Эгида

1984-й год

      Победители объявлены. Эмма вышла на новый уровень. Казалось, теперь девушка смогла доказать всем, включая себя, что она стала лидером. То, к чему она шла все эти долгие годы, было в руках. Это ее собственный Эверест. Если бы Эмма тогда могла только знать, что это ее пропасть… С немалым трудом ей удалось ускользнуть от галдящей толпы спортсменов, организаторов, родственников и бог знает, кого ещё. Не было желания сейчас соваться в общую уборную, набитую менее удачливыми соперницами, где зависть и злоба сгущали и портили воздух, и девушка скрылась за дверью раздевалки. Оказалось, не все ещё ушли. Диана, считавшаяся одной из лучших, уже одетая в белый, короткий полушубок подхватила свой баул и устремилась к выходу, состроив презрительную мину. Странно, даже ничего не съязвила. В раздевалке остались две девушки. Крепкая черноглазая Ира вдруг улыбнулась Эмме:       – Левакова, поздравляю! Это правда было круто, – от ее слов в самом деле почувствовалась искренность, но Эмма поблагодарить не успела.       – Ага, очень круто. Насосала победу, чемпионка сопливая, – рыжая, длинноногая Карина, среди всех спортсменок самая старшая и в целом более опытная, в одном нижнем белье приблизилась к Эмме. – Правильно, с таким-то тренером почему и нет?       – Карина, перестань, – нахмурилась Ира. Эмма вздернула подбородок, не в состоянии проглотить оскорбления, и выдала ответку:       – А ты что же, насосала только на бронзу? Это потому, что много метёшь языком не по назначению, теряешь навыки. Потренируйся со своим партнёром, небоскрёб. Карина подлетела к девушке и резко схватила ее за высокий хвост на затылке, намереваясь по меньшей мере припечатать лицом о железный ряд ящиков, но Эмма успела зажать в кулаке правой руки большой палец, определив мишень, и резко атаковала рыжую в прищуренный глаз. Раздался рёв из горла Карины и вопль Иры.       – Вам тут не ринг! Рыжая ослабила хватку, выпуская копну волос из кулака, и зарычала, прикрывая глаз ладонью. И через минуту послышался уверенный стук в дверь.       – Переоделись? Карина скрылась за дверцей своего ящика, натягивая свитер, Эмма поправила сбившийся хвост, когда Ира крикнула:       – Да, входите! Дверь распахнулась, впуская в пропитанную духотой раздевалку сквозняк из коридора, и, вторгаясь в женское царство, на пороге возник Карельский, а за его спиной замелькала голова организатора – Игоря Владимировича.       – Дамы, такси уже ждёт давно, – оповестили мужчины. – Левакова, Леднова, на выход. Токарева, – голос Макса донесся до переодевающейся за углом Карины, – шевелись, тебя это тоже касается. Только вас ждем. Бегом вниз. Рыжая и Ира подхватили свои спортивные сумки и первыми покинули раздевалку. Проводив девиц хмурым взглядом, Макс посмотрел на Эмму, и взгляд его сразу потеплел.       – Мы возвращаемся домой завтра утром. Если не удастся увидеться до отъезда, я позвоню тебе. А еще, – он вынул руку из-за спины и протянул ей букет ромашек, – это вот за победу… Эмма улыбнулась, принимая цветы. К ним она всегда была равнодушна, но полевые цветения все же находила привлекательными. Наверное, из-за их простоты и стойкости. А вот на розы у девушки и вовсе была аллергия. Мысль о том, что Макс запомнил это из их давнишнего, мимолетного разговора, почему-то согрела.       – Спасибо, приятно. Они еще несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, пока Карельский не отвел взгляд первым и кивнул в след удаляющейся толпы.       – Ну, беги скорее. Когда Эмма скрылась в конце коридора, с Максом поравнялся второй тренер. Отметив оценивающий взгляд приятеля в след новой чемпионки, мужчина хлопнул его по плечу.       – Ну че, понравился букет?       – Вроде.       – «Вроде». А я говорил, надо было розы покупать. Королевские цветы!       – У нее на розы аллергия. И ей больше нравятся ромашки, она сама мне говорила.       – Ромашки… Ты б еще меньше зарабатывал, она б вообще укроп любила. Из окна такси Эмма бросила прощальный взгляд на Дворец спорта – здание не особо впечатляло, но у нее же Олимп впереди, и дворцы, и палаты… И прижала к груди букет. Есть контакт!       Макс свесил ноги на холодный бетонный пол, оперся локтями на колени, обхватив ладонями виски, и гипнотизировал взглядом стену напротив. Его разрывало на части. Эммка… Каверин знал, на что давить. Как бы Карельский не пытался после развода сохранять хладнокровие по отношению к бывшей жене, проглатывать ее колкости, упреки и праведный гнев, в душе он осознавал, что чувства нельзя было вырвать. Отключить – да. Но забыть и отпустить – никогда. И сейчас, когда на Эмме висело убийство их общего друга, Макс понимал, он ни за что не может допустить, чтобы девушку посадили. Выход был только один – согласиться на условия мента. Тот заверил, что ему всего лишь нужна информация о делах бригады Белова, но Карельский смекнул – для этого мог сгодиться кто угодно. А Каверину был нужен именно он. Прошедший ад. Обладающий определенными навыками. Значит, настоящая причина крылась в куда более серьезных вещах.

