если в своей-то до сих пор не разобралась? И что нужно сделать, чтобы окончательно прийти в себя?       — Ты пойдёшь со мной? — спрашивает Гермиона накануне у Фреда.       Они лежат на одной из кроватей в комнате близнецов, пока Джордж рассчитывается с поставщиками, и долго молчат, прежде чем вопрос срывается с её губ. Повернувшись, Фред нежно поглаживает её волосы.       — Ну конечно, — бормочет он. — Если уж я скучаю по твоим родителям, то каково тебе самой? Кроме того, всегда мечтал побывать в Австралии. Если понадобится, смогу отгонять пауков и драться с кенгуру.       — А что, если у меня не получится полностью вернуть им память?       — У тебя — и не получится? Вот уж глупость. За последние дни ты прочитала о заклятье Забвения столько, что могла бы написать диссертацию. Просто дождись того момента, когда будешь готова это сделать, и тогда всё обязательно пройдёт гладко.       — Кажется, я никогда не буду к этому готова.       — По-моему, ты зря боишься. Ведь сейчас всё хорошо. Всё наконец-то закончилось, жизнь постепенно налаживается, и ты полностью поправилась.       Голос у Гермионы дрожит.       — Как ты думаешь, может, мне не стоит туда ехать? Вдруг они… прогонят меня?       К глазам подступают слёзы — свидетельство того, насколько она слаба и уязвима, как устала от борьбы с обстоятельствами, страхами и собой. Фред баюкает её в объятиях и говорит размеренно, словно напевает колыбельную:       — Не волнуйся. Они не откажутся от тебя, ни в коем случае. Конечно, поначалу будут дезориентированы, и им понадобится время, чтобы всё осознать. Но ты не сделала ничего плохого. Старалась, как могла, их защитить. Ты восстановишь им память, поможешь вернуться к привычной жизни. И, возможно, однажды расскажешь, через что прошла, чтобы оказаться здесь, и чего тебе стоило так поступить ради их спасения. Покажешь им министерскую медаль и вырезки из «Пророка». На их месте я бы очень тобой гордился и обязательно простил. И так оно и будет, слышишь?       Как объяснить ему, что благие намерения не всегда бывают услышаны? Что другая её часть, пытавшаяся спасти Фреда, отказавшись от него, потерпела сокрушительное поражение и потеряла его. Что теперь она может потерять свою семью.       Медлить и ждать более подходящего момента попросту глупо. Но, как и тогда, в июле прошлого года, сейчас Гермиона стоит посреди комнаты и боится того, что ей предстоит сделать. Разница в том, что теперь она не одна. И если её двойник, оставшись в одиночестве, не может справиться, она попытается задать им обеим верное направление.       Но прежде, чем двигаться дальше, ей нужно завершить одно дело. Возможно, тогда всё наконец-то получится и встанет на свои места? Это решение вспыхивает в сознании неожиданно, как светоч маяка во время бури, и помогает сладить с запутанными мыслями и видениями, преследующими ещё с пытки в Мафлой-мэноре.       Долгий путь всегда начинается с короткого шага. Хотя бы к двери. Взяться за ручку, выйти на площадку — вот и начало маршрута. Сделать это оказывается гораздо проще, чем думалось, и Гермиона спускается по лестнице, обходит Перси, что методично орудует кисточкой, лакируя ступени. Проходит мимо кухни, откуда слышно, как миссис Уизли подгоняет Джинни за нерасторопность. Кивает на крыльце Рону, с ворчанием закрепляющему новые ставни. Направляется к саду, у которого Чарли нервно курит после очередных переговоров с гномами, и вдоль изгороди движется к дальнему углу и двум сросшимся ветвями яблоням в цвету. За редкими падающими лепестками виден сарай, где возятся Джордж и мистер Уизли, пытаясь разобраться в устройстве двигателя.       По воздуху летят птичьи трели и последние ароматы весны, сменившейся долгожданным летом. Вокруг всё до боли привычно, и ветер вольно гуляет по разросшемуся полю, переходящему в болотистую почву. В саду под ногами трава чередуется с грязью после недавнего дождя, с листьев падают остатки дождевых капель. Солнце глядится в умытый пейзаж, как в зеркало, нестерпимо сияет на небосводе без единой тучи; его лучи пятном высвечивают нужное Гермионе место.       