Я не могу дышать, мне не видно неба. Я не могу понять, был ты или не был? Ветром по волосам, солнце в ладони — твоя…
Конец июля, 1997 год. Ощущая первые робкие лучи солнца на лице, Гермиона прикрывает глаза. Босой ступнёй шагает на влажный от росы газон и морщится. Позади, на перилах крыльца, исходят паром две чашки горячего чая, принесённые с кухни. А в сыром утреннем воздухе медленно остывает август, готовый начать свой отсчёт до осени. Вокруг разлиты птичьи трели и аромат свежескошенной травы перебивает запахи мокрой земли и цветов. На плечах у Гермионы болтается куртка Фреда с уже привычным душком пороха и удобрений, о плотную шершавую материю так и хочется уютно потереться щекой. Вдалеке, в туманном мареве, Фред орудует косой — так по-маггловски, вручную выкашивает площадку под свадебный шатёр. И над росистой травой летят напевы то мелодии традиционного марша, то какой-то заунывной баллады, то разухабистой пиратской песенки. Родной хриплый голос затихает, чтобы окликнуть: — Ты куда босиком? Я почти закончил. Гермиона только улыбается, разглядывая Фреда. В простой домашней футболке и штанах с россыпью дыр, с косой наперевес и солнцем, запутавшимся в рыжей шевелюре, он идёт к ней навстречу меж грудами скошенной травы, сминая расшнурованными ботинками то, до чего не успел добраться. По обе стороны от него качаются на ветру красные и голубые головки цветов — рассыпанные капли крови и слёз. Вот бы кинуться ему на шею и ни за что, никогда не отпускать. Никуда не бежать, ничего не искать. Просто быть — здесь, с ним, просыпаться до рассвета и ждать его на крыльце, кутаясь в огромную куртку, с чашками чая и ощущением безопасности. Вести обычную жизнь в домике, чем-то похожем на «Нору», но более аккуратном, и не бояться заслышать средь птичьих трелей грохот, и не ждать подспудно чего-то плохого, и не изводиться от тревоги даже в такое безмятежное утро. Подойдя ближе, Фред заслоняет собой и слабое солнце, и бледное небо, и бескрайнее море травы под ногами. Небрежно отбрасывает косу подальше, чтобы привлечь Гермиону к себе, прижаться лбом к её лбу, укрыть руками от всех горестей и напастей, что их ждут. С ним рядом так хорошо и спокойно, что мысль о скорой разлуке кажется абсолютно невозможной. И Гермиона задвигает её подальше в ворох других безрадостных размышлений. Им сейчас нет места здесь, в этой идиллической пасторали. — Прости, я отвлекла тебя, — говорит она, улыбаясь, через силу стараясь казаться беззаботной. — Делай так почаще, — ухмыляется Фред, и Гермиона ловит его дыхание губами. — Ты здорово управляешься с косой. — Годы практики. Мне как раз требовалась передышка — торчу здесь с трёх утра. — Так рано! — Ма все уши прожужжала о том, что нужно успеть до… до прибытия гостей. С магией было бы быстрее, знаю, но ручной труд так успокаивает. Ты была права. Бьющее в спину солнце расходится рассеянным светом, напоминающим крылья. Обнажённые участки его кожи под пальцами Гермионы влажные от пота, а тело сводит мелкой дрожью. За минувшие дни Фред неуловимо повзрослел, помрачнел, но старается выглядеть прежним, только по ночам мучается из-за кошмарных снов. Они-то и выгнали его на улицу в такую рань. — Вот увидишь, я справлюсь до рассвета, даже если придётся и вправду выкосить всё поле. И, заметь, без капли магии! Ещё останется время продумать конкурсы. Ты даже не представляешь, что мы с Джорджем замыслили. — Флёр же просила не превращать её свадьбу в цирк! — От свадебного подарка нельзя отказаться. У нас потрясающая программа, между прочим! Готовься к пив-понгу и танцам до рассвета, всё как на лучших школьных вечеринках. Он хохочет, уклоняясь от несильных ударов Гермионы, затем ловит её руки и прижимает к губам, глядя глаза в глаза. Мир сжимается до удушья, плывёт и сворачивается спиралью событий, из которой нет выхода. И смех остывает у Фреда