Skin for Secrets

— Umnitsa. После того, как железная дверь тюремной камеры закрылась за ней, он встал со своей койки, где до этого читал, и посмотрел на нее с тревогой, делая еще один небольшой шаг вперед. Она дрожала и поняла, что не может ответить, скованная искренним взглядом, который стал для нее таким желанным. Его глаза цвета самой темной синевы, которую она когда-либо видела, — берлинской лазури, синевы штормового моря, замерзших зимних прудов, торопливо расстегнутой джинсы, смятой и брошенной на пол в порыве страсти. Такой страсти, которую, как она думала, никогда не почувствует снова. — Гермиона, — выдохнул он, ее имя на губах было радостью и болью. — Что случилось? Было неловко, что Антонин Долохов, бывший Пожиратель смерти, узник Азкабана, был чертовски красив даже в простой белой хлопковой тюремной униформе, даже со спутанными темными волосами, отросшими и падающими на глаза, со щетиной, которая всегда так манила ее прикоснуться, и сейчас представляла собой полноценную бороду. Было неловко, что она стала отчаянно ждать своих еженедельных свиданий с этим человеком, якобы чтобы выудить у него информацию для Министерства. Свиданий, которые постепенно стали единственным украшением ее правильного, однообразного существования. Было неловко, как он с неподдельным интересом смотрел ей в глаза, опираясь локтями на колени, пока они проводили время за разговорами об ученых, зельях, заклинаниях и историях — его, ее и остального волшебного мира. Было неловко, что этот человек, этот убийца в настоящее время представлял собой ее самого искреннего собеседника, выделяющегося в череде поверхностных и скучных разговоров, которые составляли ее повседневную рутину. Было неловко, что этот час в неделю стал теперь самым важным для нее. И было чрезвычайно неловко, что это был последний раз, когда она могла увидеться с ним. <> <> <> <> <> Двумя часами ранее — Гарри, это, должно быть, гребаная шутка. Гермиона презрительно усмехнулась, глядя через стол на своего старого друга, который формально теперь был ее начальником. Обычно он не придавал этому большого значения; обычно он обращался с ней в Министерстве как с близким человеком, а не как с подчиненной, но сегодня, одетый в строгий темно-синий костюм, он пригласил ее присоединиться к нему за утренним кофе в своем кабинете, закрыл дверь (что было первым признаком того, что что-то неладно) и выказал неподдельную наглость сообщить, что снимает ее с дела Антонина Алексеевича Долохова. — Я… совершенно серьезно, Гермиона. — Гарри, я получу нужную нам информацию — милый Мерлин, я так близко — ты не можешь вывести меня сейчас из игры! Я посвятила этому делу год своей жизни… — Именно, — рявкнул он, снимая очки и протирая их нагрудным платком. — Ты занималась этим в течение всего года. Как видишь, впустую. То, насколько прямо выразился ее друг, ранило. Она отшатнулась, словно Гарри плюнул в нее, и увидела, как его плечи поникли, когда он снова надел очки. — Прости, Гермиона. Это было грубо. Просто… на меня давят сверху по этому вопросу. Чертовски сильно. Хоть она и разозлилась, но прекрасно понимала, что это правда. Гермиона не захотела бы должность Гарри за все свитки в Александрии — и она именно так ответила, когда ей первой предложили эту работу. Хотя Гарри совсем не обязательно было знать это. — Я понимаю, Гарри, понимаю, — сказала она, смягчая тон, — но я уже близко. Гарри вздохнул и сделал нечеткий жест вверх, чтобы указать на тех, кто был выше его в иерархии. — Они думают, что Долохов — наш единственный способ найти остальных, и, ну… они дали понять, что пришло время для новой стратегии. Антонин Долохов оказался единственным Пожирателем смерти, оставшимся под стражей. Исцеленный и задержанный Филиусом Флитвиком после битвы за Хогвартс, предположительно участвовавший в отчаянной схватке с Ремусом Люпином, он провел последние несколько лет в недавно преобразованном реформами Азкабане. Остальные были либо мертвы, например как Беллатриса Лестрейндж и Скабиор; либо пропали без вести, как Уолден Макнейр и Август Руквуд; или уже предоставили всю информацию, которой владели — согласившись на сделку, включающую прием веритасерума за свою свободу — такие как Люциус Малфой и Торфинн Роули. Но Торфинн находился довольно низко в иерархии Пожирателей, а Люциус