Убить убитого

      Сколько он себя помнил — Риндо всегда был кем-то, к кому никогда не было обращено внимание. Не первый ребёнок, не первый сын, не первый ученик, не первый наследник, не первый студент — просто прогнившая ветка на семейном древе, не достигшая никаких высот, а потому являвшаяся не более чем нежеланным ребёнком. Хайтани-младший не был бы поражён, если бы, когда-то наткнувшись на семейный финансовый учёт, обнаружил бы себя зачисленным в графу «нежелательные траты» — тут и вправду нечему было удивляться, ведь такое отношение для Риндо было естественным, привычным, условным.       Жизнь младшего Хайтани могла бы стать одним из примеров того, когда материнский инстинкт, смешанный со свойственной человеку алчностью, принёс родившемуся ребёнку одни лишь несчастья. Риндо полагал, что в тот промежуток времени, когда его тело не имело ни рук, ни ног — своей формой напоминая головастика — и стремительно развивалось в утробе его матери — она действительно любила его. Любила так, как женщина и должна любить зарождающуюся в ней жизнь, отдавая маленькому существу часть собственного существа. Ведь чем ещё, если не любовью, можно было объяснить тот факт, что госпожа Хайтани отказалась делать аборт, когда её муж настаивал на этом? Как ещё можно было бы охарактеризовать её стремление родить нежеланного семьёй второго сына? Конечно, может быть она просто не хотела создавать из своего живота могилу для маленького невидящего свет человечка, однако Риндо был уверен в том, что главной причиной такого решения стала её безмерная материнская любовь.       Негромко тикающий сигнал аварийной остановки вводил мужчину в состояние умиротворения и лёгкой сонливости. Сегодня он мог бы поспать подольше, вот только предвкушение от результатов первого сделанного им «хода» всё равно не дало бы ему уснуть. Если бы он только мог, он бы обязательно снабдил зарезервированный Раном номер парой камер видеонаблюдения, дабы лично убедиться в том, насколько хорошо его марионетка справилась со своим первым заданием. Из-за её помешанности на его персоне, Риндо был более чем уверен в том, что как бы неприятно сводной сестре не было ощущать себя оттраханой страшим Хайтани — она всё равно бы не сбежала, ведь он слишком хорошо промыл ей мозги.       Милая, маленькая и невинная Рин была словно чистый не исписанный никем холст, который Риндо исписал своими красками с примесью сперматозоидов.       Один взгляд в сторону зеркала заднего вида, и мужчина замечает, как к его машине медленным шагом движется девичья фигура. Её руки то ли от стыдобы и отвращения, то ли от свойственного утру холода обнимают тело своей обладательницы, укутывая его в края тёмно-коричневого пиджака. Риндо со смешком подмечает, как она ненадолго останавливается за машиной, зачем-то опуская свою голову вниз, а после этой недолгой паузы продолжает свой путь по направлению к двери со стороны переднего пассажирского сиденья. Иногда мужчине так и хочется в красках рассказать ей о том, какая же она на самом деле дура, но вот только что-то ему подсказывает, что она и сама прекрасно об этом знает; да и портить образ любящего опекуна не входило в его ближайшие планы.       Кожу Риндо обдаёт освежающим холодом, когда дверь с характерным щёлкающим звуком, с левой стороны от водительского места, открывается, позволяя Рин сесть внутрь кожаного автомобильного салона, а после закрывается с не менее знакомым каждому водителю хлопком. Её волосы — явно наспех — собраны в неаккуратный пучок, открывая опекуну вид на посиневшие отметены на шее; лёгкий макияж сейчас слишком заметно размазан не только в уголках глаз, но и под глазами, создавая ощущение недавней слёзной истерики. Но куда заметнее для младшего Хайтани оказывается запах, который буквально пропитан ярким и хорошо запоминающимся парфюмом старшего брата, одного вздоха которого мужчине хватает для того, чтобы возжелать вышвырнуть Рин из пространства собственной машины, однако вместе с этим Риндо накрывает волна блаженства — его куколка действительно замечательно справилась со своей миссией.       За пройденные полминуты девушка не произносит ни слова, неморгающим взглядом смотря на переплетение своих тонких пальцев. Она знала, что ей будет некомфортно смотреть в глаза любви всей своей жизни после добровольного секса с ненавистным ей человеком, вот только Рин даже представить себе не могла, что ей будет настолько отвратительно от ощущения самой себя в собственном теле. На секунду ей кажется, что возлюбленный будто бы намеренно не начинает разговор первым, вынуждая её оставить за спиной последние отголоски совести, и как преданная и безмерно благодарная сводная сестра, она так и поступает, трясущимся от напряжения голосом выдавая:       — Я сделала, как ты сказал.       