на губах отзвуком эха. — Я сделала нам чай, — молвит Гермиона, ощущая на костяшках пальцев его поцелуй. — Там, на крыльце. Может, пойдём? Ты… ты весь дрожишь. Фред отпускает её руки и отступает на шаг, пожимает широкими плечами. Знакомая усмешка больше похожа на судорогу. Скольких сил ему стоит притворяться всё тем же беззаботным шутником, когда от надвигающейся угрозы кровь стынет в жилах? Однако с ним она вовек не разучится смеяться даже в самые тёмные времена. — Всё нормально. — Сам знаешь, что нет. Что случилось? — Что-то всегда случается. Не дождавшись ответа, Гермиона порывисто обнимает Фреда, без слов умоляя не притворяться хотя бы сейчас. Они слишком долго вынуждены делать вид, что всё в порядке, днём, когда в это так просто поверить. Но утром, на границе ночи и дня, можно высказать все сомнения, поговорить о важном, украсть это время для настоящей жизни. Ладони смыкаются на напряжённой спине Фреда, пальцы цепляются за лопатки, и Гермиона привстаёт на цыпочки, чтобы быть ближе. Не выдержав, он зарывается лицом в её растрёпанные волосы, невнятно бормочет: — Господи, как хорошо, что ты здесь. — Расскажи мне, что тебя тревожит, — просит Гермиона, но Фред в упрямом отрицании качает головой. — Да это так, ерунда. — Вовсе нет, если ты из-за этого переживаешь. — Я теперь много из-за чего переживаю. Не скажу, что это приятное ощущение. Руки Гермионы успокаивающе гладят его спину, пытаясь залечить панику и страх, снедавшие Фреда всё время с момента операции «Семь Поттеров». Силясь улыбнуться, она напоминает: — Не ты ли говорил, что если переживать обо всём на свете, то никаких нервов не хватит? Фред расплывается в усмешке. — Всегда мечтал дожить до того часа, когда меня начнёт цитировать самая умная волшебница своего поколения. Ради такого и умереть не жалко. Последняя фраза бьёт наотмашь; Гермиона жмурится, почти ощутив удар, вспоровший шрамы панических мыслей. Страх накатывает липкой холодной волной, но Фред тут же прогоняет её, баюкая Гермиону в объятиях. — Пожалуйста, не шути так, — умоляет она, крепче стискивая его плечи. — Сейчас ведь всё хорошо? — Наверное, — нерешительно отвечает Фред. Его пальцы бездумно путаются в её волосах. — Прости меня. Я просто очень устал, Гермиона. Чувствую себя разбитым и слабым по сравнению с тобой. А ты… как ты вообще держишься и остаёшься спокойной? Гермиона и сама часто задумывается об этом, а потому у неё есть ответ. — Просто я привыкла, что нам с Гарри и Роном вечно грозит какая-то опасность, и теперь, когда эта опасность очевидна всем, мне даже спокойнее. Ведь разве не к этому я готовилась, не этого ждала? Ты же всю жизнь прожил вдали от серьёзных неприятностей, а потому неудивительно, что, столкнувшись с ними, шокирован и растерян. В конце концов, ты чуть не лишился брата. — А, может, я просто трус? — с горечью бросает Фред. От его тоскливых слов щемит сердце. Ладони Гермионы бережно обхватывают его лицо; заглядывая ему в глаза, она уверенно произносит: — Трус бы ни за что не вызвался спасать Гарри, рискуя собой. И ведь ты справился со своей задачей, несмотря на все споры с Грюмом, на наши с тобой споры. По-моему, смелости тебе не занимать. — Ты же знаешь, тогда я почти не думал об опасности, недооценивал её масштабы. Но сейчас мне и правда страшно, Гермиона, и не только из-за случившегося. Страшно от того, насколько близко к нам всем подбирается смерть. — Со мной всё будет хорошо, — заверяет Гермиона, хотя внутри всё сжимается от лавины плохих предчувствий. — И с тобой тоже. Мы обязательно справимся, ты сам так говорил. — Может быть. — Фред нервно смеётся. — Нам ведь рановато ещё умирать, а? — Я и не собираюсь, — с преувеличенным оптимизмом отзывается Гермиона. — В планах Грюма смерть тоже не значилась. На это Гермионе ответить нечего, потому что Фред озвучивает её собственные мысли и страхи. Она