Эгида

Апрель 1995-го

      Эмма мечтательно прищурила глаза, и ее лицо затуманилось облачком табачного дыма. Мечтательно так затуманилось. Стоило признаться себе, что близость Пчёлкина на девушку в последнее время действовала лучше любого транквилизатора. Не хотелось бежать от него, пытаясь сохранить остатки свободы и независимости. Впервые она позволила себе ощущения защиты рядом с ним. А Витя впервые за долгие годы был готов дать ей эту защиту. И речь сейчас не шла о том, чтобы заслонить ее от пули или ухватить за руку на краю обрыва, на котором она с маниакальным упоением плясала столько лет. Нет. Защита от ее собственных страхов и внутренних демонов. Ему нравилось наблюдать, как она медленно, но уверенно раскрывается перед ним, и самому хотелось сделать то же самое. Ни грамма пошлости, фальши. Пчёлкин стал иначе смотреть на ее поведение. Принципы. Манеры. Мировоззрение. В их молчании и спокойствии была скрыта изящная женственность. Наверное, в этой жизни и должно было быть все именно так. Чтобы паутинки их дорог обязательно сошлись в одной точке в разгар горячей войны, которая полыхала внутри обоих. Была чума и падающие снаряды. Его не испугала ни сила, ни ядовитости, ни броня Эммы. Наоборот сложность и недоступность разожгли азарт. Пчёлкин, хладнокровный, уверенный в себе внешне, был таким же, как и она, с глубокими, змеящимися под кожей шрамами. Они словно вычислили друг друга по грозным взглядам исподлобья, по душам, изорванным болью прошлых потерь и напитанным достаточным опытом, чтобы впредь жить под коркой льда, никому не оказывая доверия, не открываясь. Они были на равных, одной породы. Могли обороняться и язвить сколько хотели. Однако сердца обоих начали предательски подтаивать. Витя, накрытый с головой одеялом, приблизился сзади и захватил Левакову в мягкий пуховый плен. В раскрытое окно медленно вплывал ночной апрельский ветер, шелестел во взъерошенных волосах девушки, и Пчёлкин мягко убрал непослушные кучерявые прядки ей за ухо и мягко коснулся губами ее виска.       – Почему мне с тобой так спокойно… – Эмма ощутила приятные судороги на шее и пульнула бычок в окно.       – Потому что меня лучше любить, чем не любить, – смешок горячим дыханием обжег ее щеку, и волны мурашек разлились по всей спине. Левакова инстинктивно вжалась в твердую мужскую грудь и усмехнулась:       – Я говорила, что ты самовлюбленный нарцисс, да?       – Сейчас в сто второй раз. Он крепче обхватил ее кольцом своих рук, забирая окончательно в кокон одеяла.       – Как настроение перед днем рождения?       – Сделаю вид, что этого дня просто нет.       – Опять ты за старое, Левакова…       – Я уже объясняла.       – Тебе, кстати, сколько годочков-то? Пчёла прекрасно знал, что этот вопрос – традиционное табу для каждой женщины. Но сам только недавно осознал, что за столько лет он ни разу не удосужился узнать ее настоящий возраст. Эмма только усмехнулась и поддела лбом его подбородок.       – Двадцать девять будет.       – М-м-м, – Витя поджал губы в улыбке, – а мне двадцать шесть. Будет. Она вдруг рассмеялась, ощущая какую-то нелепость.       – Малыш, значит.       – А ты мой Карлосон тогда? Ну точно, женщина хоть куда, в полном расцвете сил, и пропеллер твой не перестает уносить тебя в мир приключений.       – Господи, какой же ты болтун, Пчёлкин. Он тихо посмеялся, уткнувшись носом в ее шею.       – А ты, наверное, в детстве смешная была…       – Ага, обхохочешься, – хмыкнула девушка, а затем, будто познав вселенскую тайну, посмотрела на него нарочито озадаченным взглядом: – Пчёлкин, ты че?.. Ты сентиментальный, что ли?       – Угу.       – С ума сойти. А так не скажешь. Витя скользнул поцелуем по ее распахнутым от смешка губам. Эмма чуть отстранилась:       – Ты завтра рано в офис?       – К девяти. Он почувствовал, как она зашевелилась в его руках, намереваясь плавно выскользнуть, и успел перехватить ее затылок.       – Ну, подожди. Давай вместе останемся. Утром вместе встанем, закину тебя в клуб… Кажется, так живут обычные люди, да?       – Мне Широ проверить надо. Сам помнишь – он у меня тоже сентиментальный малый. Пчёлкин закатил глаза, нехотя отпуская девушку. Сам потянулся к пачке «Самца», закурил. Эмма не спускала с него глаз, будто пытаясь молча оправдаться.       – Ну правда, я высыпаюсь только тогда, когда… в своей кровати сплю, понимаешь? Одна. – Он на это даже не повернул к ней голову. Левакова улыбнулась и чуть сжала пальцами его плечо: – Ну я привыкла так… Витя стремительно выпустил дым изо рта и взглянул на нее, перехватив свободной рукой ее ладонь.       – Может, попробуем что-то изменить, а? Эмма улыбнулась одними глазами.       – Ты прости, я с мужиками не очень церемонюсь…       – Да я заметил.       – В прочем, как и они со мной, – на этой фразе Пчёла снова прижал напрягшуюся Левакову к себе, привычно запустив пальцы в ее волнистые волосы. Она уткнулась носом в теплое одеяло. – Но твое приглашение домой остается в силе?       – Пароль: «Всегда».       – Ты не думай, я не совсем безрукая. Я даже салат могу с креветками приготовить… Они вместе тихо рассмеялись, и Эмма, запечатав на его скуле поцелуй, двинулась в коридор. Пчёлкин взобрался на подоконник, выудил вторую сигарету и только проводил взглядом Левакову до машины. «Тойота», издав два кротких сигнала, стремительно отъехала с парковки и двинулась на восток.

