Магический коктейль

      Одинокая муха истерично билась об лампочку, тоскливо свисающую с низкого потолка. Штукатурка почти обсыпалась на пол. Со стен свисали обрывки обшарпанных обоев, под которыми виднелись более старинные слои: три или четыре. Она даже не стала считать их и плевать хотела на уборку. Полы покрылись пылью и мусором настолько безбожно, что ее обувь оставляла видимые следы.       Кто жил здесь до нее?       Какой-то спившийся магл? Алкогольный дух стоял в комнате и через год. У нее не было моральных сил разбираться с затхлостью. Никакое волшебство бы не справилось с обреченностью этой унылой дыры.       К черту комфорт.       Возвращаясь в атмосферу тлена, она чувствовала, что так правильно. Вокруг были смерть и разруха. Разве имела она право жить хотя бы в минимальной чистоте и роскоши, когда остальные страдали? Под землей, куда война утянула Рона и Полумну, нет удобств. И Гермиона считала бы себя виноватой, если бы вернулась с фронта под утро и улеглась на белые шелковые простыни. Вся в крови и копоти. Ведь это же фарс.       Гермиона устало скинула обувь, залезая с ногами на видавшее виды кресло. Упав на грязный пол, заколдованные ботинки превратились обратно в старые туфли из изрядно потрепанной кожи. Когда-то они были черными и блестящими. Теперь разбитые носы протерлись до дыр, а низкие каблуки покрылись глубокими царапинами и сколами. Одна набойка отвалилась, а внутренний подклад стерся в крошево.       Случайный зритель со стороны точно сказал бы: «Твои туфли выглядят так, будто ты прошла в них войну».       И Гермиона не стала бы даже улыбаться в ответ на шутку. Потому что так и было: она не расставалась с бесполезными туфлями ни на день, маскируя их под армейские берцы вот уже третий год подряд.       Однажды Драко спросил ее: «На черта тебе эти всратые туфли, Грейнджер? Они же конченые».       «Они мамины», — ответила она, опустив глаза, чтобы не видеть его жалостливого взгляда или насмешки. Хотя жалости она боялась больше.       Он долго молчал, а потом бросил «ясно», и неподвижно сидел рядом, поскольку не умел ни утешить, ни поддержать по-человечески. Но его молчаливое присутствие значило для нее больше, чем тысячи бесполезных слов.       Мама.       Гермиона начала забывать ее голос. Черты лица матери были отпечатаны у нее на подкорке, но звучание родного голоса постепенно стиралось из памяти.       Мамины старые туфли.       Все, что у нее осталось от женщины, которая давно ее забыла. Даже не знала, что когда-то родила дочь.       Гермиона прижала к груди потертую пару, измазанную в грязи с поля боя. Сегодня шел ливень. Ее волосы все еще были мокрыми, а сырая мантия липла к телу. Ей было глубоко наплевать. Она уставилась в серую стену пустым взглядом. Лишь привычная обстановка успокаивала ее воспаленный разум. Тревога отступала, оставляя ее наедите с дырой в груди.       Пропасть внутри разрасталась с каждым днем, грозя утащить ее на дно. Но пока Гермиона прижимала к сердцу мамины туфли, пахнущие землей, она ощущала ту бренность бытия, что все еще удерживала ее среди живых.       Лишь бы туфли продержались до конца войны. Тогда и их хозяйка выдержит.       Она себе обещала.