Skin for Secrets

Неделя после последнего визита Гермионы в камеру Антонина выдалась сумасшедшей и прошла для нее как в тумане. Надо было видеть выражение лица Гарри, когда она неторопливой походкой зашла в его кабинет в тот же день и швырнула на стол информацию почти обо всех Пожирателях, которую пыталась выведать в течение всего года. Воспоминание о его реакции Гермиона смаковала до конца дня и, вероятно, не забудет до конца жизни. Команда авроров, надо отдать им должное, отреагировала с восхитительной скоростью, как только получила сведения. А «Ежедневный пророк» — давний ее враг — даже посвятил Гермионе и всем, кто участвовал в операции, хвалебную статью на целый разворот. После такого в течение нескольких дней в волшебном Лондоне царило праздничное настроение. Задержанный Руквуд признался в убийстве Люпина и Тонкс. Это стало даже не столько признанием, сколько наглой насмешкой, поскольку он понимал, что длинный список его преступлений запрет его в Азкабане до самой смерти. Кэрроу, как только поняли, что окружены в своем лесном убежище, покончили жизнь самоубийством, предпочтя отравиться, нежели попасть в плен. Их тела нашли держащимися за руки. Макнейр погиб от луча заклинания при сопротивлении аврорам. Лестрейнджей удалось взять под стражу, и Рабастану немедленно начали курс лечения по восстановлению разума. Оба брата активно сотрудничали с властями, поэтому Гермиона надеялась, что они пробудут в камере не так много лет. Гарри попытался извиниться перед Гермионой за то, что потерял веру в ее методы, но она только крепко обняла его в ответ и сказала, чтобы он не беспокоился об этом. Если бы он узнал, как именно она получила эту информацию, у него, вероятно, остановилось бы сердце. В глубине души Гермиона полностью признала, что, в конце концов, Гарри знает ее лучше всех. И она всегда будет ценить его за это. Гермиона все еще находилась в приподнятом настроении, когда в следующую пятницу Гарри вошел в дверь ее кабинета, одетый в серый костюм-тройку в тонкую полоску с подходящим галстуком-бабочкой. И под его суровым и озабоченным выражением лица ее настроение немного сникло. — Могу я сесть? — спросил он, указывая на стул по другую сторону ее стола. — Боже мой, Гарри, конечно. Что случилось? — Со мной все в порядке, — ответил он и закрыл дверь, перед тем как сесть. — Просто… я только что получил кое-какие новости из Азкабана и от начальства, — начал объяснять он. — И подумал, что ты должна знать. — Знать что? — спросила она и отложила перо, ее беспокойство начало стремительно возрастать. — Ну, они… помиловали Долохова, сняли все обвинения. Это был самый лучший сценарий, на который Гермиона могла надеяться, — настолько, что поначалу не могла даже поверить в услышанное, чтобы сказать что-то в ответ. Она могла только моргать, пока Гарри продолжал: — Благодаря его колоссальному сотрудничеству и тому, как удалось использовать его информацию, а также факту, что с него сняты обвинения по делу Люпина и Тонкс, его освободили сегодня. В волшебном мире шестеренки двигались быстрее, чем в маггловском, к большому удовольствию Гермионы. Крошечная часть ее задавалась вопросом, скоро ли она увидится с ним. — Ну, — пробормотала она, пытаясь сдержать свои эмоции, чтобы не закричать от восторга и не начать прыгать вверх-вниз, как пятилетний ребенок. — Я… это… это замечательная новость… для него, я имею в виду. — Гермиона, — сказал Гарри и потянулся через стол, беря ее за руку. — Долохов… Беспокойство, отразившееся на его лице, прогнало весь восторг со скоростью воздуха, вылетающего из дырявого воздушного шарика. А потом каким-то образом Гермиона догадалась, что он собирается ей сказать. — Долохов… после освобождения он обратился с прошением на портключ обратно в дом своей семьи в России, и… ему предоставили его. Он покинул Англию сегодня днем. И снова она могла только моргнуть. Это действие помогло, по крайней мере, вытолкнуть слезы из глаз, которые быстро скатились по щекам. Гарри достал платок из кармана пиджака и передал его ей. Пытаясь быть храброй, несмотря на унижение, она всхлипнула, вытерла лицо, сжала руку Гарри и сказала с грустным смешком: — Ну что ж. Ты был прав. Ты был прав насчет всего этого, Гарри. Спасибо, что… был так любезен сообщить мне об этом наедине. Не говоря ни слова, Гарри встал, подошел к ней и заключил в крепкие объятия, потирая спину и позволяя ей выплакаться в свой полосатый жилет. — Мерлин, я гребаная катастрофа, правда? — Нет, Гермиона, — выдохнул он. — Ты намного лучше, чем мы все заслуживаем. <> <> <> <> <> В тот вечер Гермиона, одетая в пижаму, состоящую из рубашки и свободных штанов, сидела в своей маленькой квартирке и с несчастным видом поедала курицу Тикка Масала, купленную навынос. Она слушала свой старый плейлист о расставании из той эпохи своей жизни, которую называла Ронтастрофой. В поисках утешения Гермиона зажгла свечу с ароматом средиземноморского инжира и постаралась не думать о предстоящем понедельнике, который станет первым понедельником без Антонина за этот год. Было ли