обнимает сильнее, пытаясь передать ему хотя бы часть своей поддержки, а услышав от него тихое, на выдохе: — Смелая моя девочка, — торопливо признаётся: — То, что во мне ты называешь бесстрашием — всего лишь привычка. Ты говоришь, что я сильная, но я слабая, даже слишком, и просто делаю то, что считаю верным. Когда постоянно борешься за что-то большее, чем ты сам, на собственные тревоги времени не остаётся. Действия лишают страха. Но стоит остановиться, и всё исчезнет, а я — сломаюсь, ведь настоящая я — жуткая трусиха, когда дело не касается конкретной цели. — Её ладони задумчиво гладят его грудную клетку, впитывают сердцебиение. — В тебе же смелость живёт постоянно, тебе не нужно для этого искать какое-то высшее предназначение и отрекаться от всего, что дорого — ведь именно за это ты и готов сразиться с целым миром. Я так не умею, я могу быть смелой только по обстоятельствам. — Ты не права, — качает головой Фред. — Просто твоя смелость — в жертвенности и самоотречении, на которые я никогда не был способен. — А твоя — в жизнелюбии и оптимизме, которые остаются с тобой, даже когда вокруг сущий хаос. Ты сам не понимаешь, насколько ты сильный, потому что ко всему подходишь с юмором. И я так хочу этому научиться, хотя бы немножко. — Как видишь, юмор не всегда спасает. Прохладный ветер заставляет их поёжиться. Приподняв голову, Гермиона нехотя напоминает: — Чай совсем остынет. Может, пойдём?.. Фред прерывает её бормотание отчаянным поцелуем, увлекая за собой, приподнимает над росистой травой, прижимает к груди. Этот поцелуй — как клеймо, горящее на губах. Как вино, отдающее горечью. Как невыполнимое обещание. И надежда, от которой душа улетает ввысь. Захмелев от чувств, Гермиона уже не слышит ни одной мысли в голове, только целует и целует в ответ, отдавая всё, что есть, и ей кажется, от неё вот-вот ничего не останется, даже пустой оболочки у него в ладонях. Только свет, тепло, дымка тумана. Земля уходит из-под ослабевших ног, пальцы сжимают ткань футболки в поисках опоры, но руки Фреда удерживают её на плаву, точно якорь. Под пальцами Гермионы бешено бьётся его сердце; пульсация жизни сводит с ума и перетекает к ней зарядом неукротимой энергии. Его энергии — безумной, хаотичной, захватывающей дух. Мир кружится калейдоскопом, грудную клетку распирает до боли в рёбрах, и воздуха в лёгких не хватает. Но к чёрту это всё. С ним, к нему, в него, просочиться сквозь ткань и кожу, остаться в самом укромном уголке, затаиться и от тьмы, и от света, — и жить, впитывать всё, что ещё имеет смысл, до последней капли. Этот сырой воздух, траву под ногами и небо над головой, ветер в волосах, горячее рваное дыхание, смесь деревенских запахов, пар от душистого чая, близость, от которой больно дышать. Руки Фреда проникают под куртку, стягивают её прочь, оглаживают прикрытые пижамой плечи, зарываются в растрёпанные волосы — и снова скользят вниз, чтобы подхватить за бёдра и поднять ещё выше, позволяя обвить его ногами и скрестить ступни за спиной. Гермиона сдавленно стонет куда-то в его ключицу, пытается помочь ему удержать равновесие, но они летят прямиком в траву, на куртку, и синхронно воют от боли при столкновении с землёй. — Это просто невозможно, — обречённо выдыхает Фред и откатывается на спину, пытаясь сладить с собственным напряжением, так и не получившим выхода. Мокрая трава приятно остужает кожу. Гермиона зарывается в зелень пальцами, как и Фред, сгорая от неудовлетворённости, скручивается в комок нервов и судорог. Раскинувшийся во всю непостижимую ширь купол неба смеётся над ними птичьим гомоном по всей округе, а тишина изнутри давит на барабанные перепонки. — Пара секунд, и всё пройдёт, — шепчет Фред, а затем устало посмеивается над их положением. Успокоившись, они перекатываются на бок, лицами друг к другу, и улыбки медленно угасают. Фред задумчиво