Эгида

      Эмма дернулась. Первым из проснувшихся рецепторов оказалось осязание. Острый запах нашатыря ударил в голову и заставил распахнуть глаза. Яркий свет настольной лампы ударил по зрачкам, и Левакова инстинктивно зажмурилась. Мышцы болели хуже, чем даже после самой опасной схватки, изнывали от слабости, сущей дилетантам-новичкам. Девушка и не помнила, когда в действительности чувствовала себя такой беззащитной и будто отвергнутой. Она пыталась вспомнить обрывки последних событий, но каждая попытка вызывала в позвоночнике холодок. Наконец, сконцентрировавшись, Эмма огляделась. Кабинет Саши. Шаги слева заставили повернуться. Это вызвало дикую боль во всем организме, будто все нервные окончания связали в один тугой узел. Белов прошел мимо Леваковой, остановился у окна и беззаботно покрутил сигарету в пальцах. Он был озадачен, это точно. Чиркнул зажигалкой, вдохнул горький дым полной грудью и, видимо, чуть успокоился. Уселся в кресло и теперь взглянул на девушку.       - Очнулась. – Бригадир покрутил пустой стакан на своем столе. – Воды? Сглотнуть вязкую слюну Эмме удалось только с третьей попытки. Мушки перед глазами плясали фокстрот.       – Что произошло?       – В обморок ты грохнулась, Эмма Альбертовна. Слишком впечатлительная стала в последнее время? Так надо нервишки подлечить. Могу устроить, не проблема. Хруст позвонков отозвался в ушах, вызывая пульсирующую боль в висках.       – Я ничего не помню.       – Совсем ничего? Эмма беззащитно взглянула на Белова. Тот больше напоминал заледеневший айсберг, который нельзя было растопить ни одним словом, ни одним действием. Девушка узнала этот взгляд. Когда-то такой же принадлежал ей. Пока противник не будет уничтожен, повергнут, растоптан, душа не успокоится. А самое страшное, что противник – она.       – Как Пчёлкина хотела убить тоже не помнишь? Сердце сжалось в груди, не давая возможности вдохнуть глоток воздуха, который сейчас был так необходим.       – Белов, ты издеваешься?       – В твоем положении я бы был более осторожен с каждым словом.       – Ты хочешь обвинить меня в покушении на Витю? Да я бы никогда…       – Никогда? – Саша стремительно поднялся из своего кресла и в два шага оказался около Эммы. Навис над ней, как проклятие. От него исходила почти осязаемая энергия, о которую можно было ошпариться. – Только потому, что прониклась к нам симпатией? Или потому, что он с тобой спал?       – Прекрати. Белов, кажется, потерял контроль над своими эмоциями. Он с силой обхватил подбородок Леваковой и дернул ее лицо на себя. В любых других обстоятельствах он бы никогда себе не позволил подобного, но сейчас в его грудной клетке бушевал настоящий зверь, и он упивался беспомощностью далеко не хрупкой девушки.       – Говори, – прошипел он, и голос будто вовсе ему не принадлежал. – Всё говори. Дверь распахнулась, на пороге замер Макс. Раскрывшаяся перед ним картина заставила Карельского впасть в легкий ступор. Он впервые не знал, как реагировать.       – Саша… Белый резко повернул к нему голову, продолжая удерживать челюсть Эммы.       – Что?! – он буквально заорал, брызгая слюной и выкатив на Карельского совершенно безумные, полные тупой звериной ярости глаза. Зрелище было настолько ужасное и отвратительное, что Эмме захотелось провалиться сквозь землю. Макс дернулся, подлетел к нему, пытаясь отстранить разгневанного начальника от бывшей жены, и, напрочь нарушив субординацию, отпихнул Сашу в сторону. И тут же получил в челюсть. Не сильно, он даже не шелохнулся, но вспомнил свое место.       – Отпусти ее. Можно решить вопрос иначе. Белов и правда отпустил, но только для того, чтобы схватил за грудки своего охранника.       – Хватит уже! Вопль Леваковой заставил обоих замереть, повернувшись как по команде в ее сторону. Глаза девушки пылали гневом, она хотела было еще что-то добавить, но лишь судорожно вздохнула. Саша отцепился от воротника свитера Макса.       – Что ты хотел?       – Из больницы звонили. С Витей беда. Карельский бросил на Эмму быстрый взгляд, но какие эмоции он вложил в него, девушка прочитать не сумела. Он вместе с Беловым вышли из кабинета, и хлопок двери заставил девушку непроизвольно зажмурится. В гордом одиночестве она пробыла недолго – в помещение через пару минут вошел Валера. Он встревоженно посмотрел на Левакову и присел рядом с ней на диване, будто пытаясь внушить надежду, что все не так плохо.       – Как ты? Сросшийся ком страданий выплеснулся из груди Эммы громким всхлипом. Она сложилась напополам, поджав руки к животу. Непонятный спазм пронзил тело вновь. Фил, не выносивший женских слез, обхватил ее за плечи и притянул к себе.       – Эмма, ты что? Эй! – он даже слегка похлопал ее по щекам, пытаясь привести в чувство. – Господи ты боже мой… Лева, приди в себя, слышишь меня? Левакова, мать твою! Конечно, с женщиной в таком состоянии нужно было быть мягче. Но это была не просто женщина. Это была Левакова. Имя почти нарицательное, которое означало, что Эмме нельзя терять самообладание и контроль над ситуацией. Только Филатов еще не догадывался, что контроль этот был давно утерян, и даже если бы она взяла себя в руки – это бы не помогло.       – Валер, я к этому не причастна, слышишь? Я никогда бы… – злость на саму себя зарождалась так же стремительно, как и паническая атака, и эта гремучая смесь мешала говорить ровно и спокойно, хотя Фил прекрасно понимал, что ни о каком спокойствии не могло быть и речи. – Пожалуйста, поверь мне!       – Я верю, – уверенно, без тени сомнения кивнул Фил. Для пущей убедительности он обхватил ладонями мокрое от слез лицо Эммы. – Я уже говорил Белому. Но всё против тебя. Саня убежден, что это твоих рук дело. Мотив ему не интересен…       – За что он меня так ненавидит? Валера и сам не понимал такой резкой перемены отношения друга к одному из приближенных к нему людей. Той, что уже четыре года готовила его людей, той, кто буквально закрывал грудью Пчёлкина и Космоса, той, которую кромсали и дубасили так, что любой другой бы мог сдаться.       – Я уже рассказала все Активисту. Ко мне пробрался…       – Знаю. Но нет никаких доказательств…       – Каких, блять, доказательств?! – Эмма не выдержала, вскочила, но тут же пожалела о таком резком действии – голова закружилась, и девушка пошатнулась. – Простите, что камеры по всем углам в своей хате не расставила и не снимала одну из обыденных драк в своей жизни! Фил не знал, как высказать тот бред, казавшийся Саше вполне разумным.       – Он считает, что ты сама себя ранила. Чтобы отвести подозрения.       – Что-о-о?! Левакова резко сдернула с обеих рук окровавленные бинты и разорвала на груди воротник рубашки. Перед Валерой престали все ее шрамы – новые и зажившие, но взгляд зацепился именно за свежие.       – Как я должна была умудриться выстрелить в саму себя? Вот так?! – она, словно разбушевавшийся ВДВ-шник, рвущий тельняшку на груди, била себя по больным ранам. – Вы что, совсем чокнулись? Вы… Вы… Снова слезы. Филатову показалось, что Левакова рассыпается на глазах. Вернее, оболочка была все та же – привычная, изувеченная, но боевая, но вот душа, словно яркий всплеск, словно просачивалась свозь ее тело, и разбивалась на тысячи мелких осколков. Валера молча поднялся с насиженного места, открыл дверцы шкафчика, стоявшего около стены. Он знал – там всегда есть коньяк. Схватил тот пустой стакан, который недавно крутил в руках Саша, плеснул в него янтарную жидкость и протянул Эмме.       – Пей. Она повиновалась и залпом осушила внушительное количество алкоголя. Фил оставил пузатую бутылку на стол и вдруг притянул к себе девушку, защитным жестом накрывая ее дрожащую от слез спину. Хотелось успокоить, укрыть от всех проблем, как родную сестру, которой у мужчины не было. Вернее, не стало. В далеких семидесятых его мать, носившая под сердцем ребенка, погибла. Ребенка спасти не удалось. А Валера, как сейчас, помнил, как вместе с мамой выбрал для будущего брата или сестренки имя – Женя. Сколько они так простояли, не помнили оба. Но очнулись вдвоем от резкого звука распахнувшейся двери. Саша выгнул бровь, застав эту наимелейшую картину.       – Отлипай от нее.       – Белый… – начал, было, Фил, но бригадир поспешил его заткнуть:       – Помолчи сейчас, – он стянул со спинки кресла куртку Леваковой и в галантном жесте расправил плечики, – одевайся. Поехали. Эмма потерялась окончательно. Тепло от заботливых рук Фила на спине таяло так же стремительно, как и последние здравые мысли в голове. Она, как солдатик, беспрекословно выполняющий поручения, приблизилась к Белову, накинула куртку и, бросив обреченный взгляд на Валеру, покинула кабинет. Дорога до клиники, где находился Пчёла, снова была как в тумане. Обреченность и неизвестность своего положения заставили Эмму впасть в подобие транса. Она чувствовала, как машина Саши мчит на огромной скорости, чувствовала, как останавливается, чувствовала, как ее вытаскивают из салона автомобиля и ведут в сторону больницы. А затем дыхание холода будто привело ее в сознание, и Левакова, проморгавшись, увидела перед собой железную кушетку. На ней – накрытое белой простыней тело. Дрожащая рука потянулась к кончику ткани, откинула ее слегка. И сердце – тяжелое, вмиг опустевшее – перестало биться. Крик комом застрял в горле. Бледный, как полотно, Пчёлкин. Серое, неуловимо изменившееся лицо. Но даже сквозь эту посмертную маску Эмма разглядела мягкость каждой черты, пальцы сами собой потянулись к его подбородку и ощутили легкую щетину. Воспоминания. Тяжелый ком, застрявший в горле... И тягостное, непреходящее чувство вины, которую уже никогда не загладить.       – Довольна? – раздался за спиной голос Белова. Она оглянулась. Напрасно. Чей-то кулак размывчатым пятном возник справа, и в глазах взорвались звезды. Сопротивляться сил не было. Как и смысла этого делать.       – Уведите ее! – мучительное решение было принято, все было продумано до мелочей и самым тщательным образом подготовлено. Страшная сцена далекого прошлого повторялась снова. Ее вывели в какой-то темный коридор, и только сопровождающие знали, в каком направлении двигаться. Что впереди – Эмма не знала. А сил думать о следующей минуте не было вовсе. Перед глазами стояло лицо Пчёлкина. Живого. Такого близкого. Его лукавая улыбка, его такой раздражающий прищур глаз. Живых, голубых глаз. Может, это сон? Ведь не может так все кончится. Может, она все это заслужила? Иногда некоторым людям просто противоестественно быть счастливыми. Противоестественно наслаждаться простыми человеческими радостями. Эмму подтолкнули вперед, и через пару шагов она уткнулась в стену. В оголенную порезанную ладонь впились маленькие шершавые песчинки. А через секунду за спиной щелкнул предохранитель.       – Прости, Лёва. Активист. Судорожный вздох. В носу защипало.       – Витя, видит Бог, это не я… – прошептала Левакова. И грянул выстрел.