Губы Риндо искривляются в очередной усмешке, которая в мгновение ока превращается в мягкую улыбку ровно в тот момент, когда пальцы протянутой им ладони нежно касаются девичьей скулы, с некой заботой заправляя выбившийся локон за ухо. Ему хочется в голос рассмеяться от её глупости и недалёкости, но сводный брат с лёгкостью удерживает в себе данное желание, попутно тыльной стороной пальцев проходясь по мягкой упругой коже щеки.       — Милая, ты говоришь так, словно я принудил тебя к этому, — в голосе младшего Хайтани слышатся неприкрытые разочарованные нотки, которые заставляют Рин в недоумении развернуть голову в его сторону, встречаясь с наиграно печальным взглядом сиреневых глаз.       Уста девушки приоткрываются в немом вопросе, а её внутренний голос, по какой-то неведомой для неё причине, проговаривает, что она действительно переспала с Раном не по собственной воле, вот только больное обожание оказывается сильнее здравого смысла, быстро расправляясь с моральным мятежом внутри девичьего подсознания. Рин становится стыдно за собственную недавнюю мысль.       — Если не хочешь в этом участвовать, то так и скажи. Для меня твой комфорт куда важнее этой чёртовой затеи. — Голос Риндо приятно ласкает слух, а смысл произнесённых им слов растапливает все заледенелые айсберги недоверия, топя и без того безвольную марионетку в пучине её запретной любви.       Ей хочется самолично содрать с себя испачканную чужими прикосновениями кожу, хочется сжечь на огромном костре свою физическую оболочку, а после поплатиться за то, что она позволила себе секундное наслаждение во время грехопадения; и слова Хайтани-младшего лишь утраивают её желание самоуничтожиться, дабы он больше никогда не связывался с таким гнусным и испорченным человеком, как она.       Мужчине не составляет труда по одному только взгляду преданных ему глаз понять, что его манипуляции по-прежнему работают также эффективно, как и вчера, позавчера, месяц назад, полгода тому назад и даже год назад. Казалось, отруби он сводной сестре руки и ноги, сказав, что это было сделано ради её блага, и она тут же поблагодарит его за это. Ему с таким нетерпением хочется выплюнуть ей в лицо душераздирающую правду; сказать, что без её покорной односторонней эксплуатации она ему нахуй никогда не была нужна, и рассказать насколько сильно его раздражает её слепая вера в его святость.       Рин хочется сломать, просто потому что она легко ломается, но в тоже время Хайтани ей слишком сильно дорожит, так как понимает, что таких адептов ещё поискать надо.       — Нет, что ты! Всё в порядке! Я просто… Просто хочу принять душ. — Девушка, долго не думая, подрывается с места, корпусом полностью разворачиваясь в сторону опекуна, и таким образом демонстрируя ему вырез декольте, который открывает умопомрачительный вид на ещё большее количество оставленных на грудной клетке засосов.       Она не обращает никакого внимания на то, что её «отмазка» совсем никак не вяжется со сложившимся диалогом. Сознание Рин непрекращающе бьёт тревогу, ведь она знает, что должна быть полезной для Риндо. Ей не нужны какие-то весомые причины для того чтобы продолжать следовать его плану, ибо её зависимая любовь перекрывает любые возникшие в голове вопросы. Он помог ей, он спас её, он окутал её своей заботой, а затем окрылил её своей любовью, а потому, если возлюбленному понадобится, то ей не будет страшно вырыть для себя могилу даже на самом дне Ада — совершить любой проступок, лишь бы сделать Риндо счастливым.       — Визит к гинекологу назначен на два часа. — Фраза, вылетевшая из мужских уст, бьёт девушку под дых. Проснувшись утром в одной кровати с чёртовым Раном, она совсем позабыла о дальнейших этапах плана, но сейчас, детально вспоминая все части рассказанного ей замысла, Рин с замеревшим на несколько секунд дыханием осознаёт, что падение до того самого адового дна будет ещё долгим и болезненным.       На устах Хайтани вырисовывается очередная по-доброму мягкая улыбка, а его большой палец перемещается на приоткрытые пухлые губы. И всё-таки, даже несмотря на такой непрезентабельный вид, мужчина уже в который раз не может не отметить красоты своей обожательницы. В нём — на постоянной основе — сталкиваются две крайности, борьба между которыми приводит к некому странному неописуемому чувству одновременной ненависти и заботы. Мужчина жаждет возненавидеть Рин ещё сильнее, однако, сколько бы он ни старался, что-то внутри него не позволяет ему проникнуться к ней стопроцентной ненавистью, и более того, младший Хайтани даже знает, что именно:       Риндо чересчур сильно хлопнул дверью служебной полицейской машины, тем самым выдавая своё не самое лучшее расположение духа. Быть отправленным со служебной проверкой в один из детских домов было муторной и рутинной задачей, выполнять которую не хотелось от слова «совсем». Конечно же, отправили его вместе с компаньоном в виде социального работника, но так как мужчина был не очень общительным, то и никаких дружеских отношений с малознакомыми людьми он не заводил. Подобные проверки старались проводить как можно спонтаннее, дабы, в случае чего, увидеть все подноготные государственных воспитательных учреждений и устранить их в случае каких-либо правонарушений.       