***

      Людочка нервничала. Впервые за долгие годы она получила две недели отпуска. От таких подарков судьбы она отвыкла давно, что осознание ничегонеделания целых четырнадцать дней вызывало ничем не прикрытое волнение. Девушка судорожно расфасовывала папки по законным местам, параллельно хватаясь за звонящий телефон. Витя в вполне приподнятом настроении вошел в приемную и остановился около ее стола.       – Людочка, угомонись, а, – он задернул манжет рукава и глянул на часы, – ты уже полтора часа как в отпуске.       – Виктор Палыч, у меня самолет в семь часов вечера. Все я прекрасно успею. Мне же эта Лиза рабочее место в полную анархию приведет. Подручная Люды, стажерка Елизавета, скромно сидела на диванчике в коридоре.       – Все будет в ажуре, Людочка, ну чего ты? – Витя покосился на стажерку и подмигнул. – Она ж на это училась.       – Слушайте, – Люда чуть понизила голос, – дилетант вроде нее не разбирается в финансовых и юридических тонкостях такого учреждения.       – Кажется, она тебя дурой назвала, – состроил печальную физиономию для Лизы Пчёлкин и рассмеялся.       – Виктор Палыч! Витя облокотился на стойку около секретарского стола и с восхищением проследил за Людой:       – Эх, вот если бы все так работали в нашей стране, ей бы не надо было так тщательно руководить. Людочка задвинула нижний ящик стола и улыбнулась:       – Вы что, либерал?       – Нет, я сочувствующий.       – Вы ж аполитичный…       – Ну, как тебе сказать, – Пчёлкин опустил подбородок на сложенные перед собой руки, – вот если бы я не был так занят, я бы всю свою жизнь посвятил политике.       – Чем ты занят? Бабами? – из кабинета с еще несколькими папками вышел Белов и легонько вдарил документами по плечу друга.       – У меня своя партия – «Бабский рейд», – хохотнул Пчёла. – Была.       – Ну-ну, – Саша обошел стол Людочки, сам аккуратно вложил в свободный отсек оставшиеся папки и бережно коснулся плеч секретарши: – Людонька, пчелка ты моя, угомонись уже. Все, Лизавета разберется. Люда недоверчиво покосилась на поднявшуюся при виде начальства Лизу.       – Александр Николаевич, может, мне не уезжать, а?       – Не, умерла – так умерла, как говорит наш дорогой Борис Моисеич, – усмехнулся Белый и покосился на Витю: – Кстати, что там с Активистом-то?       – Так же дерзок, нетерпелив, груб… – пожал плечами Пчёла. – По мне так вполне нормален за последние три месяца.       – Ты его давно видел? Он ж с цепи сорвался.       – Моисеич уверен, что у него нервное защемление после падения. Скоро пройдет, если подвернется случай… Слово забыл, ну, короче, все пучком будет.       – Он Коса в бассейне топил.       – Это было до этого.       – Второй раз.       – Заслуженно. Кстати, кто нащебетал?       – Лена. Пчёлкин закатил глаза.       – У меня уже почесуха на это имя. Удивительно, что у тебя нет. Белый передернул плечами:       – Меня она, как класс, не интересует. Работает прилично – пусть работает. Так, что у тебя там за предложение было? После этого вопроса Пчёлкин будто просиял и кивнул в сторону кабинета.       – Идем, дело государственной важности обсуждать будем.