Не обращая внимания на грязь, она опускается под яблонями и ловко орудует маленькой лопаткой, вскапывая мокрую землю. Пусть палочкой было бы быстрее, методичная работа успокаивает. Взмах, взмах, взмах. Ямка расширяется, пока инструмент не касается металлической крышки коробки из-под печенья.       Гермиона вынимает своё сокровище, стряхивает с него комья земли, но открыть не решается. Задумчиво разглядывает, прислушивается к ощущениям. Понимает, что поступила правильно, что какая-то часть неё тоже долго к этому шла, и теперь они наконец-то вместе возвращаются к тому, что им дорого и важно. Здесь самые сокровенные воспоминания — о родителях, о детстве, о Хогвартсе, о Гарри и Роне, о друзьях и различных событиях. О Фреде.       Словно подслушав мысли, Фред окликает её:       — Ты чего в грязи сидишь?       Подойдя ближе, он присаживается рядом на корточки и удивлённо косится на коробку.       — Это та, про которую ты говорила тогда? — спрашивает, вспоминая конец прошлого июля.       — Ага. Та самая.       Тогда, накануне операции «Семь Поттеров», уже зная, на что придётся пойти после этого, Гермиона пыталась найти подходящее место, где можно было бы спрятать её маленький тайник, но так, чтобы его нашёл только тот, кому он предназначен. Просто оставить в «Норе» опасно, взять с собой — опасно вдвойне в случае поимки. Решение пришло само собой, и ночью, украдкой выскользнув из дома, она зарыла коробку под яблонями, чтобы позже именно Фред её нашёл в случае, если с ней что-то случится. Узнав об этом тайнике накануне свадьбы, Фред посчитал, что тем самым Гермиона прощается с ним, хотя она просто хотела оставить что-нибудь в память о себе. Чтобы какая-то её часть навсегда осталась в этом мире, даже если она погибнет. Небольшие доказательства того, что она жила, верила, боялась, любила, какой была на самом деле.       — Я уж думал, ты про неё забыла, — задумчиво молвит Фред. — Почему же сейчас решила вытащить?       — Я как будто должна была это сделать, — оправдывается Гермиона, не в силах подобрать иного объяснения.       — Правильно, — кивает Фред. — Мы найдём ей местечко получше.       Их руки соприкасаются поверх грязной коробки, полной писем, значков, открыток, фотографий и памятных вещиц. Тепло разливается по венам, делая то, что оказалось не под силу весеннему солнцу — согревая до самых костей. И перед глазами размотанной киноплёнкой несутся их общие воспоминания, хорошие и плохие, счастливые, горькие, горячие, как огонь, и леденящие душу.       Школьные годы, вечные препирательства, шутливые прозвища, обидные поступки. Фред дразнит её за провал на уроке полётов, Гермиона сдаёт его МакГонагалл за вылазки после отбоя. Его насмешливые фразы между строк в письмах Рона, сияющее лицо на фотокарточке из Египта, рожицы на открытках. Внимательные взгляды и комментарии каждой её партии в волшебные шахматы с Роном, Перси и Гарри. Шоколадная лягушка без записки поверх учебников в Больничном крыле — первое, что она видит, очнувшись после встречи с василиском. Веснушчатые руки, исцарапанные Живоглотом прежде того, как они найдут общий язык, и его рыжая тушка, вьющаяся у ног Фреда в ожидании очередной шуршащей обёртки из-под конфеты. Шутливые ободряющие слова после ссоры с Гарри и Роном из-за «Молнии» и Коросты. Меньше насмешек, больше задумчивых взглядов. Случайные встречи в Хогсмиде и сахарные перья, поджидающие в библиотеке.       Первое лето в «Норе», утренние пробуждения под камешки в окно спальни Джинни, первая попытка взлететь на метле под его руководством, дружеские матчи в квиддич на заднем дворе, прогулки толпой в деревню, спелые яблоки на заваленном книгами столе, слежка за Живоглотом, гоняющим гномов. Её рюкзак, после всех возражений набитый товарами близнецов для продажи на Чемпионате мира по квиддичу. Две долговязые рыжие тени — всегда впереди, на тропинке в лесу и посреди бойни в палаточном лагере, прикрывающие её и Джинни посреди хаоса. Ночные встречи на кухне, болтовня на крыльце перед рассветом. Лукавые ответы на все расспросы о том, как они с Джорджем обойдут возрастную черту, белоснежные бороды и всеобщий хохот Большого зала. Их совместные попытки помирить Рона и Гарри, первые вылазки на кухню к домовикам и рассуждения об их правах, нескончаемые подколки в адрес Г.