Хайтани терпеть не мог места подобные этому, ведь благие дела оказывались таковыми лишь по причине того, что кто-то до этого сотворил нечто далёкое от понятия «благо». Чем благодетельнее казалась помощь — тем ужаснее был совершённый грех.       Духота на улице не шла ни в какое сравнение с раздражающим детским визгом, доносившимся с противоположной стороны забора, но ещё больше Риндо раздражал факт того, что у него самого были все шансы попасть в так называемый приют. Спасло лишь то, что у семьи было достаточное количество средств на содержание бесполезного младшего сына, и не было никакого желания портить медийный имидж растущей компании.       — Такие озорные. Надеюсь, каждый из этих ребят в скором времени найдёт свою новую семью. — Ловя на себе заинтересованные взгляды детских глаз, лучезарно высказался коллега по заданию, видимо желая хотя бы таким незатейливым образом начать диалог с приставленным в помощники полицейским. Однако Хайтани-младший полностью проигнорировал услышанные слова, даже кивком головы не удостоив нежеланного собеседника.       Грязно; данное предложение прозвучало настолько двулико и гадко, что Риндо пришлось через силу сдержать в своих устах колкий ответ. Мужчина был более чем прекрасно знаком с теми взглядами, которыми здешние дети пожирали его персону, ведь его собственный взгляд, направленный на родителей в детстве, не отличался от их неустанных навязчивых гляделок. Эти дети знали, что для того, чтобы выбраться из детского дома, им требовалось понравиться потенциальным приёмным родителям, а потому на каждого взрослого они смотрели с переполняющей сущность надеждой. Они не требовали сочувствия или жалости и уж точно не хотели получать от взрослых слова по типу: «Надеюсь, тебя кто-то когда-то отсюда заберёт», ведь по их логике: «Ты, взрослый, можешь забрать меня!». Сколько раз этим ребятам говорили, что их рано или поздно заметят и примут в новую семью, и сколько раз очередная ниточка их надежды обрывалась, когда их никто не забирал? Сколько раз они пытались перешагнуть через себя и свои моральные травмы, лишь ради того, чтобы попытаться обратить на себя внимание и быть замеченными?       Риндо ненавидел это осточертелое понимание, которое из раза в раз вынуждало его прокручивать в своей голове картинки омерзительного детства. У него была семья, он жил в достатке и имел право заниматься тем, чем хотел, вот только не получал и одной тысячной той любви, что доставалась его старшему брату, из-за чего постоянно находился в страхе быть оставленным, ведь чем выше — тем больнее падать. Надо ли было вообще напоминать самому себе о том, что, как итог, после оглашения отцовского завещания — он действительно оказался брошенным?       По мнению Хайтани, своим дружелюбием вышагивающий рядом с ним социальный работник дарил детям ложную надежду, которую сам же и намеревался разрушить после выражения своего искреннего упования на их будущую счастливую семейную жизнь, к осуществлению которой он не намеревался приложить и пальца, ведь никто из этих детей не был ему нужен и навряд ли когда-то бы понадобился.       За своими раздумьями Риндо беспричинно посмотрел в противоположную от напарника сторону, и, за выстроившимся рядом заинтересованных детских взглядов, совершенно случайно заметил девочку лет пятнадцати. Та, в гордом одиночестве, сидела за самым дальним уличным деревянным столом и старательно выписывала — а может вырисовывала? — что-то в тетрадь, попутно то ли вслух, то ли одними губами проговаривая недосягаемые до мужчины слова. Полицейский и сам не понял, по какой причине на долю секунды заострил на ней своё внимание, однако интерес к особе улетучился так же быстро, как и появился.       Оба государственных служащих скрылись за дверью главного парадного входа.       Рин старательно выписывала в тетрадь текст выдуманного ей романа и, из раза в раз шёпотом перечитывая получившиеся строки, исправляла некоторые грамматические недочёты. Чуть ли не печатный почерк то ровными аккуратными строками, то размашистыми и не до конца прописанными иероглифами заполнял линейные страницы, как итог, вызывая в пишущей ладони несильную боль. Толстая тетрадь была исписана практически наполовину, а края у корешка были оборваны, как бы намекая на недостаточное количество страниц.       