Но что есть скорбь

Очнувшись на полу, Виктория не увидела в комнате никого кроме себя и решила, несколько разочарованно, что причиной обморока было еще не восстановившееся после рождения принцессы Луизы здоровье и нервное потрясение последних дней. С Альбертом, обнимавшим ее дрожащие плечи и нежно лобызавшим перепачканные чернилами пальцы, она так и не поделилась причиной своего внезапного смятения, в коем принц обнаружил ее, когда она наконец отперла ему дверь. Пожелав друг другу доброй ночи, супруги расстались. Лежа без сна в постели, она против обыкновения думала не о делах государственных и не о своем милом ангеле. Воспоминания уносили ее далеко-далеко, в те ночи, когда восемнадцатилетняя королева засыпала с радостной улыбкой на устах и мыслью, что уже совсем скоро она вновь увидит своего мудрого и красивого премьер-министра. Оставив бесплодные попытки уснуть, Виктория поднялась с перины, прошла к туалетному столику, отперла ящик и с некоторым опасением подняла стопку писем, прикрывавших дневник с единственной записью в нем. Но никто и никогда не посмел бы обвинить ее величество в трусости. «######, мне так часто не хватает Вашего тепла», — перевернув страницу, написала она осторожно и замерла, прислушиваясь и вглядываясь в темноту, обступившую облачко света вокруг единственной горевшей на столике свечи. Чуда не произошло. Закрыв со вздохом дневник, Виктория опустила подбородок на сложенные на столике руки и закрыла глаза. Окна опочивальни уже слабо розовели, поцелованные рассветным зимним солнцем, когда она проснулась на том же месте и поморщилась от боли в шее. «Дрина, ты ведь не девочка уже, что за ребячество?!» — поддразнила она саму себя, изобразив грассирующий голос матери, фыркнула, зевнула и потянулась. С плеч ее соскользнул шерстяной плед, которым она — она совершенно точно помнила — не укрывалась. Вихрем слетев со стула, Виктория упала на колени, в одной руке комкая клетчатую ткань, другой сжимая зеленый переплет. Прямо там, на ковре, она рывком раскрыла дневник на нужной странице и пляшущим от волнения пальцем обвела два заветных чернильных слова. И рассмеялась, не замечая капающих на бумагу слез. — Лорд М, — тихонько, снова пробуя милое прозвище на вкус, произнесла она. — Сейчас мне нужно идти править страной, но я приказываю… я прошу вас явиться вечером. И в шелесте встревоженной ветром листвы ей послышался смешок. «Слушаюсь, мэм». *** Королева Виктория — Королю Бельгийскому 21 ноября 1848 года Вас огорчит весть о том, что наш славный, милый с0тарый друг Мельбурн умирает; надежды нет никакой. Мне никогда не забыть, каким хорошим, добрым и обходительным он был человеком, и столько воспоминаний это известие воскрешает в моей памяти… Но видит Бог, я ни за что не хотела бы вернуться в то время! Не то чтобы она лукавила в своем письме дяде Леопольду. В глубине души она как будто бы считала надвигающуюся кончину Мельбурна чем-то ненастоящим, какой-то им самим задуманной шуткой и всерьез не воспринимала. Лорд М не мог умереть. Разве мог он и впрямь оставить ее? Он, который всегда был рядом. Он, который понимал ее и заботился о ней больше, чем родная мать. А вернуться назад в юность она действительно не хотела. Листая девические свои дневники, она всплескивала руками и качала головой, стыдясь своей былой порывистости, безыскусности, чрезмерной откровенности. И уж совсем ей не нравилась вспомнившаяся презрительно-снисходительная кличка «миссис Мельбурн» (тем не менее, она сладко ежилась при мысли обо всём, что этот нехитрый титул подразумевает, ерзала в постели, отчаянно краснела и накрывалась одеялом с головой) — она королева, а не какая-нибудь повариха. Как ни мечталось ей порой быть обыкновенной женщиной, свободной от монарших забот и обязанностей и дворцовых церемоний, обыкновенность претила всей ее природе. Но столько любви к нему сквозило с тех страниц… Об этом она не жалела. Лишь сердце горестно сжималось, обреченное всеми невозможностями, к которым теперь добавилась самая большая и самая невозможная. Нет, ей не хотелось вернуться в то время, но хотелось вернуть из того времени его. — Мне бы тоже не хотелось опять стать восемнадцатилетним юнцом, мэм. Разве что мы с вами были бы ровесниками. Иначе слишком всё это… суетно. Вздрогнув, Виктория вскочила со стула. Она увлеклась, выплескивая путаные мысли в свой тайный дневник, и не заметила его появления. — Впрочем, я, пожалуй, непростительно привередлив, — полупрозрачная фигура лорда Мельбурна, присевшая на подоконнике, заложила ногу на ногу. — В моем-то положении. — Лорд М… Так это все-таки был не сон и не наваждение! — воскликнула Виктория и решительно протянула к нему руку, памятуя о давешнем пледе. Губы Мельбурна сложились в грустную усмешку, но тем не менее, он отошел от окна и привычно легко опустился перед своей королевой на одно колено. — Увы, мэм, — тихо сказал он, поднося неосязаемые пальцы к ее ладони и склоняя невесомую голову, — придворный из меня нынче даже хуже, чем прежде. Если бы кто-нибудь мог заглянуть в те минуты в королевскую опочивальню, глазам его предстала бы престраннейшая, тревожная картина. Ее величество стояла на коленях, сотрясаясь в рыданиях, глядя в пустоту, гладя вытянутыми руками воздух и частила захлебывающимся голосом: «Мне всё равно, всё равно, я буду писать каждый день… каждый час… каждую минуту, если понадобится… Не оставляйте меня больше никогда… никогда… никогда больше…»