водит травинкой по щеке Гермионы, по лбу и линии носа к губам. В его взгляде прорва нежности, желания и тоски, каждое это чувство оседает на потной коже. Не выдержав, Гермиона отворачивается и запрокидывает лицо к небу, жмурится, чтобы горячие слёзы не испортили этот момент. Бесполезно. Их уже не остановить. Всё вообще бесполезно и бессмысленно. И так несправедливо, что хочется уничтожить всё вокруг. Если не достанется им — то пусть и никому!.. Гермиона рывком садится, но Фред тянет её назад, нависает над нею, опираясь на предплечья, сжимает её мокрое от слёз лицо в ладонях, нежно стирает их со щёк большими пальцами, давит на виски остальными. — Мы будем вместе, что бы ни случилось, — произносит он. Не запальчиво, как раньше, но спокойно, обдумав и приняв решение. Гермиона знает, что должна возражать и отговаривать — ведь как долго они продолжают эту игру? Всё лето? Но сейчас уже не может и не хочет с ним спорить. Только облегчённо кивает, скользя затылком по траве, напрочь пропадая в собственном отражении на дне его расширенных зрачков. — Эй, Фред! Тебе помочь? — слышится от крыльца голос Джорджа. От комизма ситуации Фреда и Гермиону разбирает дикий, неуместный хохот. Там Джордж их и находит — в траве, смеющихся до хрипа в горле, и застывает над ними, качая головой. А они, точно хулиганы, застигнутые за очередной проделкой, безуспешно пытаются замолчать. — Идите уже в дом, я сам докошу, — неохотно бурчит Джордж. Он уходит вперёд и поднимает косу, позабытую братом на полпути. — Хорошо хоть руки у меня на месте. Ведь что может быть бесполезнее какого-то уха? Меньше ушей — меньше шансов услышать что-то непристойное, да, ребятки? Подхватив Гермиону на руки, Фред возвращается к крыльцу, где натягивает позабытые носки на её босые ноги. Куртка снова наброшена на её узкие плечи, солнце бьёт им в лица и заливает «Нору» светом, прогоняя тень. Чай уже остыл, но они потягивают его, усевшись на ступеньках, следят за мерными взмахами косы в прозрачной дымке. Вжих, вжих, вжих. Как и Фред до него, Джордж что-то напевает, и до «Норы» доносится: — Любил я девчонку, звалась она Бэт, немало с ней было и смеха, и бед… Гермиона склоняет голову к Фреду на плечо, устало прикрывает глаза, позволяет обнять себя свободной рукой. Какой сложный день им предстоит. Какое сложное будущее. Картина безмятежного утра тает на глазах. Холст из несбывшихся надежд и наивных обещаний. И любви, такой сильной и ещё непрожитой. Они упускают лучшее время, они могут упустить вообще всё. Даже этот момент уже превращается в пепел, растворяется вокруг них в неумолимом течении времени. Всё отравлено ожиданием конца, как трава и листва — ржавчиной осени.***
Красные облака, вечер ударил в спину. Я с тобой так легка. Я с тобою красива. Бешено так в груди бьётся сердце твоё.
1 августа, 1997 год. То, с каким восхищением Фред глядит на неё в этот вечер, хочется запомнить на всю оставшуюся жизнь. Он не сводит глаз с того момента, как Гермиона появляется в шатре при последних приготовлениях, выхватывает её силуэт среди прочих гостей, а когда Билл и Флёр произносят клятвы, поворачивается к ней и крепко сжимает её ладонь в своей руке. Ещё одно невысказанное обещание в копилку к прочим. Пожалуйста, пусть они сбудутся, о большем страшно просить, да она и не станет, никогда и ни за что. Только об этом, самом заветном. Фред ведь никогда не бросает слов на ветер. Костьми ляжет, но сделает по-своему. Счастливая невеста, Флёр ослепительно улыбается Биллу. Маленькое чудо посреди хаоса и безумия. А у Гермионы перед глазами Фред, ждущий её у алтаря рядом с Джорджем, что подталкивает его в бок, и Роном, нервно переступающим с ноги на ногу. Отец ведёт её мимо гостей, их лица расплываются, она видит только одно, родное, в веснушках и с извечной шальной улыбкой. И, вставая напротив, из-под прозрачной фаты