Never be afraid to fly

Тихий, ползучий звук капельницы взрывает застоявшуюся удушливым эфиром тишину. Воздух спёрт, и вдыхать его внутрь сжатых лёгких тяжело и противно. Серое одеяло. Белые подушки. Паутина потолка. Скользкой змейкой сочится в ноздри запах спирта, и очень хочется вытереть рукавом губы, чтобы не чувствовать на них металл подсохшей крови. Но руки почему-то не двигаются. Выдыхаю. — Грейнджер! — Чего тебе? — А ты боишься летать? Рёв музыки заглушает мой крик, и я наклоняюсь к ней ближе, с мазохистским удовольствием улавливая аромат её волос. На голове, как обычно, воронье гнездо, а ещё она зачем-то нацепила дурацкую ленту в цвет чёрного платья. Всё дурацкое. От туфлей до бантика, но улыбка мне нравится. Я доливаю в её бокал текилы и, слегка покачиваясь, протягиваю ей. — Ты боишься, — наклоняюсь ещё ближе и, находясь на уровне её потемневших от алкоголя кофейных глаз и приподнимая бровь, шёпотом выдыхаю ей прямо в нос: — летать? А, Гермиона? На секунду она замирает, привычно закусив нижнюю губу, и я отдаляюсь, чтобы дать ей время подумать. Янтарная капля скатывается по грани фужера, заставляя меня поддаться глупому искушению и облизать стекло. Гермиона смотрит отрешённо, растерянно обводя глазами клуб, и мне приходится мягко повернуть её в свою сторону, ухватившись двумя пальцами за подбородок. — Так боишься? С трудом сглатываю горькую сухость во рту и поворачиваю голову. Рядом она. Замотанная по горло одеялом. И с глупой, но любимой улыбкой на лице. — Не двигайся, мать твою! Я не настолько пьян, чтобы не отследить, что ты только что собиралась сделать. Ночной августовский воздух приятно окутал лицо прохладой. Гермиона опустила руки, замерев и приподняв голову, пока я возился с застёжкой шлема на её шее. Она слегка вздрагивала от прикосновений моих пальцев, но в глаза не смотрела, устремив взгляд в звёзды иссиня-чёрного неба. Я скинул кожанку и одним движением набросил ей на плечи. — Страшно? Взглянула на мою улыбку, помотав головой. — Тогда добро пожаловать во вседозволенность, Грейнджер! Белые провода капельниц лианами текли по её ребристой коже, плавно спускаясь ко впадинке над бедром и исчезая в сером водопаде простыней. Дыхание размеренно, и она, как и я, слегка морщится при сглатывании. Засыпает. Я потягиваю педаль, с наслаждением упиваясь адским треском мотора и хищно пожирая глазами её улыбку. Азартна. Она отражается в слегка запотевших от холодного ветра зеркалах мотоцикла, рассеиваясь мириадами брызг начавшегося дождя. Её ноги, плотно прижатые к моим бёдрам, изредка вздрагивают то ли от холода, то ли от страха, и я наклоняюсь ближе, разгоняя железного монстра до краёв. Хлёсткими ударами ливень сжигает наши тела, и мокрая ткань липнет к коже, оставляя необузданное естество открытым для свободного дыхания ветра. Я чувствую её. Цепко сжимая мои плечи, Гермиона льнёт к моей насквозь промокшей футболке, и я ощущаю контрастный жар её тела. Асфальт горит под огнями фонарей. Их жёлтое молоко выливается на дымящуюся клубами дорогу и взрывается золотыми искрами, заставляя прикрыть глаза от слепящего света. На очередном покачивании при перестроении из ряда Грейнджер ощутимо вздрагивает и вцепляется в мои плечи. Сбавляю обороты и притягиваю её руку к своей груди. Она должна меня чувствовать. Её дыхание выравнивается, и я ощущаю лёгкие постукивания её пальцев, совпадающие с ритмом моего сердца. Совпадающие с моей жизнью. С трудом отворачиваю плотное покрывало, опираясь на влажную, алую от когда-то струящейся крови простынь. Голова гудит, и сердце сжимается в подобии кульбита при моей попытке подняться, но я смаргиваю противную пелену в глазах и встаю. Тихо подбираюсь к её кровати и накрываю ладонями тёплые рёбра. Мои большие пальцы ласково поглаживают острые, выпирающие ключицы, заставляя Гермиону тихо улыбнуться во сне. Её крик застыл в ушах. Брызги золота на дороге резко слились в один чёрно-медный сплав, а на смену ему вдруг раскрылись лепестки ночного неба. Я лежал на спине, ощущая под собой горячую липкую жижу, крепко сжимая на себе крохотное тело. Нога отчаянно ныла, но я чувствовал дёрганые вздохи, распирающие её грудную клетку, и от этого было легче. Глаза слипались, но я продолжал жёстко удерживать холодные бёдра, ощущая даже через вышитую чёрным бисером ткань её нежность. Край был близок, и я чётко видел сквозь застывшие ресницы, как на горизонте разорвалось небо, подтекая розовым рассветом. — Чудно, — говорил седой медик, заворачивая мою голову марлевым бинтом. — Так разбились, а на ней ни одной царапинки. Вся целёхонька. Я закусил губу, тут же мысленно отвесив подзатыльник за закравшееся в сердце волнение. Её глаза безотрывно вглядывались в моё лицо, пока я нежно обводил её скулы тыльной стороной пальцев. Мягкие каштановые кудри рассыпались по шёлковой ткани больничных подушек, обрамляя высокую шею. Вздрогнула. Совсем как тогда. На бешеной скорости. Под проливным дождём. Я взял её руку, притягивая к своему сердцу. — Грейнджер. А ты боишься летать?

***