это слишком драматичным, учитывая, что Гарри вполне ясно предупреждал ее о том, что вот-вот произойдет, а она все равно позволила себе поверить в слова Пожирателя смерти? Может быть. Возможно. Но обычно она считала, что лучше всего сразу поддаться волне своих эмоций — покончить со всем этим и затем двигаться дальше, — а не прятать чувства и позволять им всплывать в неподходящие моменты. Итак, сегодня вечером она чувствовала себя несчастной, чертовски несчастной. Гермиона как раз налила стакан прекрасного пятилетнего Гевюрцтраминера, когда услышала стук в дверь. Вздохнув, она решила, что это курьер и, скользя шерстяными голубыми носками по полу маленького коридора, пошла открывать дверь… Это был он. На нем был бордовый вязаный свитер и широкая улыбка. А в руках он держал огромный букет цветов. Она забыла, как дышать. — Privet, kroshka, — напевая поприветствовал он, и звук его голоса стал бальзамом для ее израненной души. — Антонин… ты… мне сказали, что ты покинул Англию, — выдохнула она, по привычке поднимая руку к своей шее, чтобы коснуться жемчуга, которого сейчас на ней уже не было. — Мне сказали, ты вернулся в Россию. — Так и было! — ответил он, протягивая букет. — Потому что я дал тебе обещание. Я обещал принести тебе кое-что. Я же не мог прийти с пустыми руками, не так ли? Гермиона, все еще не до конца осознавшая, что его присутствие было реальным, а не галлюцинацией ее опустошенного воображения, протянула руку, чтобы взять букет пионов, которые имели листья как у папоротника, и увидела, что они выглядели именно так, как он описывал их в тюремной камере: широкие, как маки, красные лепестки с желтым центром и нелепо большие пушистые зеленые листья папоротника. Она просто смотрела на них, потом снова подняла взгляд на него. — Ты хочешь сказать мне… что ты проделал весь путь до Сибири… только чтобы найти это для меня? — Ну да, но собирать их в мамином саду оказалось ошибкой, — сказал Антонин, глядя на потолок внешнего коридора и почесывая бороду. — Я планировал появиться здесь раньше, а родным сделать сюрприз через несколько дней. Мой план сегодня состоял в том, чтобы забрать цветы, вернуться прямо сюда и увидеть тебя, но… — продолжал он, в то время как Гермиона аккуратно убрала цветы на пол в прихожей, а затем выпрямилась во весь рост и скрестила руки на груди. — Мама выглянула в окно и увидела, как я ползаю по ее клумбе — после заключения, видимо, мои навыки скрытности немного растерялись. А потом она заплакала, а потом потеряла сознание, а потом все мои младшие братья тоже вышли из дома, и … Закончить предложение Антонину помешала Гермиона, запрыгнувшая на него. Обхватив его руками за шею, она накрыла его губы своими. Он застонал, удивление, похоть и нежность сплелись вместе в прекрасный аккорд, подхватывая ее своими крепкими руками и переплетаясь своим языком с ее. Когда он отстранился и опустил ее, их глаза были прикрыты отяжелевшими веками, дыхание участилось. — Для меня это никогда не было игрой, Гермиона, — прохрипел он. — Ни на секунду. Я не играл с тобой. Я был влюблен в тебя. И влюблялся больше с каждой неделей. Я люблю тебя, kroshka. Я должен был сказать это тысячу раз гораздо раньше, но боялся потерять то немногое, что у меня было с тобой, — сказал он, прикоснувшись своим лбом к ее лбу. — Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. «Этого не может быть, — подумала она, — такие моменты выходят за рамки жизни, подобной моей». — Как… как долго? — выдавила она, глядя в эти глубокие синие глаза. Он рассмеялся, лаская ее лицо своими длинными пальцами. — Дольше, чем ты, наверное, предполагаешь, umnitsa. Как думаешь, почему я соглашался вести переговоры только с тобой? В ее голове пронеслись образы их прошлого взаимодействия — день, когда он оставил ей шрам в Отделе Тайн, день, когда он сражался с ней в кафе, день суда над ним, когда он смотрел на нее, закованный в крепкие цепи. — Это правда? — спросила она, улыбаясь. — Или я сплю? В ответ Антонин наклонился, чтобы поцеловать ее, захватывая нижнюю губу, и скользнул пальцами между большими белыми пуговицами на ее пижаме, чтобы коснуться ее шрама. Вибрация беспорядочной энергии пронеслась по каждому нервному узелку в ее теле, давая ей ощущение реальности происходящего, в котором она нуждалась. — Я тебя люблю. Так чертовски сильно, — прошептала Гермиона, зная, что не будет ни одного дня, в котором бы она не повторяла ему это. Она настойчиво схватила его за горловину свитера, чтобы затащить в свою квартиру, но он остановил ее, крепко вцепившись рукой в дверной косяк. — Kroshka, — прервал он ее, задыхаясь и выглядя так, будто он использовал все свои силы, чтобы сохранить самообладание. — Я должен предупредить тебя. Если ты затащишь меня в свой дом прямо сейчас, тебе будет трудно избавиться от меня. Гермиона смущенно улыбнулась, задаваясь вопросом, как ей теперь научиться выносить столько счастья. — Хорошо. И с этими словами она втащила его к себе окончательно и захлопнула за собой дверь, навсегда закрыв путь к жизни без Антонина Долохова.