улыбается ему в ответ, протягивая дрожащие руки. Ладонь в ладонь — и все страхи отступают, а мир обретает новые краски. Глядя на молодожёнов, Гермиона задумывается. Что чувствуешь, когда становишься частью того, кого любишь, и понимаешь, что ближе уже не быть, и спрятаться негде? Только вперёд, вместе, навстречу всему, что будет ждать, разделяя на двоих радости и невзгоды. Что чувствуешь, когда пытаешься выстроить будущее на плоту посреди бушующего моря?.. Гермиона снова поворачивается к Фреду и решает, что не так уж это и важно. Когда они будут вместе, останется лишь уверенность в завтрашнем дне, несмотря ни на что. Может, именно это сейчас и чувствует Флёр? Под потолком белоснежного шатра вьются золотистые бабочки и цветы, шампанское вновь и вновь наполняет хрустальные бокалы, свежий ветер остужает лица обедающих гостей. Оказавшись за разными столиками, Фред и Гермиона переглядываются, точно заговорщики. У неё на коленях — маленькая бисерная сумочка с собранными вещами; там, среди целого дома, разложенного по полочкам, таится и его нехитрый багаж. Их с Фредом решение окончательное и обжалованию не подлежит, но Гермиона так и не сказала ничего друзьям, впервые отложив важное дело на потом. Гарри и Рон не будут против, им пригодится любая помощь. Но это случится нескоро, не сейчас — там, в конце августа, после свадьбы, когда они попрощаются с семьёй Уизли и будут готовы двинуться в путь. Никакой спонтанности, только продуманный план хотя бы на первые шаги путешествия. Когда столы сдвигаются в стороны, открывая танцевальный настил, они спешат друг к другу — планета, слетевшая с орбиты, и комета, грозящая её уничтожить. Сталкиваются посреди прочих гостей, посмеиваются над собственной неуклюжестью. Фред церемонно раскланивается, интересуется, протягивая руку: — Твой болгарский дружок ещё не успел украсть первый танец? — Ты не оставил ему такой возможности, — притворно сердится Гермиона. — Один раз я уже сглупил, позволив ему пригласить тебя на бал первым, — напоминает Фред, — и буду корить себя за медлительность всю жизнь. Но сейчас я всё сделаю правильно. Так что, идём? Гермиона кладёт свою руку в его ладонь, и вихрь танца уносит их в круг остальных пар. Восхищённый взгляд Фреда не отрывается ни на секунду, пока он кружит, и кружит, и кружит её, вскидывает на руках под самый белоснежный купол шатра и ловит, удерживая за талию в считанных дюймах над землёй, словно она парит, лёгкая и невесомая. Рядом с ним она чувствует себя лучшей на свете — сложно не почувствовать, когда никого, кроме тебя, вокруг не замечают. Этот же взгляд преследовал Гермиону на Святочном балу, когда в общем танце при смене партнёров Фред перехватил её у Виктора, опередив Майкла Корнера, и обнимал так бережно, боясь коснуться участка обнажённой кожи на спине. Будучи выше на пару футов, смотрел снизу вверх, словно разучился улыбаться, и шевелиться, и шутить. Они единственные тогда топтались в медленном танце посреди беснующейся толпы учеников, и при этом сердце у него бешено колотилось, точно он пробежал стометровку на мировой рекорд. Ничего, кроме неловкости, Гермиона не испытывала, мечтая поскорее отделаться от Фреда и вернуться к Виктору, который смешил её своей сосредоточенностью, был предупредителен и вежлив, и впервые танцевал с ней вальс на открытии бала, как в каком-нибудь романе Джейн Остин. Пальцы Фреда боялись стиснуть её талию сильнее дозволенного, он соблюдал дистанцию куда педантичнее Виктора, но при этом волновался и пытался что-то сказать, только не мог выдавить ни слова, лишь губы бессмысленно шевелились, и выглядело это странно. С ней танцевал совсем не тот Фред Уизли, который на глазах у всех самоуверенно пригласил Анджелину Джонсон. Вот пусть и танцует с ней! И смотрит на неё так, что пол уходит из-под ног, а движения становятся скованными до