С тех пор, как девушка оказалась в детском доме, она значительно отдалилась от сверстников, предпочитая шумным компаниям безмолвное одиночество. Так получилось, что в данном месте ей пришлось оказаться в возрасте четырнадцати лет, куда её привела родная бабушка, не способная заботиться о единственной оставшейся внучке. Для незрелой девушки, находящейся в переходном возрасте и уже давно не верящей в сказки, рассказываемые воспитателями приюта, поступок бабушки был сравним с предательством, из-за чего её вера в слово «семья» сменилась на озлобленность, а гноящаяся внутренняя рана продолжала кровоточить, требуя лишь одного лекарства — полноценной любви.       Все выдуманные рассказы Рин были о любви, о самоотдаче, о верности, о доверии и о поддержке — обо всём, чего ей не хватало в реальном мире, и что она могла получить лишь на просторах своего идеализированного мира, который изо дня в день так и продолжал существовать лишь в потаённых уголках её подсознания.       Рин была больна до любви.       Перечитывая последний написанный ею абзац, девушка не сразу заметила мужчину, стоящего чуть поодаль от дороги, ведущей в главное административное здание детского дома, однако, как только его глаза на пару секунд заострились на её фигуре, Рин непроизвольно повернула голову в его сторону, ощутив на себе цепкий изучающий взгляд. Как бы странно это ни звучало, но девушка не хотела, чтобы её забирали в новую семью, ибо доверие к этому слову было давно утеряно, да и никогда не знаешь, что могло твориться в головах «новых родителей». Куда проще и безопаснее было дожить до даты совершеннолетия и, получив определённые государственные выплаты, войти во взрослую жизнь, не имея никаких лишних привязанностей и зависимости.       Даже несмотря на то, что взгляды обоих упёрлись друг в друга, мужчина в чёрных классических брюках и тускло-зелёной рубашке не проявлял никаких признаков заинтересованности в Рин, но и не отводил своего взгляда, что вынудило девушку ощутить волну смущения и скованности. К этому часу во дворе приюта стало куда более безлюдно, а потому, решив поскорее избавиться от пронизывающего естество взгляда, Рин поспешила узнать причину выказываемого внимания к её персоне.       — Вы что-то хотели? — Дабы её вопрос точно был услышан, девушке пришлось повысить голос, из-за чего тот как-то непонятно дрогнул, вынуждая свою обладательницу напряжённо сжать пухлые от природы губы в тонкую линию.       Рин не понимала причину своего внутреннего беспокойства, однако что-то внутри неё стало непривычно ёрзать, вызывая ускоренный темп сердечных сокращений и заставляя ощутить — до этого незаметную — духоту японского лета. В горле буквально ниоткуда образовался странный ком, преграждая собой дыхательные пути, а щёки словно загорелись неосязаемым пламенем, своим горением несильно покалывая слегка раскрасневшуюся кожу. На секунду в её голове пролетела возмутительная и противоречащая своим же желаниям мысль: «Может он хочет забрать меня отсюда?».       — Нет, собирался уходить. — Вопреки вспыхнувшему в девичьем сознании предположению, без толики лишних эмоций ответил Хайтани, после чего кинул взгляд на свои наручные часы.       Как таковой работы у него тут не было, а потому, так и не найдя общий язык с социальным работником, тот предложил ему не мучить себя и отсидеться в машине с кондиционером. Конечно же это было просто отмазкой, чтобы огородить себя от общества человека, одним своим присутствием портящего дружелюбную атмосферу, но так как Риндо это было только на руку, он кратко согласился с данным предложением, покинув кабинет директора приюта, а после, повторно наткнувшись на девушку за деревянным столом.       Она должна была облегчённо выдохнуть и продолжить заниматься романом; должна была проигнорировать необъяснимую волну чувств, последовавшую за вниманием незнакомца; должна была забыть об этом человеке так же быстро, как она забывала о других взрослых, когда-либо посещавших стены детдома, вот только прежде чем принять решение отвернуться и продолжить заполнять строки тетради, с уст Рин слетел необдуманный вопрос:       — Никто не приглянулся?       Сказать, что фраза оказалась провокационной — это ничего не сказать. Если бы воспитатели её сейчас услышали, то со стопроцентной вероятностью вынесли бы достаточно строгое наказание, однако мужчина на столь невоспитанный вопрос лишь усмехнулся одними уголками губ, после чего, шаг за шагом, начал приближаться к её столику, и на момент, когда раскалённый воздух пропитался шлейфом его парфюма, сел на противоположную от неё лавку. Девушка непроизвольно облизнула пересохшие губы. Кажется разница в их возрасте была около десяти лет, и, пожалуй, надо было быть слепым, чтобы не признать чарующую красоту подсевшего к ней взрослого.       Его взгляд устремился на исписанные строки её тетради, поэтому Рин поспешно перевернула страницы, полностью скрыв их за картонной обложкой.       — Я здесь по работе. — Согнув руку в локте и подперев ей собственную голову, оповестил Риндо, чем вызвал удивление на лице его новоиспечённой собеседницы. Из всех известных ей профессий, в которых нуждалось государственное воспитательное учреждение — как бы стереотипно это ни звучало — мужчина не подходил ни под один вариант, что в свою очередь разожгло ещё больший девичий интерес по отношению к незнакомцу.       — А-а… — не зная, как продолжить дальнейший разговор, протянула Рин, а затем нервозно убрала выбившийся локон распущенных волос за ухо, кротким взглядом подметив задравшийся рукав мужской рубашки, демонстрировавший участок кожи, вытатуированный чёрным витиеватым узором.       — И кем Вы работаете? Если не секрет, конечно же, — она не хотела переходить на столь личные вопросы, но в сложившейся ситуации разум не мог сгенерировать что-либо ещё, подкармливаясь резкой заинтересованностью своей владелицы относительно рода деятельности привлекательного мужчины.       — Полицейским. — Ответы Хайтани-младшего продолжали быть крайне краткими и скупыми на подробности, что являлось его обыденным стилем речи, нежели намеренным допущением.       Его глаза принялись без стеснения рассматривать ещё совсем юное лицо, подмечая уже выделяющиеся скулы, точенный нос и подбородок, выразительные глаза и неточный контур пухлых губ, который будто бы сливался с бледной кожей лица. Пускай она ещё не являлась совершеннолетней, однако даже такой чопорный человек, как Риндо, не смог не признать в малютке обаятельных женственных черт. Девушка выглядела невинно и скованно, но заданный ею ранее вопрос совсем никак не вязался с её внешностью, внося в целостный образ нотки дерзости, что, в свою очередь, и вынудило мужчину отказаться от автомобильного кондиционера в пользу душащей духоты. Преодолевая то близкое расстояние, что разделяло дорогу с деревянным уличным столом, Хайтани пытался выкопать из кучи ненужных мыслей причину, по которой он обратил своё внимание на бесполезную для него девчушку. Было в ней что-то такое, что приковывало взгляд, и только к моменту, когда он смог получше рассмотреть её лицо, Риндо понял — она была во вкусе Рана.       Старший Хайтани мог строить из себя благодетеля, идеального брата, сына и преемника, вот только кому как ни его младшему брату было известно о том, что в каждом человеке скрывалась своя тёмная сторона, нуждавшаяся в определённой «подпитке». Ран был не без греха, и грех его был совсем не мал и далеко не невинен — он испытывал сексуальное влечение к миловидным девушкам помладше; намного младше. И как не странно, на всём белом свете, знал об этом секрете только Риндо, который столь старательно пытался уподобиться семейному идеалу, что уже кажется знал Рана лучше, чем самого себя.       Мужчина отдал бы всё, лишь бы увидеть лица своих родителей, пребывающих сейчас на том свете и следящих за тем, как их непревзойдённый первенец выёбывал девственных малолеток. Продолжили бы они тогда любить Рана больше, чем его? Приняли бы они аморальные наклонности старшего или же отвергли бы его, смирившись с извечно «вторым» младшим? Был бы ли тогда у Риндо шанс вырасти хоть чуточку более любимым ребёнком?       — Вы невероятны, — девичий голос прозвучал настолько естественно в гуле цикадного стрекота, что Хайтани, на несколько секунд затонув в водовороте собственных раздумий, не сразу обратил внимание на слова Рин, но уже в следующее мгновение его брови непроизвольно приподнялись вверх, отображая на доселе практически безэмоциональном лице яркое удивление.       Госслужащий был уверен в том, что он досконально чётко расслышал произнесённую девушкой фразу, вот только её смысл совсем никак не устаканивался в его голове, провоцируя на просторах сознания некую неопределённость. Риндо не знал, как ему следовало реагировать на похвалу и хорошие слова в свой адрес, ведь он получал их крайне редко и совсем не от тех людей, от кого желал услышать. Не то чтобы сиротка перед ним входила в круг «тех-самых-людей», просто ещё никто и никогда не использовал для описания его персоны такое прилагательное как: «невероятный».       — Почему ты так считаешь? Множество людей работают полицейскими. — Она и её мнение были для него настолько незначительными, что будь у Хайтани-младшего возможность материализовать её речь в осязаемые строки, он бы прямо сейчас втоптал их в сухую грязь под столом.       В него слишком много раз выстреливали словом, слишком часто вонзали ржавые прутья в ещё не зажившие огнестрельные ранения и несчётное количество раз разрубали надвое ядовитыми предложениями. В его жизни было слишком много «слишком», чтобы продолжать ценить наличие людской индивидуальности и уповать хоть на чьё-то стороннее хорошое мнение о нём. Снаружи Риндо был уже взрослым, однако внутри продолжал оставаться маленьким мальчиком с множеством болезненных шрамов и бесконечно гниющих ран.       — Вы кажитесь мне намного более выделяющимся. Да и Вы молоды, а уже имеете такую профессию. Не думаю, что смогу достигнуть того же, чего достигли Вы. — По какой-то причине, девушке было сложно смотреть в глаза полицейского, а потому она отвела свой взгляд на обложку тетради, печально подметив, что она навряд ли когда-либо достигнет карьерной вершины.       Рин мечтала издаться; хотела посвятить своим выдуманным персонажам и мирам всю оставшуюся жизнь, и иметь возможность разделить с кем-то — помимо себя — диалог о сюжетных злоключениях излюбленных ею героев. Реальные люди, реальные проблемы и реальные жизненные обстоятельства казались ей мелочными, чёрствыми и незначительными, а потому она желала запереться дома, и, находясь в удобной безлюдной атмосфере, окунуться в настоящий, полный красок и событий мир; залечить выдуманной мазью неосязаемые реальные ранения и делиться захватывающими моментами с теми, кто нуждался в них настолько же сильно, насколько нуждалась и она.       Губы Риндо распылись в усмешке. Девичьи слова показались ему до омерзения лицемерными, так как не имели нормального обоснования, и, отталкиваясь от её нынешнего положения — она наверняка намеренно пыталась понравиться ему, дабы он забрал её из приюта. Мужчина не мог поверить в то, что его личность могла вызвать в ком-то восхищение, ведь он всю свою сознательную жизнь получал одни лишь нотации и оскорбления, из-за чего полностью погряз в комплексе неполноценности. Однако по отношению к Рин Хайтани испытывал не ущербность, а чувство превосходства, ибо сейчас она — по всем имеющимся социальным статусам — была ниже него, не имела и толики той свободы, которой он владел, и даже была зависима от его решения.       Хайтани-младшему захотелось вывести её на чистую воду, дабы девушка признала общепринятый факт — в его жизни восхищений может быть достоин только Ран, а ей стоило бы держать свой двуликий язык за зубами.       — Ты просто не встречала моего старшего брата. Он преуспел куда лучше, чем я. — Мужской голос прозвучал размеренно и спокойно, тая в себе фальшивые нотки дружелюбности.       Детство и юношество Риндо научили парня многому, но первостепенно превратили его в непревзойдённого актёра, который всегда знал, какую реплику ему надо было произнести, чтобы вынудить зрителя испытать желанный им спектр эмоций. Он знал, когда надо было улыбаться; на подсознательном уровне чувствовал, насколько требовалось смягчить тон своего голоса, и, словно читая чужие мысли, осознавал, какие ниточки собственных мимических мускул лица ему следовало поддеть, дабы слепить на лице ожидаемое выражение. Подобно актёру кукольного театра, младший Хайтани старался подстроиться под стандарты, под которые он заведомо не подходил, старался во всём копировать некопируемого старшего брата и лишь по прошествии пары десятков лет осознал — то были двойные стандарты. Вот только данное осознание пришло в голову слишком поздно; тогда, когда уловить его смысл было уже невозможно.       — Ну так он же старше. Разве не естественно, что у него преимущество? — глаза Рин настолько естественно расширились, а выражение лица столь быстро сменилось вслед за глазами, что мужчина в недоумении не сдержал в себе вопросительного «Хм». Сейчас он уже не мог заверить самого себя в отсутствии искренности в девичьих словах, за чем, в свою очередь, последовало пылкое раздражение.       — Так считаешь только ты, — взгляд Риндо в мгновение ока затуманился разгневанной пеленой, а ладонь, подпиравшая голову, непроизвольно сжалась в кулак.       Все прожитые годы Хайтани-младшему упорно доказывали, что он всего лишь неудачная дефектная версия старшего брата, во что Риндо не смог не уверовать, неосознанно начав принижать себя и сомневаться в наличии себеценности. Он одновременно мечтал и не мог позволить себе мечтать о победе над Раном, ведь сколько бы он ни пытался — мужчине ни разу не удавалось победить, а каждый проигрыш болезненно шинковал и без того крохотные остатки самолюбия. Мнение этой сироты должно было быть для него незначительным; оно никак не могло разрушить выстроенное за долгие годы жизненное восприятие, где Ран занимал самую высокую ступень пьедестала, а он — Риндо — всегда оставался стоять на второй.       Она не имела права смотреть на него такими удивлёнными глазами; даже по незнанию, ей не дозволялось корчить подобную растерянную гримасу, и её желание доказать ему обратное обязано было раствориться под аккомпанемент повторяющихся друг за другом извинений. Она никто, она пустое место, она словно муравей, которого он может раздавить носком своего ботинка и даже не заметить её скоропостижной кончины. Так почему? Почему её слова задевают его за живое? Как он может позволить себе поверить в то, что хотя бы одно живое существо, ходящее по этой проклятой земле, способно поставить его выше Рана?       — Моё мнение мало что значит. Но как я могу считать Вашего старшего брата лучше Вас, когда я его даже ни разу не видела? Да и если видела — то значит не обратила на него своего внимания, а если уж точно не видела — то с чего бы мне считать его лучше? — Рин и сама не понимала, откуда в ней возрастало столь прыткое желание переубедить совершенно незнакомого ей человека.       Она просто… Просто не могла поверить в то, что он со своими внешними данными и первостепенно производимым хорошим впечатлением мог недооценивать себя из-за наличия близкого родственника. Её сердце из раза в раз пропускало необходимые удары, разгорячённый воздух колол дыхательные пути, а фантазия проделывала в черепно-мозговой коробке дополнительные отверстия, ища новые выходы для потоков безудержного воображения. Девушка поймала себя на мысли, что хотела бы списать его образ для главного героя её очередного романа, и почему-то образ этого героя ей нравился гораздо больше амплуа уже некогда выдуманных ею персонажей.       Ладонь Риндо потянулась к переднему карману брюк, вытащив оттуда мобильный телефон. Его палец забегал по сенсорному экрану, а после развернул устройство лицевой стороной к следящей за его действиями Рин.       Мужчина знал, что людям свойственно ошибаться, ибо его мать была тому ярчайшим доказательством. Если бы он только мог, он бы хотел вспомнить: материнские первые слова, произнесённые ему при рождении, её первые касания к его тонкой-претонкой сморщенной коже, вкус её грудного молока, первый взгляд, которым она одарила его маленькую фигуру, ощущение её объятий, первую подаренную улыбку и радость, которую она ощутила при его первых шагах, сидении и словах. Хайтани отдал бы всё, что угодно, лишь бы вспомнить те счастливые моменты, когда она — единственная женщина в его жизни — по-настоящему любила его. Однако вместо этого на просторах нейронных сетей остались совершенно другие воспоминания — душащие промежутки времени, когда она всё дальше и дальше отдалялась от него. Чем старше становился Риндо и чем больше он — не по своей воле — отдалялся от идеального образа единокровного старшего брата, тем стремительнее его мать разочаровывалась в факте его рождения.       «Людям свойственно ошибаться.» — Именно эту фразу женщина произнесла, перед тем, как полностью отстраниться от недалёкого младшего сына, и даже несмотря на свой юный возраст, Риндо прекрасно понял смысл её слов: «Я ошиблась, когда отказалась от аборта». Это послужило для младшего Хайтани хорошим уроком, ведь теперь он точно знал, что положительно сложенное о нём мнение, могло быть результатом глупой человеческой ошибки.       — Это мой брат, — кладя устройство корпусом на поверхность деревянного стола, как-то скучающе произнёс госслужащий, и хоть как такого дозволения он не давал, однако девушка поняла, что могла взять телефон в руки.       В строке поиска было вбито «Ран Хайтани», а ниже располагалось несколько фотографий и множество статей о владельце многопрофильного конгломерата. Мужчина с выжидающей лёгкой усмешкой рассматривал сосредоточившееся лицо его новоявленной малолетней знакомой, в предвкушении постукивая указательным пальцем по столчатой шершавой поверхности.       — Вы лучше, — положив смартфон обратно на стол, и слегка придвинув его в сторону незнакомца, с непонятным румянцем на щеках, констатировала девушка, стараясь спрятать румяные щёки за прядями передних локонов.       Хайтани-младший в недоумении устремил свой взгляд на экран возвращённого телефона, убеждаясь в том, что они сейчас говорили об одном и том же человеке. Обычно в подобных ситуациях люди сменяли тему разговора или же начинали нахваливать Рана, используя такие конструкции как: «Как же тебе повезло со старшим братом», вот только девушка перед ним продолжала упорно доказывать, что он — проигравший брату даже в самых незначительных аспектах — имел некие качества, вынуждающие делать выбор в его сторону. Риндо бы спихнул всю эту несуразицу, вылетевшую из её рта, на обманку, подкрепленную желанием быть забранной из стен детского дома, вот только его ювелирно отточенное умение читать людей ещё ни разу не подводило его, и на данный момент оно беспрекословно вторило: «она не врёт».       — Да? И в чём же? — Взгляд мужских глаз буквально поглощал каждое лишнее движение её тела, отмечал содрогание каждого мускула, а естество внутри даже не заметило, как голос его обладателя потерял свою былую напущенную незаинтересованность. За все прожитые двадцать четыре года младший Хайтани ещё ни разу не испытывал подобного трепета из-за осознания того, что он мог хоть в чьих-то глазах, хоть в чём-то превзойти непобедимого Рана Хайтани.       Он знал, что излишняя надежда и безосновательная вера были его заклятыми врагами, но ничего не мог поделать с тлеющим огоньком химеры, что так и желала раздуться в огромное неукротимое пламя.       