последние два года жалкой змеиной жизни Темного Лорда был изгнан из внутреннего круга Волдеморта из-за впечатляющего провала в Отделе Тайн. Драко, вынужденный принять метку против своей воли, конечно же, с самого начала знал очень мало. Гермиона обнаружила, что Антонин, как она знала сейчас, хотел быть в рядах Пожирателей не больше, чем Драко, особенно в последние годы. Но поскольку он являлся членом этого самого внутреннего круга, хоть и против своей воли, штаб аврората был уверен в его осведомленности о местонахождении всех оставшихся Пожирателей смерти. Антонин был их последним источником, но он отвергал все предложения и раздражающе упорно что-то скрывал. В прежние времена кто-нибудь тайно подлил бы ему дозу веритасерума, однако теперь совершить подобное без согласия заключенного считалось жестоким и неприемлемым. И Гермиона хорошо знала новые правила, потому что она их и написала. Гермиона каждую неделю предлагала Антонину ту же сделку, которую заключили Малфой и Роули — свободу за информацию — и каждую неделю он отказывался. — Гарри, — неуверенно попыталась начать она, положив руки в умоляющем жесте на поверхность стола, — если бы ты только мог дать мне еще немного времени — хотя бы месяц… — Зачем? Чтобы ты могла принести ему еще подарков? — рявкнул Гарри. Гермиона склонила голову набок, сбитая с толку его тоном. Она никогда не рассказывала Гарри о небольших предметах, которые она приносила в камеру Антонина. «Надзиратель Маклагген», — предположила она. У нас с ним давние счеты. — Я… я каждый раз получаю на них одобрение, — пробормотала она. — И никогда не приносила что-то, что он мог бы использовать для побега, только маленькие фрагменты внешнего мира. Это затем, чтобы заслужить его доверие. — Я думаю, ты пытаешься заслужить больше, чем доверие, Гермиона, — возразил Гарри. Она выпрямилась в кресле и сложила руки на коленях. — Я не знаю, на что вы намекаете, аврор Поттер, — тихо произнесла Гермиона. Ее тон оставался спокойным и профессиональным, несмотря на полыхающую в глазах ярость. — Я не намекаю — я заявляю. Ты влюбилась в него. — Как ты смеешь! — закричала она, прежде чем Гарри, выругавшись себе под нос, вытащил палочку и наложил заглушающее заклинание на кабинет. — Это одна из причин, по которой я отстраняю тебя от дела. Оно стало слишком личным для тебя. — Гарри Джеймс Поттер, ты уже выбил у меня почву из-под ног, незачем вдобавок меня оскорблять, — прошипела она, ее миниатюрное тело тряслось от ярости. — Я не хотел, чтобы это звучало как оскорбление, — сказал он и, потянувшись через стол, крепко сжал ее руку в попытке немного успокоить. Она хотела отдернуть ладонь, но не решилась сделать хоть что-нибудь в этот момент, даже моргнуть, боясь взорваться от негодования. — Просто… я знаю тебя, Гермиона. Я каждый понедельник вижу, какой ты возвращаешься из Азкабана после часа, проведенного с ним. Ты же словно паришь на седьмом небе от счастья. Как будто ничто не может задеть тебя. И это разрывает меня изнутри, потому что… я вообще не должен был давать тебе это задание. — Что ты имеешь в виду? — отважилась спросить она, пытаясь восстановить дыхание. «Черт побери твою проницательность, Гарри. Я думала, что была осторожна». Гарри указал на ее грудь, и Гермиона сразу поняла его, хотя застегнутая белая рубашка не позволяла ничего увидеть. Он указывал на шрам, который Антонин оставил ей в пылу битвы, когда она была юной девушкой, оказавшейся там, где ей не следовало находиться. — У вас двоих уже было прошлое. Но когда Долохов заявил Маклаггену, что ты единственная из нас, с кем он будет работать, ты умоляла меня дать тебе эту работу, что я и сделал. И теперь он втянул тебя в какую-то гребаную комедию со стокгольмским синдромом. — Чепуха, — насмешливо упрекнула она, наконец отдергивая руку, — он не похищал меня. — Разве нет? — ответил он, наклоняясь вперед. — У него в заложниках твоя карьера. Он манипулирует возможностью узнать правду, чтобы заставить тебя снова и снова возвращаться к нему. — Гарри, — выплюнула она, скрестив руки, — это абсурдно, и… — Он использует тебя, Гермиона. Он играет с тобой для собственного злого развлечения, и в ту минуту, когда его выпустят на свободу, — я могу гарантировать тебе, — он схватит первый портключ обратно в Сибирь, оставив тебя с разбитым