неуклюжести. А потом, когда музыка смолка, Фред вдруг склонил голову и улыбнулся, выпуская её руку, чтобы вернуть Виктору. Его пальцы скользнули по её ладони в трепетно нежном жесте, как если бы он пытался поймать ветерок. И, даже оказавшись в объятиях Виктора, Гермиона весь остаток вечера искала в толпе Фреда — и всегда находила. В том и была магия Святочного бала — с него всё началось. И продолжается даже сейчас, спустя несколько лет. Рядом с ними танцуют Билл и Флёр, и смотрят друг на друга точно так же — не замечая ничего вокруг, каждое прикосновение трепетно и чутко. В толпе неподалёку очаровательно кружатся на месте мистер и миссис Уизли, а в паре по соседству чудятся её собственные родители. И Гермионе хочется представить, что такой могла бы быть и её свадьба. В иных обстоятельствах, но с теми же эмоциями. Без привкуса горечи. — Это всё так… нереально, — молвит Гермиона, оказываясь к Фреду лицом к лицу. — И правда. Сам не верю, что сейчас с тобой танцую. — Он наклоняется ближе и, зачарованный, шепчет: — Ты такая красивая, с ума можно сойти. — Ты тоже ничего, — дразнит Гермиона, умирая от желания поцеловать его прямо здесь и сейчас, игорируя всех вокруг. Фред горделиво приосанивается. — Да я само совершенство. Ты именно это хотела сказать? — В жизни такого не скажу! — И очень зря. Ты просто ещё не понимаешь, какого парня отхватила. — Самого симпатичного из близнецов Уизли, да? — Как мило, что ты так считаешь. Это потому, что я надел ту рубашку, которую ты посоветовала? — Я была права, когда сказала, что тебе идёт этот цвет. — Ну да, ты всё просчитала. Они и впрямь выглядят гармонично — она в бледно-лиловом платье и он в почти такого же цвета рубашке, которая удивительно приглушает яркую рыжую шевелюру и уравновешена тёмным пиджаком. Только галстук выдаёт пристрастие Фреда к безумным сочетаниям: снопы разноцветных фейерверков на серой ткани. Предмет их недавнего спора и маленькая уступка со стороны Гермионы. Спустя пару танцев и галстук, и пиджак оставлены на спинке стула, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, а рукава закатаны до локтей. И Гермиона прячет признание в том, что так ей нравится гораздо больше. А спустя ещё пару танцев по совету Фреда она сбрасывает неудобные туфли на каблуке, чтобы поучаствовать в безумной традиционной пляске, объединившей всех гостей. Наверняка отобьёт все стопы о гладкий танцевальный настил и пожалеет о своей безрассудности завтра, но сегодня не чувствует ничего, кроме эйфории и удовольствия. — А ну-ка разойдитесь! — командует Джордж, похожий на пирата с повязкой на ухе. — Молодожёны должны станцевать только вдвоём. Не забывайте, чей сегодня праздник. Гости послушно расступаются, образуя живое обрамление для танца новобрачных. Билл и Флёр выходят на настил, похожие на принца и принцессу из сказки, и то, как плавно они движутся, с какой нежностью смотрят друг на друга, заставляет всех вокруг прослезиться под влиянием трогательного момента. Фред привлекает Гермиону ближе, давая понять, что находится рядом и никуда не исчезнет. — Они такие счастливые, правда? Слышать подобное от него удивительно, но сегодняшний день полон сюрпризов. Гермиона кивает, а затем, повинуясь порыву, кладёт голову ему на плечо и признаётся: — Я рада за них. И рада, что сегодня мы вместе. Они уже сотню раз обсуждали, насколько глупо играть свадьбу посреди хаоса, а в итоге даже теперь сходятся на том, что сейчас, как ни крути, самое подходящее для этого время. Нельзя откладывать жизнь на завтра, которого может и не быть. — Зато сегодня у нас точно есть, — заявляет Фред, бегло целуя её в висок. — И это сегодня будет длиться столько, сколько мы пожелаем. Хочешь, докажу? — Только не говори, что где-то стащил маховик времени! — Может, и стоило бы. Но у меня есть кое-что получше. Верный своим словам, Фред не пропускает ни