1988-й год

      – Ну ты сдурела, Эмма? Сдурела?! Она сидела на краю ванны, приложив пакет со льдом к рассеченной щеке, и наблюдала, как Макс расхаживает в коридоре. Скулы плотно сжаты так, что желваки ходят, брови вытянулись в одну полоску.       – Тебя не сильно удивил этот факт, когда ты тогда заявился в «Тропикану», – процедила она, вспоминая, как после боя впервые после разлуки встретила его в клубе, – я сразу сказала, что я так зарабатываю! И ты ни разу за последние полгода не высказывался, а теперь решил мне морали почитать?       – Да ты угробишь себя, понимаешь? – Макс застыл в проеме двери. – Почему из тебя так и прет это упрямство? Я же сказал тебе, что решу вопрос с деньгами.       – Слишком многое изменилось за то время, пока тебя не было рядом. И теперь я сама решаю свои проблемы. А каким способом – это тебя заботить не должно.       – Ошибаешься. Я уже дал тебе понять, что возьму это всё на себя. Эмма нервно усмехнулась, отчего кожа под глазами дрогнула и вызвала тупую боль от ссадин. Она поморщилась.       – А по-моему, ты дал мне понять, что та рыжая из клуба намного больше нуждается в твоей помощи. Карельский надул щеки и с шумом выпустил воздух.       – Началось…       – Закончилось.       – Ну теперь хоть ясно в чем дело, - он сложил руки на груди и уже спокойнее посмотрел в ее горящие от раздражения глаза, – ревность. А у тебя на всех рыжих такой рефлекс?       – Обещаю, что я не буду рыдать, бить посуду с салатами и устраивать сцену. Так что потешить свое самолюбие у тебя не получится. Макс наблюдал, как Эмма, нарочито игнорируя его присутствие, стала обрабатывать ссадины, затем выпорхнула из ванной и двинулась на кухню, давая понять, что разговор окончен. Но вся ее раздражительность вызывала в мужчине только грустную улыбку.       – Вот вроде умная баба, но упорно пытаешься создать обратное впечатление. Карельский видел, что ее ярко-красная аура стала бледнеть, и теперь лишь оранжевые вспышки на розовом фоне говорили о том, что ревность – сильное чувство, но его можно было укротить.       – Так иди к той, кто будет создавать впечатление умной. Та рыжая как никто лучше подходит на эту роль.       – И ты хочешь сказать, что не ревнуешь?       – Нет.       – Вот теперь прям охотно верится, – Макс продолжал улыбаться уголком губ, наблюдая, как Эмма заливает кипятком чай и громко стучит ложком по дну бокала. – Значит, не интересно, где я сегодня ночевал?       – Нет, и знать не хочу.       – А что ты хочешь? Она вдруг замерла, отодвинула бокал в сторону и приблизилась к нему. Макс оббежал взглядом ее лицо, излучающее крайнюю непредсказуемость. Все, что она собой представляла, разливалось приятной дрожью.       – Хочу, чтобы любил меня до конца дней. Чтобы жил со мной. Ну, желательно только со мной. А если там, – она махнула рукой куда-то в пространство, – тебе лучше, то больше не задерживаю. Я понятно объясняю? Макс аккуратно обхватил пальцами ее за подбородок, ощущая сильную вспышку между ними, которая как молния, проносясь со свистом и опаляя, превратила его мысли в кашу. Разгневанный румянец на ее щеках исчез, и он переместил руку с ее подбородка на талию.       – Никого кроме тебя у меня нет, точнее, кроме проблем с ментами и тебя. А сейчас я послал свои дела подальше и пришел к тебе.       – Очень большая честь для нас, – ухмыльнулась Эмма.       – Никогда не перестану восхищаться твоей способности разрушать лирические моменты.       – Обращайтесь. Карельский испытал психологическое побуждение поцеловать ее. Каждая секунда, которую он проводил, прикасаясь к ней, возвращала его к жизни, вырывая из костей и пепла его прошлого. Она была нектаром, утопией, исцелением.       – Левакова, выходи за меня?       Лязгнул запор двери. Каверин медленно шагнул в камеру, застав Макса под высоким окошком, заслоненным решеткой. Карельский слышал шаги за спиной, но не двигался. Почти не мигая смотрел на белое небо, медленно затягивающееся свинцовыми тучами. Ветер рвал когтистую голую ветвь дерева так же, как изнутри его рвала безысходность.