А.В.Н.Э. Фред постоянно где-то бродит не только с друзьями, но и с Анджелиной Джонсон, ускользает с ней на тренировки, они засиживаются допоздна в Общей гостиной, пока Гермиона исправляет домашние работы друзей. Флиртующие ученицы Шармбатона, Виктор Крам за соседним столом в библиотеке. Уроки танцев в пустом классе под руководством МакГонагалл, неуклюжие пары учеников, красный от смущения Рон и Гарри, подпирающий стены, в то время как Гермиона следит за Фредом и Анджелиной, танцующими в пример остальным, дурачащимися, пока декан не видит. Оригами-цветок из листа с провальным эссе бережно спрятано между страницами «Истории Хогвартса». Публичное приглашение на бал вызывает раздражение, и ещё одно очаровывает — тайное, меж книжными стеллажами, сделанное ей на ломаном английском вдали от вечных поклонниц. Насмешки в адрес её «тайного поклонника», секрет, пылающий в груди под школьной мантией, долгие дебаты в библиотеке и новые слова. Её имя в неправильной форме, озвученное голосом, от которого бегут мурашки, и взгляды, вызывающие трепет влюблённости.       Случайный танец на Святочном балу, вызывающий множество вопросов, и ответы на них при разговоре в пустой гостиной тихим рождественским утром. Робкое приглашение прогуляться в Хогсмид, россыпь сладостей в бумажном пакете, смех от его шуток, ладони в перчатках всё никак не соприкоснутся, оставаясь в карманах. Шумная игра в снежки под школьными окнами, румяные щёки и заиндевевшие ресницы, его шапка на её растрёпанных кудрях. Задумчивое молчание у камина. Первый поцелуй под омелой, пока все спят, и ещё один — в галдящем коридоре, на глазах у изумлённой Джинни. Скандальные статьи, искалеченные руки, пойманная в банку журналистка. Споры о ставках на победу Гарри, знамёна факультета на фоне небесной синевы, траурные ленты в Большом зале и пальцы их рук, сцепленные в замок.       Полные забавных историй письма, неудачные попытки созвониться и следующие за ними долгие разговоры, удивлённые взгляды родителей, уговоры провести лето в «Норе». Солнечные дни у реки и дождливые — на крыльце, в одном пледе, прижавшись друг к другу плечами. Эксперименты со сладостями в комнате, пропахшей порохом и потом, тревожные вести, Перси, сбежавший из дома после ссор с родителями, переезд в особняк на Площадь Гриммо с его пыльными комнатами и бесконечными уборками, мгновения, украденные под бдительными очами миссис Уизли, поцелуи украдкой, тёмные уголки, найденное в библиотеке укрытие. Истории из старинных книг, шутки про значки старост, набитые изобретениями чемоданы. Отработки у Филча и прятки от него ночью по всей школе, пустые кабинеты и старые парты с отпечатками их рук и тел, запрещённые сладости, конфискованные поделки. Шумные вечеринки в Общей гостиной, случайные колдо-кадры, споры о создании ОД и собрания в Выручай-комнате. Шуточные дуэли, отработка заклятий, счастливые воспоминания, из-за которых под потолком пляшут Патронусы выдры и мартышки. Кровоточащие ладони в чашках с растопырником, квиддичные матчи, от которых захватывает дух, и комментарии Ли Джордана, вгоняющие в краску. Ссоры и страхи насчёт грядущего побега близнецов Уизли из школы, последние встречи, полное упрёков прощание, грандиозный салют над покинутой школой, следом за ними — вырезки из газет и рабочие заметки бережно складываются в коробку к прочим. Гордость за успехи Фреда и Джорджа перекрывает огорчение из-за их побега.       