одного танца, прерываясь лишь чтобы захватить по бокалу для них двоих и глотнуть прохладного шампанского. Весь свадебный вечер становится одной затяжной пляской, то плавной, то быстрой, мир вертится каруселью, звуки сливаются в единую протяжную мелодию, сплетаясь с биением сердец. Чтобы отдышаться, они выходят на свежий воздух, напоенный ароматами отцветающего к осени сада миссис Уизли, и с головой окунаются в кроваво-алый закат, затопивший небо во всю его ширь. Прохладное шампанское пьётся как вода, его хмель приятно дурманит разум и путает шаги. Приобнявшись, Фред и Гермиона застывают в нескольких метрах от входа в шатёр; приглушённая музыка оттуда вплетается в хоровое пение лягушек и стрекот сверчков. Они почти одиноки, вдали от веселящейся толпы гостей, один на один с закатом, окрашивающим в пурпурные брызги белоснежную ткань шатра. Именно в этот момент бесконечная сказка тает, как солнечный блеск, от которого они прятались весь день. Беззаботность сменяется жуткой паникой, льдом скользит по венам, покрывает кожу мурашками. Гермиона отворачивается, но всюду, куда ни глянь, эти кроваво-алые закатные отблески, от которых сердце заходится в предчувствии скорой беды. — Тебя снова что-то беспокоит, — замечает Фред. — Расскажи мне. — Это… это так глупо, — бормочет Гермиона с нервным смешком. — Вроде бы всё хорошо, но, знаешь, я никак не могу отделаться от мысли, что никакое «завтра» не наступит. — А у нас оно будет, — оптимистично заверяет Фред. — И завтра, и послезавтра, и куча других дней, не всегда радостных, но полных жизни. Я тебе обещаю. Нужно лишь немного подождать — как минимум пока сойдёт похмелье. Бесшабашно улыбается, глядя на неё сверху вниз, ерошит рыжие волосы, говорит так, будто знает наверняка, что ничего не случится. Но сейчас его лёгкое отношение к жизни как никогда остро действует на нервы. — Не надо, — умоляет Гермиона. — Мы не знаем, что случится уже на следующей неделе, а ты раздаёшь какие-то пафосные клятвы не к месту! — Ну почему ты всегда думаешь о худшем итоге? — непонимающе восклицает Фред. — Мы не можем повлиять на то, что случится. Так что же, сразу хоронить себя заживо? Винить за каждый радостный момент? Я всего лишь пытаюсь облегчить ситуацию для нас обоих, как умею - с дурацкими шутками, чтобы хоть немного отвлечься. А ты упрямо ждёшь чего-то плохого, чтобы иметь причину лезть в самое пекло. И я за тобой туда же. — Что ж, можешь не идти за мной! — в сердцах выкрикивает Гермиона, вырывается и шагает прочь, давясь слезами. Фред останавливает её на пороге шатра, нервно ловит за руку, заставляет повернуться. А в следующий момент притягивает к себе, обхватывает её лицо дрожащими ладонями и почти до боли целует в исступлении, раз за разом всё сильнее, жмурясь до рези в глазах, не в силах остановится. Его сбивчивый шёпот клеймом выжигает на её губах «Прости», «Мне тоже страшно», «Я боюсь тебя потерять». Гермиона не сопротивляется, только слёзы льются неостановимым потоком, и она задыхается, но целует в ответ, впитывая каждое слово. — Я пойду за тобой куда угодно, — выдыхает Фред, остановившись. — Никакие страхи не помешают. — Знаю, знаю, — сбивчиво отвечает Гермиона. — Я это не подумав сказала. Неожиданно Фред смеётся. — Ты? Не подумав? Он всё ещё смеётся, прижимаясь лбом к её лбу, но уже успокаивается после внезапной вспышки. Гермиона почти не шевелится, боясь спугнуть его, только поглаживает напряжённые плечи и спину, чувствуя, как постепенно Фред расслабляется и приходит в себя, а сердцебиение его замедляется. Он выглядит почти прежним, когда произносит: — Я же сказал, что мы будем вместе столько, сколько захотим. Хотя бы сегодня. Это всего лишь пауза. Так что давай вернёмся и продолжим. Пожалуйста, Гермиона, — умоляюще шепчет он, пытаясь улыбнуться. — Пойдём танцевать. Гермиона кивает, как болванчик, не в силах