Конец 1990-го года

      – Ладно, ты хоть успокойся, Макс, – Гарик проводил отсутствующим взглядом Эмму, которая уже не могла сидеть за столом. Невозможность принятия смерти брата и напрасные слова рывком подняли ее со стула и унесла прочь из кафе. Карельский не стал ее останавливать – было бы только хуже. – Это еще не конец. Дадим ответку, за Артура этих мразей на ножи поставим…       – Поставили уже, – Макс потянулся к бутылке коньяка и мазанул рукавом куртки по тарелке с салатом. Выругался. – Поставим… а потом, Гарик, поставят нас. Вот будем через месяцок-другой так сидеть и тебя вспоминать. И говорить: «Какой правильный пацан был! Мы ответку дадим!». Правильный… а по факту нихрена не известно, каким ты был, и каким был я.       – Да тише, – Гарик похлопал его по плечу, – сырость не надо только разводить. Эммка – понятно, она баба, Артурка ей брат, но ты то взгляни здраво – вон пацаны новые пришли, че они о нас подумают? Макс покосился на крепких парней, приближающихся к поминальному столу, и взглянул на друга.       – Честно? Мне похер, что они подумают. И сейчас я им все по полкам доходчиво раскидаю. Романтики хреновы, – он окинул чуть затуманенными глазами молчаливых пацанов. – Что, королями хотите стать? Думаете, кто переживет смутное время, ими станут? А хотите знать, что будет в конце этой дорожки? Макс поднялся из-за стола и приблизился к молодняку.       – А будет деревянный ящик и сырая яма. Хотите себе такое королевство? Хотите, чтобы ваши мамки или сестры на ваших могилах слезами обливались, а остальное стадо орало, что за вас отомстят? – мужчина игнорировал рассеянный взгляд Гарика и других сидящих за столом парней, вытащил из-за пазухи ствол и вложил его в ладонь одного из близ стоящих ребят: – Держи! Тот сжал рукоятку пистолета, когда Макс развернул его к приближающемуся к их столу официанту.       – А теперь, – сжал плечо и прошипел около лица, – стреляй. Этот гондон нам водяру паленую всунул. Давай, стреляй! Глаза паренька забегали, когда Карельский толкнул его кулаком в спину прямо навстречу официанту, который перепугался насмерть. Дрожащие руки готовы были вот-вот выронить поднос с заказом.       – Что? Зассал? А если придется стрелять по другим? За неверное слово, за косой взгляд? Да просто за то, что он богаче тебя? – Макс еще крепче вцепился в руку парня с оружием. – Не хочешь? Тогда какой ты, мать его, король? Новички молчали, не в силах высказаться. Карельский выхватил у парня пистолет и выстрелил позади официанта, в ряд бутылок на баре.       – Свалили нахрен отсюда! Домой. К мамке! Ребята переглянулись и попятились к выходу. Повисла гробовая тишина, в нос ударил крепкий запах алкоголя. Официант, все еще со страхом глядя на замершего Макса, собирал осколки бутылок. Карельский смерил его ледяным взглядом, потом посмотрел на Гарика и других братков, сел обратно и уронил голову на сцепленные в замок руки. Гарик придвинул к себе его пистолет и плеснул в пустую стопку коньяк.       – Может, ты и прав. Но кто-то все равно вернется.       – Вернется… – эхом отозвался Макс. – Потому что этому не будет конца…       Карельский медленно развернулся через правое плечо и посмотрел на Каверина. Сейчас он остро ощущал всю свою ответственность перед Эммой за смерть ее брата. Ответственность за саму бывшую жену. Загубить еще одну жизнь он себе позволить не мог. Да просто потому, что все еще любил ее. И ее жизнь сейчас имела для него смысл, нежели своя собственная. В отрешенном взгляде Макса мент увидел немое согласие. Весь спектр эмоций отразился в холодных голубых глазах, в то время как лицо не выражало ничего. Каверин хмыкнул и вонзил в деревянный стол остро заточенный кинжал.