***

      После сорванной сделки с оружием между бригадирами наступило перемирие, хотя многие недомолвки между ними остались, друзья пытались нормализовать атмосферу внутри коллектива. Подготовка ко дню рождения Эммы шла полным ходом и в строжайшем секрете от самой именинницы. Главным предводителем команчей был Пчёлкин. Друзья не могли не заметить переменившегося за несколько месяцев настроя Вити, и эти перемены были, скорее, в позитивную сторону. Ответственным за подарок Витя назначил Космоса. На вопрос Холмогорова «с чего вдруг?» Пчёла парировал его же словами: «А кто-то очень хороший плюшевый мишка и умеет находить подход к женщинам».       – Понимаешь, Космическое чудовище, нужен такой подарок, чтобы постоянно был рядом с ней и напоминал обо мне. Ответ у космоса нашелся весьма оригинальный:       – Подари ей ребёнка. Конечно, в одиночку Космос отправиться не решился – хотел дождаться Фила. С кем с кем, а именно с Валерой в последнее время парень чувствовал себя более-менее спокойно. К тому же Филатов был давно женат и лучше разбирался в женских штучках. Не суть, что Фил терпеть не мог придумывать и ломать голову над подарками, просто Холмогоров утешал себя этой мыслью целый день, пока ждал друга со съемок. Снимали в Коломенском. Воздушный шар завис прямо над церковью Вознесения, той самой, что в свое время была изображена едва ли не на каждом учебнике русской истории. Похожая на ракету, она будто бы символизировала полет к звездам. С высоты птичьего полета казалось, что церковь уже летит. Поднимается с высокого и крутого берега Москвы-реки, чтобы через несколько мгновений исчезнуть в поднебесье. Церковь, конечно, как и во все прошедшие века, благополучно стояла на земле. А летел на самом деле Фил. На нем был летчицкий шлем с очками-консервами и кожаный комбинезон. Вид из плетеной корзины воздушного шара открывался необыкновенный. На севере были видны даже кремлевские башни, а на юге за высотными домами спальных районов чернели бескрайние леса. Впрочем, Фил тоже никуда не летел, так как корзина шара соединялась с землей тонким, почти невидимым тросом. Поэтому шар совершал лишь круговые движения над территорией Коломенского заповедника. Как коза на привязи. Фил достал со дна корзины запиликавшую рацию. Склонившись через край корзины, он видел всю съемочную группу и камеру, направленную на него.       – Валера, поехали! – услышал он по рации голос режиссера. – Но умоляю, не торопись! Только когда окажешься на уровне креста, выбрасывай лестницу.       – Понял! – буркнул Фил. И вошел в образ. Он должен был изображать воздухоплавателя начала века. Смысл эпизода заключался в том, что поднявшийся над Москвой воздушный шар вдруг прохудился и начал быстро опускаться над Коломенским. В последний момент еще находящийся в воздухе шар должен был зацепиться за церковную колокольню. И, дабы не грохнуться оземь вместе с шаром, Филу предстояло выбросить из корзины длинную веревочную лестницу и спуститься по ней с небес на землю. Далее по сценарию следовало и вовсе невообразимое: увидев падение шара, к нему должна была сбежаться толпа деревенских. Потом от случайной искры шар должен сгореть дотла, и на его останках был обязан рыдать воздухоплаватель. Но это уже не было задачей Фила. Общаться с народом, суетиться вокруг шара и пускать слезу должен был актер, исполнявший роль покорителя неба. При помощи рулетки и троса шар медленно подтягивали к земле. Вот уже и верхушка колокольни проплыла мимо Валеры. Приосанившись и оглянувшись по сторонам, он подхватил свернутую веревочную лестницу и перебросил ее через край корзины. Пора было начинать. Но еще примерно с полминуты Фил никак не решался выбраться из корзины и ступить на шаткие деревянные ступени. «Хорошо, что Тома меня не видит», – мелькнуло у него в голове. С этой мыслью он уже без раздумий начал спуск. Внизу уже бегали и кричали крестьянские дети. Когда Фил достиг самых нижних ступеней, до земли оставалось еще метра три-четыре. Фил, повиснув на последней перекладине, смешно болтался между небом и землей. Дети, заметив это, захихикали.       – Тяните, мать вашу! – крикнул в мегафон режиссер. – Снимаем со всех камер! Наконец ноги Фила коснулись земли. Как и следовало по сценарию, он упал на корточки, сгруппировался и перекувыркнулся через голову несколько раз. Потом на экране зритель увидит вовсе не Фила, поднимающегося на ноги после героического спуска, а актера, только что мирно добившего бутерброд с колбасой.       – Все, снято! – голос режиссера означал, что все в порядке.       – Ну что, с одного дубля сняли? – поинтересовался Филатов, расстегивая застежку на шлеме. – Уф, голова вспотела!       – Чуть высоковато ты стал слезать, но думаю, вытянем, – режиссер отличался тем, что никогда не был всем доволен до конца. Видимо, те картинки, что выстраивались в его режиссерской головушке, никак не могли совпасть с производственной реальностью.       – Так я иду? А то меня ждут.       – Давай Валер, счастливо. Да, не забудь, – крикнул он уже в спину каскадеру, – завтра приводняться будем.       - Угу, в гости к русалкам, - и Фил отправился в вагончик переодеваться. Время, отведенное на искусство, на сегодня вышло. Около ворот заповедника уже сгорал от нетерпения Космос. Пока Валера переодевался, Холмогоров уже выкурил четыре сигареты (не учитывая той пачки, початой за время ожидания съемки). Парня еще немного потрясывало – слезть со своей зависимости оказалось делом трудным. Но внушительные аргументы Активиста, который в последний раз чуть действительно не утопил его, невидимо били по рукам, и они тряслись, сжимая фильтр сигареты. Наконец, Валера с тяжелым вздохом опустился на пассажирское кресло и устало простонал.       – Ты, Фила, что-то последнее время дела совсем запустил, – покосился на него Космос. – Рассказывай давай. А то я теперь вижу тебя лишь по праздникам.       – Ну че, сегодня на воздушном шаре летал.       – Как Винни Пух?       – Ну ты скажешь! Все круче! У нас фильм про перелет на воздушных шарах из Москвы в Новгород. Девятьсот девятый год. Шар летит над Коломенским, цепляется за колокольню. А я, такой крутой, по веревочной лестнице прямо с неба шагаю… Бельмондо с Челентано отдыхают! Космос заржал в своей привычной манере и вырулил от въезда заповедника.       – Ладно, на премьере о высоком побазарим. А сейчас ближе к телу – нам нужен подарок для Лёвы.       – Ты решил, что я в этом разбираюсь?       – А кто у нас женат – ты или я?       - Так не на Эммке же. С этим вопросом вон, к Пчёле.       – Этот опылитель сам нихрена не знает. А ты – другое дело. Филатов недобро покосился на друга.       – Я с ней ни это…       – Баран, что ли? Я имею ввиду, что вы же одного поля мухоморы, бокс-хуёкс, все дела.       – Тогда сразу заявляю, что ничего относящегося к спорту дарить точно не надо. Если это только не новый клуб, конечно.       – У нас не настолько пузатый бюджет. Пока выезжали в центр, было принято решение заскочить в первый крупный торговый центр. Мимо замелькали огромные витрины со всевозможным разнообразным выбором. Космос остановился около детского отдела – взгляд зацепился за огромного двухметрового плюшевого медведя.       – Теофила! – парень стукнул в грудь друга. – Давай возьмем эту Умку?       – С ума сошел? Девочке под тридцатник, какой медведь?       – А вдруг у нее детство тяжелое было? И она всегда мечтала о медведе! Вот душа горит – чую! Валера покрутил плюшевое молочное ухо огромного мишки.       – У нее свой почти двухметровый медведь есть, даже одушевленный. Нет, надо что-то такое дорогое и практичное. То, что ей хочется, но не может себе позволить. У нас много денег, мы скинулись, у нас общак. В «Эгиде» тем временем вовсю шла генеральная уборка. Помогали даже новички, запряженные Карельским и трудящиеся под бдительным надзором Активиста. Последнего все несколько месяцев откровенно побаивались – Головин после неудачного падения по зиме после поимки Брынцаловой действительно почти не контролировал свой гнев. Чистку авгиевых конюшен начали после обеда. Эмма в последнее время почти не появлялась в клубе, и только Активист знал истинную причину ее отсутствия – после страшного потрясения зимой Левакова выглядела слишком замотанной, похудела и осунулась. А такой ее видеть не должен был никто. Все было хорошо в их огромном клубе, но вот откуда здесь бралось столько пыли? Размножалась она сама собой, что ли? На подмогу новичкам Активист вызвал и Лену. Та согласилась неохотно.       – Готова к труду и обороне? – прямо с порога Активист всучил ей ведра. Савина едва смогла перебороть неприязнь на своем лице.       – Угу. Только я пасты чистящей не смогла купить, прямо перед носом последнюю банку перехватили.       – Хочешь сказать, это мои проблемы? Языком вылизывай.       – Где тебя только такого дерзкого взяли? – не удержалась Лена. – Явился непонятно откуда и сразу начальником заделался. За какие такие заслуги, давно хотела спросить? Кирилл склонился над девушкой, которая была на две головы ниже него, и просверлил ее взглядом.       – Когда я говорил про язык, я не имел ввиду, чтобы ты им чесала направо и налево без повода. Хотела сама руководить? Так вот, – он махнул в сторону трудящихся парней, – иди своей общиной покомандуй, главная по мётлам.       – Хамло ты, Головин.       – Работай молча! Он хлобыстнул дверью и вышел на задний двор. Нервы и правда шалили нещадно. Грешным делом Кирилл думал, что это последствия запоздалых переживаний и боли по погибшей сестре. Будто после зимы все чувства стремительно начинали оттаивать и выплескиваться наружу. Слова врача он не воспринимал всерьез. Сзади послышались шаги. Макс легонько похлопал Активиста по плечу.       – Сигаретку дай. Головин покосился на Карельского, молча распахнул пачку.       – Не видел никогда, чтоб ты баловался.       – Я сама скрытность. Они обменялись грустными полу-смешками.       – Послушай, Кирюх. Ты можешь держать себя в руках? Мы уже с Леной думали, может, таблетки эти обезболивающие на тебя так влияют? Ровный спокойный тон, почти завуалировавший претензию, вызвал новую волну раздражения. Привычный за последнее время тремор пробил током конечности и вдарил оглушительной волной по больной спине.       – Так иди еще подумай с Леной со своей! – вспыхнул Активист. Недокуренная сигарета была злостно отшвырнута в сторону. – У вас своих проблем дохренища, вы еще меня вплетаете! Макс привык быть уравновешенным и нейтральным ко всему, каждое резкое движение обдумывать с холодной головой. Активист ему нравился. Но резкое, взрывоопасное поведение руководителя клуба ни сколько волновал, сколько напрягал. Конфликтов в коллективе не хотелось, но Кирилл будто сам не замечал, как подавляет и убивает своим острым языком каждого спортсмена. Курил Макс редко. Эту привычку он заимел еще в Афгане. И это была не самая главная опасность для его здоровья. Уже на гражданке было редкое желание, проявляющееся в основном только в самые критические моменты, а их в последнее время было слишком много. Но сила воли перебарывала пагубную привычку. Затянувшись два раза, Карельский покрутил в пальцах фильтр сигареты. Открылась дверь, и рядом возникла Лена. Она пришла с явным желанием жаловаться, но вид папиросы заставил сменить курс.       – Не знала, что ты куришь, – ее ласковый голос скользнул в районе шеи Макса, и мужчина тяжело вздохнул. – Это вредно, и тебе не идет. Карельский качнул головой и смешливым тоном выдал:       – Да? А я думал, это круто.       – Да что крутого в этих сигаретах? – Савина своевольно потянулась к его руке, но Макс ловко уклонился, сдерживая зарождающееся раздражение.       – Ленок, меня уже поздно перевоспитывать. Его настроения она так и не прочувствовала, поэтому спокойно обвила руками его предплечье и склонила голову.       – И что же тогда мне с тобой делать? Мужчина вдохнул горьковатый дым и пожал плечами.       – Ну… Ждать, когда моя светлая сторона победит темную, ну или я стану, как Дарт Вейдер.       – Это что, какой-то известный курильщик?       – Ленок, ты что, не смотрела «Звездные войны»? Она рассмеялась.       – Нет, я вообще фантастику не люблю.       – Ты не знакома с Темным лордом ситхов? У которого кастрюля на башке и он еще так разговаривает, – он спародировал мощный бас отца Люка, и Лена рассмеялась вновь.       – Ну, чушь какая-то для детей! Наигранный запал в Карельском потух. Когда-то с Эммой они вместе смотрели этот фильм, и Леваковой он безумно нравился.       – Ну а что ты смотрела в отрочестве своем, дитя мое?       – Смеяться не будешь? – Савина улыбнулась. – Ну-у, например, «Королек птичка певчая».       – Чего?       – Турецкий сериал про любовь. Семь серий.       – Господи… – он поморщился. – Серьезно не видела даже отрывочек «Звездных войн»?       – Да что ты ко мне с ними привязался, – она легонько толкнула его плечом. – Пойдем лучше поедим?       – Ох ты ж дикая моя, необразованная женщина… Иди лучше убирайся. Швабру в зубы – и танцуй.       – Активист вообще с катушек слетел. Злой как черт…       – А ты не психуй и не нарывайся. К вечеру все должно быть готово. Лена отлипла, наконец, от Карельского и насупилась. Праведная по ее мнению мысль давно крутилась на языке.       – Макс, а нам… обязательно быть на дне рождения твоей бывшей жены?       – Ты можешь уехать, в чем проблема? – молниеносно отреагировал он.       – А ты?       – У меня такой идеи не было, – он кинул недокуренную сигарету в урну и медленно двинулся в сторону ворот.       – Ты куда?       – Отлучусь ненадолго. А тебя труба зовет, Ленок. Активист шутить не любит.

***

      – Витя! – Тамара выглянула из кухни и проголосила в зал: – Лук как резать, колечками?       – Конечно, колечками, – Пчёлкин упаковывал коробку в подарочную обертку. – Мы его пожарим.       – А сколько человек будет?       – Человек пятнадцать максимум. Филатова утерла влажные руки полотенцем и задумалась:       – Втравили вы меня в такую авантюру. А вдруг Эмма не обрадуется?       – Чего это она не обрадуется? Всё это бравада, что она терпеть не может свой день рождения.       – Но ведь так и есть. Ты, наверное, ее просто в гневе не видел, – усмехнулась Тома.       – Обижаешь! Даже пострадал пару раз. – Витя выдохнул, закусил язык. – Слушай, помоги, а? Вот здесь подержи…       – Кого пригласили-то?       – Ну, мы там с ребятами посоветовались, будет наш основной костяк. Ну и парочка с ее работы. В прихожей послышались топот и гогот – Космос и Валера, наконец, прибыли с основным подарком.       – Это че такое? – Пчёла настороженно покосился на что-то увесистое в руках Фила, когда тот, чмокнув жену в щеку, представил ему белый сверток.       – Толстянка! – с гордостью оповестил Космос.       – Чего?       – Денежное дерево, деревня!       – И на кой ей это бревно? – не оценил Витя.       – Ну ты даешь, брат, кому сейчас деньги не нужны?       – И вы потратили настоящие бабки на эту корягу?!       – Вот ничего ему не нравится!       – Уговор какой был, а Космолет? – Пчёлкин отбросил свое занятие, которое по факту уже было перекинуто на бедную Тамару. – Мы сколько бабок собрали? И это все было спущено на это дерево сраное?       – Так, не бухти, жало выпадет, – вклинился в разговор и Фил. – Это так, приятный бонус. А основное вон. Холмогоров приподнял огромный квадратный пакет.       – Негоже нашей Афине ходить в поддергайке. Во! – он продемонстрировал белую шубку. – Уложились тютелька в тютельку. Пчёлкин окинул шубу оценивающим взглядом и хлопнул себя по лбу.       – Писец…       – Да, угадал.       – Чудище ты инопланетное! Куда ей сейчас шуба?       – А че, впереди зиму не обещают? Не нравится – сам бы покупал, Аристотель долбанный.       – Кончайте базар уже, – фыркнул Валера. – У нас пара часов осталась. Все готово?       – Ой, у меня же там… – Тома не договорила и помчалась на кухню.       – Так, главный по тарелочкам, – Фил хлопнул Космоса по плечам и толкнул в сторону кухни, – иди помоги, а мы пока это все упакуем.       К семи вечера «Эгида» наполнилась всеми основными гостями. На заднем дворе основной костяк бригадиров вовсю был занят приготовлением шашлыка. Космос звякнул бутылкой и покрутил разноцветными одноразовыми стаканчиками, пока Пчёлкин и Активист совершали перекур, а Валера крутил шампура.       – Так, насколько мне известно, именинница родилась на рассвете, в шесть утра. Поэтому в принципе мы уже можем начать возлияние.       – А тебе-то откуда известно, во сколько она родилась? – Пчёлкин недовольно прищурился.       – Это мой большой секрет, Пчёла. Как черт из табакерки за спинами мужчин материализовалась Лена.       – Ой, а можно мне желтенький стаканчик?       – Сволочи, не нажритесь раньше времени, чтобы именинница успела обрадоваться! – предупредил голосом Левитана Пчёлкин.       – Ой, кто б говорил! – прыснул Космос. – Забыл, как сам нажрался, как всегда, потом в туалете всю ночь Ихтиандра звал!       – Не блюю никогда!       – Ну да! Ну да!       – Не компрометируй меня перед общественностью!       – А то общественность тебя не знает. Пчёла отвесил поджопник Космосу, но тот только откровенно засмеялся.       – Кстати, Белый где? – поинтересовался Фил.       – Макса тоже нет, – сказал Активист. – Они вместе отъехали. Скоро будут.       – Главное, чтоб он свою шмаромойку не притащил, – фыркнул Витя и осушил стаканчик.       – А Эммка-то где? – спохватился Космос. – Она вообще в курсе?       – Ты че, нет, конечно. Там все продумано. Ей к неприятным новостям не привыкать.       – Ты че удумал? Витя усмехнулся:       – Охрана клуба позвонит, вызовет на место. Ну, а тут мы.       – Ох, давно ты, Виктор Палыч, пиздюлей не отхватывал, видимо, – засмеялся Космос. Вскоре все партии шашлыков были готовы, столы установлены, все гости заняли свои позиции, и свет потух. Эмма прибыла ровно к восьми вечера. Вернее, влетела, как ошпаренная в клуб, где ее встретил охранник.       – Охрененный день сегодня, – буркнула Левакова, наспех стягивая с себя куртку и шарф, – показывай давай, где там и что прорвало. Бригаду вызвали?       – Вызвали, – Рудик толкнул вперед двери, и в этот момент свет бахнул яркой вспышкой прямо по глазам Эммы. Тут же на девушку осыпалось разноцветное конфетти – Космос, дежуривший за дверью, взорвал хлопушку прямо над ее головой. Белый вдарил по струнам, и весь верный каст запел дежурную, классическую песню. Левакова схватилась за голову, и весь спектр эмоций невозможно было уловить в ее ошарашенном взгляде. Пчелкин вышел вперед и улыбнулся самой невинной улыбкой.       – С днем рождения, Валькирия!       – Ты обалдел?! Он протянул ей прозрачную коробочку и засмеялся:       – Дарю тебе пончик. Цветочный был закрыт, и думаю, слава богу.       – Найду вазу и поставлю его в воду, – наконец, засмеялась Эмма и обвила его за шею. – Пчёлкин, ну ты и шельма, а!       – Качать! Мужчины по команде подхватили хрупкую Левакову и несколько раз подбросили ее в воздух.       – Сумасшедшие! Наконец, все расселись вокруг невообразимого количества еды. В центре стояло огромное блюдо с шашлыком.       – Внимание, внимание! – Саша постучал вилкой по фужеру. – У всех налито? Кто не налил, поторопитесь. Я буду говорить за нашего друга Эмму Альбертовну, которой сегодня, и это не первоапрельская шутка, исполнилось от роду снова восемнадцать! – Саша оглядел всех веселым взглядом и продолжил: – Дорогой друг. Мы с тобой уже прошли и Крым, и Рим. Что сказать такого? Хочу, чтобы ты каждую минуту, каждую секунду ощущала счастье. Согласись, этого очень не хватает. Эмма замахала руками и подняла свой фужер.       – Вот можешь ты со мной этакое творить! Спасибо, дорогой ты мой засранец! Белов сгреб в охапку Левакову.       – Ну, а теперь подарок!       – Господи, еще? – наигранно ужаснулась Эмма.       – Та-дам! – Космос вручил ей саженец денежного дерева.       – Боже, что это?       – Это толстянка. Денежное дерево, Эммка!       – Чтобы деньги сами к тебе приходили, – засмеялся Пчёлкин. – А не ты бегала за ними на… кхм, сами знаем, какие бои.       – А я-то губу раскатала! – засмеялась девушка, когда ощутила, как на плечи ложится что-то мягкое и теплое. Шуба.       – Ну все, чисто сутенерша, – заржал Холмогоров.       – Только не забудьте предупредить весь мой народ, что мы сменили курс, – оценила Эмма. Едва успели осушить бокалы и рюмки, как снова распахнулась дверь. Это прибыл Макс.       – Всем привет! Эмма, поздравляю! – он двинулся ей навстречу, и Левакова впервые за долгое время искренне улыбнулась бывшему мужу и приобняла его за шею. – Это тебе. В руках оказался огромный букет ее любимых ромашек. Девушка зарылась носом в цветы и подняла на Карельского благодарный взгляд.       – Мои любимые! Не забыл. Он едва подавил желание обнять ее снова и протянул ей сверток:       – Я тут почтальона по дороге перехватил. Тебе телеграмма.       – Эммка, давай я вслух прочитаю! – протянул руку Саша. – Ни хрена себе! – воскликнул он, едва развернув огромный бланк.       – Что там? – напряглась Эмма.       – Правительственная! – Саша чуть не задыхался от восторга. Он приосанился, пригладил волосы, и только тогда начал читать, с чувством произнося каждое слово: – Уважаемая Эмма Альбертовна! Вы – один из лучших представителей того поколения, чья нелегкая молодость совпала со становлением новой российской государственности. Именно такие как вы молодые люди с умными головами и горячими сердцами являются надеждой нашей многострадальной России. Мы верим в вас. Именно в этот торжественный день я хочу поздравить вас с прекрасным праздником – днем рождения. Будьте здоровы, счастливы, вы нужны своей Родине. Искренне ваш, – Саша сделал многозначительную паузу, обвел всех взглядом и провозгласил, повторив эффектную концовку: – Искренне ваш, Борис Николаевич Ельцин. Повисло гробовое молчание. Девушка протянула руку к историческому документу:       – Белый, дай-ка сюда. Это что такое? Правда, что ли? – недоумевала она, разглядывая правительственный бланк с красным заголовком. Бланк, похоже, был настоящий. Да он и был абсолютно настоящим – Саше достали его по большой протекции знакомые депутаты. А окончательную подлинность документу придали за коробку конфет девочки из соседнего почтового отделения, куда Саша заглянул за полчаса до празднества.       – Все, Лёва, ты только теперь рамочку купи и на стенку повесь. Это ж посильнее, чем фотка с президентом будет. Лично к тебе обращение! – Активист говорил серьезно, но, тем не менее, надо было срочно менять ситуацию. Уж больно пафосно получилось, прямо не день рождения, а совещание Политбюро. Он переглянулся с Беловым, и тот кивнул Вите. Ну, Пчела, вступай, выруливай. И Пчела вырулил.       – А я вот как раз и рамочку подготовил. Как угадал, аккурат по формату! – он выудил из целлофанового пакета застекленную деревянную рамку точь-в-точь по размеру телеграммы.       – Ты знал! – дошло наконец до Эммы.       – Что, как будто не приятно? Она только засмеялась, и ситуацию взял в руки уже изнемогающий Космос:       – Гости дорогие! Кушать-то подано! Давайте жрать, пожалуйста! Вечер протекал довольно тепло и уютно, и впервые за долгие годы Эмма чувствовала себя живой. Но ближе к ночи в недрах «Эгиды» между тем назревал скандал. И нехилый. Лена, поднадравшись коньяка, совсем потеряла контроль и полезла к сидящим Пчёлкину и Белову.       – А давайте я спою! Я очень хорошо пою! – она взгромоздилась на стул и чуть пошатнулась. – Я пела в школьном хоре! Солировала! Ой! – Савина успела поймать за плечо Витю, чтобы удержать равновесие. – А караоке есть?       – Нет, Ленок, – сохраняя самообладание, Пчёлкин резко стянул ее со стула. – И не предвидится.       – Слава богу, – мрачнее тучи тут же стала Левакова и рявкнула: – Лена! Савина, казалось, и не слышала. Макс, отвлекшись от разговора с Филом, недобро покосился на девушку. А та, будто совсем позабыв о субординации, закрутилась на месте с зажатыми в руках шариками, которые собственнолично сорвала со спинок стульев.       – У нас проблемы, – тихо, но строго проговорил на ухо Карельскому Космос.       – Сам вижу, – сквозь зубы выдавил тот. Валера покосился на друга.       – Ты ей наливал?       – А я что, знал, что она пить нее умеет? – развел руками Холмогоров. Эмма, уже не в силах наблюдать за этой клоунадой, медленно приблизилась к Максу и прошипела:       - Дорогой мой, угомони свою ненаглядную. Если она испортит мне вечер, я ее собственнолично обрею и суну головой в унитаз. Портить праздник любимой женщине не хотелось. Снова контактировать с Леной – тем более. Но всю ответственность за произошедшее Карельский понимал. Доверить успокоение Савиной Активисту – смерти подобно. Тот бы сам превратил гневные слова Леваковой в реальность. Пришлось резко и стремительно, но сохраняя игривый тон, уволочь Лену в тренерскую.       – Зачем! – девушка активно сопротивлялась. – Там же Эмма, ребята…       – Отдохнешь – вернешься, – стальным тоном проговорил Карельский. Он с огромным усилием уложил Савину на диван и набросил на нее плед. Стоило голове девушки коснутся мягкого подлокотника, она прикрыла глаза и утихомирилась. Макс от досады сжал кулаки и едва сдержался, чтобы не зарычать. В этом вечере его напрягало все – улыбки Леваковой в адрес Пчёлкина, касания Пчёлкина то руки, то плеч, то талии Эммы, эта неумеха Лена, будто позорившая лично его. Карельский толкнул дверь черного хода и примостился на перилах ступеней. За спиной послышались осторожные шаги. Даже не поворачивая головы он знал – это Эмма.       - Куришь?       – Курю, – хмыкнул он. – Сане не говори, ремня же даст. Она оценила его наигранные юморные нотки, сунула руки в карманы куртки и медленно спустилась по ступенькам.       – А я бросила.       – Давно держишься?       – Два дня.       – Срок. Левакова по-доброму рассмеялась.       – Слушай, Ленке вообще пить нельзя. Ее с трех бокалов развезло… Макс покрутил в пальцах папиросу. Ее веселья он почему-то не разделял.       – Завтра корить себя будет.       – Эта? – фыркнула Эмма. – Не, убедит, что все было очень-очень мило и все.       – Перестань.       – Ты снова ее защищаешь… – грустно усмехнулась девушка. – Из-за пирожков и вареников, что ли? Или потому, что она тебе в рот смотрит? Твои ненужные поблажки играют ей только на руку. Она и так уверена, что ты на ней женишься. Что она тебя к себе привяжет. Макс поднял на бывшую супругу тяжелый взгляд. Как же хотелось сейчас просто протянуть к ней руку, сжать в объятиях и не отпускать никогда. Если бы было нужно – даже бы встал на колени и просил прощения за все. Но нельзя. Этот барьер было не переступить никогда и ни за что.       – Застегнись, – он лишь осмелился поправить отвороты ее куртки, – холодно… Замерзнешь. И первым зашел обратно в клуб. Путь лежал вовсе не в гущу веселья, а обратно в тренерскую. Лена не спала, как ожидалось. Она завернулась в плед и плакала. Заметив в дверях Макса, она подняла на него красные глаза и грустно улыбнулась:       – Надо мной теперь смеяться будут. Эта детская наивность отчего-то тронула непоколебимую душу Карельского. Он присел рядом с ней и по-отечески обвил ее голову рукой, прижимая к своему плечу.       – Думаешь, я не понимаю, что все меня за дуру держат? – всхлипнула Савина. – Из-за твоей обожаемой Леваковой… Только не понимаю, почему? Что я ей сделала?.. знаешь, я в детстве никак не могла понять, почему когда кто-то падает, все обязательно смеются… Человеку же больно. А ты… Ты из жалости со мной возишься, да? – она отпрянула и заглянула в его строгие, холодные глаза. – Я ведь тебя люблю, Макс… Бедная, молоденькая девчонка. Искренняя, какой была когда-то сама Эмма. Но тогда Макс сам был виновником ее перемен, сам сломал ее. А потом усиленно пытался вернуть доверие и услышать от единственной женщины, занявшей все место в сердце, эти слова. Сама себя не контролируя, Лена потянулась к мужчине. Не размыкая губ, коснулась ими губ Макса. Казалось, что он окаменел. Но длилось это всего лишь несколько мгновений – когда она снова приникла к нему, более откровенно и настойчиво, Карельский принял игру – позволил ей почувствовать себя желанной и ответил на ее второй поцелуй. Сердце мужчины поскакало галопом – хотелось послать все к чертям. Он издал грозный рык и прижал Лену к себе. Девушка скользнула руками по его широкой и крепкой груди. Он лишь с шумом втянул воздух и стиснул зубы. Лена видела, как напряглись его мышцы, видела, как он реагировал на каждое движение ее рук. Его сердце никогда не будет принадлежать тебе, Лена. То, что произойдет сейчас – лишь случайность, которая превратится к страшную игру. Он возьмет то, что ты сама который год усиленно вкладывала в его руки, потому что больше не сможет отказаться. Он устал. Это обычная физиология, и больше ничего. Хотеть – не значит любить. Он никогда не полюбит тебя. Он просто потерял голову.