Рин поспешно поднялась с насиженного за столом места и, устремив взгляд к носкам своих кед, несвойственно громко для себя произнесла:       — Вы привлекательнее… — позабыв обо всём, даже о драгоценной тетради с недописанным романом, девушка ринулась к себе в комнату, прочь от стола. Она не могла объяснить гула своего сердца, не могла дать своим действиям какого-то разумного объяснения, однако одно она знала наверняка — исходя из статьи, незнакомца звали Риндо, и даже само его имя ей симпатизировало гораздо больше, чем имя старшего Хайтани.       Мужчина в неком замешательстве ещё пару минут неподвижной статуей сидел на деревянной лавке. Какой-то непонятный мысленный червячок в голове не давал ему перестать размышлять о пятнадцатилетней девочке, что так чертовски идеально угождала вкусам его старшего брата. Взгляд Риндо переместился на обложку оставленной девушкой тетради на которой аккуратными чертами было выписано: «Рин». Губы полицейского расплылись в широкой улыбке, после чего окружающее его воздушное пространство заполнилось сдавленным смехом.       Риндо ненавидел своё имя и завидовал имени брата. Рана словно намеренно назвали односложным слогом, как будто бы всегда желая называть его уменьшительно-ласкательным наименованием, в то время как Риндо, чьё имя можно было сократить до «Рин», приходилось лишь уповать на то, что кто-то когда-то назовёт его по заветному ласковому сокращению.       Были ли это проказы судьбы? Как вообще столько совпадений, начиная с внешности девушки, заканчивая её нынешним положением и даже именем могли сойтись воедино в один непримечательный рабочий день? После того дня младшего Хайтани не покидали мысли о брате и сироте из приюта. По её реакции было понятно, что его внешность была ей действительно симпатична, так может быть этим можно было воспользоваться? Что, если дождаться более чёткого формирования её тела? Получится ли ею управлять, если он проявит к ней ласку и добродетель? А если детально, словно фигурку из конструктора, собрать её под все известные ему стандарты, привлекающие Рана, а после воспользоваться ею для… Для отмщения?       Ран виноват не меньше родителей.       Ран всегда имел всё, что хотел, но никогда не делился этим с ним.       Даже когда он просил его единожды поддаться, дабы завоевать хоть чуточку внимания родителей — Ран не поддался.       Ран эгоистичная тварь.       Рин права, у Рана всегда было преимущество.       Справедливость восторжествует лишь тогда, когда Ран узнает, какого это, быть брошенным и потерять нечто дорогое; когда он на собственной шкуре ощутит разрывающее изнутри чувство, что появляется лишь в тот момент, когда видишь удаляющуюся спину дорогого тебе человека.       Даже если ничего не получится, Рин всегда можно будет выбросить.       В течении двух мучительно долгих недель Риндо не покидали сомнения. Стоила ли данная игра свеч? А что, если девчушка откажется идти на подобные условия; да и вообще, какой вменяемый человек согласится быть использованным столь мерзопакостным образом? Мужчина отговаривал себя, противился размножающимся, словно паразитам, мыслям и сам не заметил, как в один из выходных дней его машина остановилась у знакомого забора. Духота, раздражающие детские визги, эти до омерзения знакомые переполненные пустой надеждой взгляды и её глаза — её блестящие святой преданностью и мольбой глаза.       Риндо знает, что никогда не сможет по-настоящему возненавидеть свою покладистую марионетку, ведь никто в этом мире не ставит его на первую ступень пьедестала с тем же рвением, с которым она возносит его к лику святых. Порой это раздражает и запутывает, но мужчина не может не признать своей своеобразной любви по отношению к семнадцатилетней безвольной Рин, которая падает ниц перед его фальшивой добротой, нежностью и светлодушием.       — Ты же помнишь, что нам нужно успеть сделать перед походом к гинекологу? — Мужские пальцы аккуратнейшим образом сжимают девичий подбородок, слегка придвигая его поближе к лицу их обладателя.       Риндо носом трётся о мягкую кожу щеки, изредка проводит языком по приоткрытым пухлым губам, и как только ощущает разгорячённую дорожку девичьих слёз, без промедлений утягивает сводную сестру в томный и глубокий поцелуй. Девушка плавится в объятиях его губ, резко вдыхает ртом воздух из-за непрекращающихся слёз и обнимает его шею обеими руками, беспрекословно подтверждая готовность стать его личным подношением. Она знает, что дальше будет больно; знает, что ей предстоит пролететь ещё десятки тысяч болезненных километров, по итогу сломанными руками и вывихнутыми пальцами копая собственную могилу на дне Ада. И Рин согласна пойти на это.       Хайтани-младший сжимает свободную ладонь в кулак, а после оставляет первый удар на девичьем дрожащем теле.