Долгожданная встреча на вокзале, следом за которой — очередные длительные звонки и разговоры в девичьей спальне. Неловкое знакомство с её родителями, во время которого Фред не похож сам на себя, пока не находит в ней поддержку. Опустевшая без него «Нора» и частые визиты по вечерам, ночное купание в реке, звездопад, подсмотренный на остывшей крыше. Новые опыты, новые эмоции. Подготовка магазина к открытию и вечеринка по этому случаю, волнение, толпы посетителей у ярких стеллажей. Уютная тишина в квартирке наверху, посиделки дотемна за настольными играми, фоторамка в спальне и фрукты в миске, поцелуи и смех. Прощание на вокзале в паровозном дыму, смазанный силуэт в окне движущегося поезда, длинные письма, встречи в Хогсмиде, совсем как в школьное время. Руки в перчатках, сжатые в замок, гриффиндорские шарфы, вьющиеся на ветру. Тихий разговор у Больничного крыла, где лежит Рон, а Лаванда дежурит у его койки. Очередные похороны, белоснежная гробница у Чёрного озера, траурные ленты, пугающие новости.       Снова последнее лето, преживаемое вновь и вновь бессчётное количество раз. Эхо до боли знакомого голоса: «Обещаю, я не стану слабостью, которая тебя уничтожит. Я буду той силой, которая поможет тебе двигаться вперёд, несмотря ни на что».       Гермиона понимает, что плачет, только когда видит пятна на тёмной крышке. Прилив эмоций оказывается настолько сильным, что на какое-то время выводит из равновесия, уносит куда-то вдаль. Заставляет слиться с той своей версией, что безутешно оплакивает утрату, склонившись над коробкой, где хранится всё, что у неё осталось от Фреда Уизли. Настоящий же Фред платком стирает слёзы, бегущие по её лицу, и, отставив коробку в сторону, Гермиона рыдает в его объятиях, выплёскивая переживания последних дней. Прогоняя мучившие её кошмары. Избавляясь от ноющей боли от невосполнимой утраты, от страхов, туманящих разум.       Боль понемногу отпускает, снова получается дышать. Вместо пустоты в груди — свет, тёплый, исцеляющий, прогоняющий тьму.       — Ты в порядке? — спрашивает Фред, поражённый всплеском эмоций.       — Теперь, кажется, да, — отвечает Гермиона.       И понимает, что это действительно так. В этот момент связь, установившаяся между двумя её версиями, достигает пика и сходит на нет, постепенно отпуская. Мучительная пустота понемногу развеивается; пытка завершается. К ней вот-вот вернутся её родители, а Фред остаётся рядом, и вместе они справятся со всем на свете. Больше не нужно ничем жертвовать — только жить.       С помощью Фреда Гермиона поднимается на ноги и добирается до комнаты Джинни, где оставляет коробку, которую несла, прижав к груди. Стоит чужой печали уйти, и её место заполняет жажда жизни, кипучая, как лава, мощная, как лавина. Словно плотину, которая их сдерживала, прорвало, и Гермиона даже пошатывается, захваченная болезненной эйфорией. Снова и снова смотрит на фотографии родителей, проживает заново связанные с ними памятные моменты, а затем собирает все до единой и бережно кладёт в карман джинсовой куртки. Ловит собственное отражение в зеркале, измученное, бледное, но с проблеском надежды в запавших глазах. Касаясь стекла, Гермиона посылает улыбку самой себе — и её зазеркальная версия смахивает слёзы.       Наконец-то они обе готовы идти дальше.       Внизу миссис Уизли целует Гермиону в щёку и вручает маленькую корзинку с домашними пирожками, приговаривая, что угощение лишним не будет. Не стоит разочаровывать её словами, что Монике и Венделлу Уилкинс будет явно не до выпечки. Вместо этого Гермиона обнимает её, а затем с корзинкой наперевес выходит на улицу, где Фред уже ждёт её, чтобы вместе пройти до портала, и его улыбка согревает сердце.       Уверенные шаги прогоняют нервозность и последние сомнения прочь, и чем ближе ограда, опоясывающая дом семейства Уизли, тем сильнее уверенность в собственных силах и принятом решении. Фред перехватывает корзинку и сплетает пальцы их свободных рук. Безбрежное море полевой травы расступается перед ними, поглощает в зелёном мареве, окутывает ароматами цветов, красных и голубых, уже не вызывающих пугающих ассоциаций.       Оглядываясь на «Нору», сияющую в солнечных лучах, Гермиона улыбается и крепче сжимает ладонь Фреда. Какая-то важная часть неё наконец-то встаёт на своё место, чувствует спасительное облегчение и даже умиротворение. Она закрывает глаза, позволяя прохладному ветерку овевать лицо и иссушать слёзы на щеках. Свободно дышит полной грудью, сминает ногами траву.       И где-то очень далеко другая Гермиона Грейнджер делает то же самое — идёт вперёд, отпуская прошлое.