сердцем. И я, блядь, не смогу смотреть, как ты проходишь через это снова. Гермиона глубоко вздохнула. Ни один из них не указал на почти телесное присутствие Рона в комнате — тень опустошения, оставшуюся после него, когда она узнала обо всех женщинах, с которыми он изменял ей во время их короткого и печального брака. — Я… Прости меня, подруга, — сказал Гарри, вставая. Сейчас такое обращение звучало для нее фальшиво, даже если где-то в глубине души Гермиона могла понять его действия, могла предположить неприятную вероятность того, что его слова могли быть правдой. — Ты меня тоже, — коротко ответила она, вставая и разглаживая юбку. — Я… рад обсудить с тобой это позже, но уже ровно десять утра, — заявил он немного неловко, прежде чем открыть дверь кабинета. — Суть в том, что сегодня твоя последняя встреча с Долоховым, на следующей неделе его дело передадут Дину. Учти это. Она не смотрела, физически не могла даже взглянуть на него, выходя из кабинета. <> <> <> <> <> — Держу пари, ты счастлива покончить с этим заданием, а, Грейнджер? Кормак Маклагген, надзиратель Азкабана, высунулся из своего кабинета и с насмешкой посмотрел на Гермиону, пока она проходила мимо, цокая каблуками по кафельной плитке и неторопливо двигаясь по коридору, который, как она уже прекрасно знала, приведет ее в камеру номер 1380. Гермиона даже не замедлила шаг и не взглянула на него, пробормотав: «Рада, что с тобой покончено». Грегори Гойл стоял на страже у своей будки перед блоком D и читал журнал по квиддичу, когда она подошла к нему. По мнению Гермионы, это была не очень хорошая должность, но, учитывая все обстоятельства, достичь большего Грегори бы вряд ли смог. За последние двенадцать месяцев, пока она приходила допрашивать Антонина, между ней и Гойлом установилось удивительно легкое взаимопонимание. — Хэй, Грейнджер, — поприветствовал он, делая шаг ей навстречу, и вежливо помахал рукой. После того как она в свою очередь поздоровалась с Грегори, он медленно провел палочкой вдоль ее тела, как делал каждый понедельник, чтобы обыскать с помощью магии, ища что-либо, что могло бы помочь заключенному сбежать. Он никогда не находил ничего подозрительного, но, как ребенок, всегда интересовался крошечными предметами, которые ей разрешали приносить. В самом начале их встреч Антонин попросил ее о чем-то незатейливом — о простых маленьких осколках внешнего мира. Он уже много лет не видел солнца, облаков, ветерка, колышущего полевые травы, и он более трогательно, чем, по ее мнению, способен был Пожиратель смерти, умолял поделиться с ним любыми фрагментами, которые она находила в повседневной жизни. Однажды это была только что разбитая яичная скорлупа из гнезда малиновки, в крапинку и цвета Тиффани; в другой раз — бордовый лист эвкалипта, сорванный осенним ветром и увиденный ею на прогулке; как-то раз она принесла кусочек флюорита Блю Джон из Дербишира, с чередующимися блестящими полосами цвета индиго, пурпура и золота. Антонин собрал с ее помощью целую коллекцию, которую, по-видимому, с гордостью разложил в ряд у стены напротив своей койки. — Что принесешь сегодня этому парню? — спросил Грегори. Гермиона улыбнулась, не в силах злиться на него за любопытство, и вытащила из сумочки маленькую стеклянную вазу с благоухающим английским пионом, лепестки которого были ярко-розовыми, а центр — кремово-желтым. — Но… это же ненадолго, Грейнджер, — сказал Грегори в искреннем замешательстве. «Да, как и мое время здесь», — подумала Гермиона с острой обидой. — А что ты принесла мне? Она немного печально усмехнулась, копаясь во внутреннем кармане сумки в поисках шоколадного батончика «Кэдбери», который она всегда тайком проносила для Грегори. С одной стороны, этим она пыталась добиться его расположения, а с другой — насолить Кормаку, который не хотел, чтобы Грегори перекусывал в рабочее время. — Это наша девочка! — одобрительно произнес Грегори, возвращаясь на свой пост и разворачивая конфету. — Заходи. Он будет очень рад тебя видеть, как всегда. Ты знаешь, что к нему никогда не приходят другие дамы, кроме тебя? — явно намекнул он. — Да, — ответила она, не в силах сдержать горечь в своем голосе. Гермиона подошла к камере Антонина и услышала, как Грегори наложил заклинание, чтобы открыть железную дверь. «Я знаю», — мысленно добавила она.