остановится, пока Фред не прижимает её к груди. — У меня, наверное, тушь размазалась, — хрипло ворчит она, нехотя запрокидывая к нему голову. — Ты прекрасна, — заверяет Фред со всей серьёзностью. — О, я слышу что-то из рок-н-ролла! Кажется, музыканты добрались до нашего плей-листа, и мы обязаны потанцевать. Взявшись за руки, они почти врываются под душную сень шатра, сбегают от жуткого заката и вливаются в толпу под какую-то громкую, резкую музыку. Танцуют, пытаясь забыться, кружатся почти до тошноты и стараются не смотреть по сторонам. Басы бьют по ушам, погружая в состояние транса, в котором они цепляются друг за друга как за последнее, что им ещё остаётся. Но даже среди всеобщего веселья не удаётся избавиться от липкого страха, проникающего в мысли. — Не хочу, чтобы это заканчивалось, — почти плачет Гермиона, не в силах унять предчувствие, будто вот-вот всё распадётся на куски. — Ну, мы же ещё здесь. Ничего не закончится. Всё в порядке. Лихорадочный шёпот почти не доносится до слуха Гермионы, она просто вжимается во Фреда, бездумно стискивает его плечи. Они не разжимают рук даже когда серебристая пантера оказывается внутри шатра и голосом Кингсли Бруствера сообщает о падении Министерства. Всё ещё не понимая, что происходит, Фред и Гермиона переглядываются, а помещение шатра вокруг уже взрывается паническими криками, музыка резко замолкает и слышатся хлопки трансгрессии, сопровождающие безликие фигуры в чёрных мантиях. Первая вспышка заклинания проносится мимо и опрокидывает один из столиков, вторая несётся прямо в толпу гостей, заставляя их спешно расступаться в поисках укрытия. Гермиона замечает, как один из Пожирателей наставляет на неё палочку, и тут же Фред утаскивает её за собой к ещё одному опрокинутому столу, за которым удаётся спрятаться, как за барьером. — Гермиона! — слышится панический вопль Рона, оказавшегося поблизости. — Бежим! «Куда? Зачем?» Маленькая бисерная сумочка давит на плечо всем весом спрятанных в ней вещей, отчего Гермиону ведёт назад. Рон уже хватает её за запястье, но она вырывает руку и вцепляется ею в ладонь Фреда. Зовёт его по имени, но Фред не слышит. — Немедленно убирайтесь отсюда куда угодно, — кричит он, свободной рукой выхватывая палочку из кармана брюк. Его Остолбеней! отбрасывает рванувшего к ним Пожирателя смерти; Рон отбивается от второго нападающего и вопит: — Надо найти Гарри! И исчезает в толпе, размахивая палочкой. Фред же, крепко схватив Гермиону за плечи, разворачивает к себе, встряхивает, снова кричит: — Иди же! Да, надо бежать, бежать куда угодно, спасаться, прятаться! Но разве можно уйти прямо сейчас? — А ты? — в отчаянии зовёт Гермиона. Фред оглядывается назад, пытаясь разглядеть родных в мешанине из гостей и Пожирателей. На его лице смесь ужаса и паники, словно брызги красной и чёрной красок. Не сговариваясь, взявшись за руки, они оба швыряют заклятья в Пожирателя, напавшего на Джинни. Мимо проносится Джордж, отбиваясь от высокой чёрной тени, следующей за ним по пятам. Правильное решение очевидно, приоритеты расставлены. Крепче стиснув палочку, Гермиона тараторит: — Ты должен быть с ними. Ты нужен им. А я нужна Гарри и Рону. Ну же, иди! Секундная заминка, пальцы, до боли стиснувшие девичье запястье, и Фред всё-таки отпускает руку Гермионы. Решение, которое ему нужно принять сейчас, болезненное, а выбор несправедлив, но он не может уйти с ней. И это нормально. Это тоже правильно. И тоже не подлежит обжалованию. — Всё будет хорошо! — кричит Фред. — Я найду тебя. Я вас найду. Последний безумный взгляд — и Фред скрывается в толпе, а Гермиона бросается в противоположную сторону следом за друзьями. Мир трещит по швам, распадается осколками разломанного калейдоскопа, а в голове одно лишь: «Бежать, вперёд, куда угодно, только бы выжить, только бы мы оба выжили». И всё так безнадёжно потеряно.