***

      Эмма забрала под голову руки и бездумно разглядывала темный, затянутый паутиной потолок. Такой безысходности и жалости к самой себе она не испытывала никогда. Девушка чувствовала, что ей надо что-то сделать, но не знала что. Досада на себя, за свое фальшивое положение вместе с состраданием раздражали и волновали. И тут ее снова вызвали на выход. Эмоции кипели в ней, едва стоило представить ту нахальную ментовскую морду, и Эмма пыталась подобрать в голове слова для их будущего разговора. Однако через пару коридоров и три поста ей приказали встать лицом к стене. Звякнули ключи, заскрипела петлями дверь, и Эмму опять легонько подтолкнули в спину. Она вошла и огляделась. Деревянный пол, большое окно с выкрашенной белой краской решеткой, полочка с эмалированной кружкой и чайником, чистое белье на кровати типа больничной, столик, рядом – стул с мягким сиденьем, а на столе – раскрытая книга. Эмма присела, взглянула на обложку. Куприн. «Поединок». Через некоторое время щелкнуло, открываясь, окошечко в двери, и Эмме протянули сеточку с яблоками и даже пачку сигарет с коробком спичек. Девушка взглянула на пачку под маркой «Космос». Было ли это прямым намёком? Кто-то явно запустил свою машину.       Каверин только уселся на свое рабочее место, полюбовно провел ладонями по краям стола и выдохнул улыбку. Сработало! Все же удивительная штука – чувства. Эмоции дестабилизируют поведение человека и подчиняют его алогичным и нерациональным порывам. Конфликт разумного и эмоционального, две крайности все это время перетягивали канат внутри Карельского, в центре которого находилась сделка с совестью. Выпустить Эмму Володя, конечно, собирался. Сделка – есть сделка. Вопрос состоял в том, когда это случится. Чтобы пересмотреть это дело, требовались отдельные затраты времени. Каверину казалось, что все шаги наперед он уже продумал до мелочей. Тем временем человек в темно-синем прокурорском мундире с большими звездами отодвинул в сторону бумаги и нажал кнопку звонка.       – Пригласите Каверина! Володя уже заварил себе крепкий чай, развернул запакованные в фольгу бутерброды, сварганенные с утра заботливой рукой жёнушки, когда раздался звонок. Чертыхнувшись, мент смахнул крошки с голубой рубашки и потянулся к стационарному телефону.       – Вызывали?       – Садись, Владимир Евгеньевич, в ногах правды нет... Ну, что у тебя по делу Леваковой? Принес?       – Так точно! – Каверин положил папку перед человеком в мундире.       – Меня с твоим рапортом ознакомили. Молодец, хорошо копаешь. Интересно, понимаешь, получается, очень интересно. Целый пучок «глухарей» можно одним махом раскрутить. Можешь рассчитывать на полную поддержку. Только, понимаешь, особо не увлекайся, у тебя ж еще четыре дела, не запускай. Как у тебя по ним? Володя начал рассказывать, а человек в мундире слушал, изредка вставляя вопросы и замечания, при этом листая папку и пробегая глазами бумаги.       – Значится так, Владимир Евгеньевич: это я у тебя до десяти ноль-ноль забираю на ознакомление. И чтобы, понимаешь, ночью не корпел. Теперь слушай приказ – домой, ужинать и спать! И чтобы до десяти ноль-ноль ноги твоей на службе не было! Мне, понимаешь, работники нужны, которые без износу! Понял? Каверин слегка замялся, потер подвижным плечом подбородок и, наконец, кивнул.       – Так точно!       – Свободен! Володя вышел, и тут же из другой двери, расположенной позади начальственного стола, показались двое – Космос Холмогоров и седой и импозантный адвокат Борис Ахметович Генералов.       – Ну, ты не начальник, а прямо отец родной, – улыбнулся Генералов, молча сел в хозяйское кресло и перевернул папку на первую страницу.       – Стараемся, понимаешь, проявляем заботу о людях, – сказал человек в мундире. – Вы, значится, располагайтесь, изучайте, а я пока пойду, отпущу Элю, а кофейком лично займусь. Годится?       – Годится. Борис Ахметович между тем проглядывал страницы и время от времени записывал что-то в свой блокнот. Космос чувствовал себя несколько неуютно, утешало лишь то, что с Генераловым давно в тесной дружбе находился отец. В 89-м именно Борис Ахметович через свои связи договорился с нужными людьми, и те смогли отмазать Белова. Обращаться к нему вновь, считал Космос, казалось несколько нахально, но очень хотелось разобраться в этом деле и понять, так ли на самом деле чиста эта Эмма, что Саша безоговорочно доверился ей, или прав был Пчёлкин, когда заикнулся о недоверии к ее персоне. Холмогоров пристроился рядом и стал наблюдать за теми листами, с которыми уже ознакомился Генералов. Хозяин большого кабинета принес поднос с двумя кофейными чашечками, поставил и извлек из шкафчика рюмки и початую бутылку армянского коньяка.       – А себе-то? – спросил, поднимая глаза, Борис Ахметович.       – Я, понимаешь, кофе не пью. Сердце. Так что, только коньячку за компанию.       – А я – только кофе, – отозвался Генералов. И истинное положение дел, и русло, в которое следует направить расследование, было в принципе понятно всем троим. Оставалось выработать тактику. Хозяин кабинета и Космос смотрели на адвоката, ожидая, что предложит он.