Lust

Она его очень раздражала, Мелиса. Временами. Временами он шептался с ней по углам, как заядлая сплетница, и две бисеринки, выпукло мерцающие на её нижних веках, страшно его завораживали. Гадина гадиной, но красавицей она была редкой. Канат сцапал себе турецкую богиню с прытью душевнобольной истерички, но зато какой, однако, истерички. Девчонок он умел выбирать, чего врать. А Мелиса всегда была первой, Азиз её и видел всю свою жизнь. Насмотрелся. Знал даже все её замашки. Потому-то когда она поднималась по лестнице, виляя перед ним бёдрами, он уже наперёд знал, что она хочет у него что-то выклянчить. Конспекты, видите ли. Мелиса - дорогая девочка. Вечно нужно для неё что-нибудь делать, страшно на такой жениться. Азиз был уверен иногда, что однажды Канат-таки женится, и они будут мазохистски насиловать друг другу нервы всю жизнь, периодически бегая по чужим кроватям, а затем низменно созывать весь сливочный свет на своих годовщинах. Азиз был уверен, что Озан, несчастный раб Мелисы, к тому времени уже повесится, а сам он... Сам он так и будет мучить Каната всю жизнь, да ещё отожмёт у него отцовское наследство. Вот так. Посмотрим потом, как братец будет содержать свою породистую красотку с её запросами на миллион бриллиантовых носков. Мелиса, между прочим, зря вечно прятала свои узкие хрупкие щиколотки под носочками. Они у неё были красивые. С косточкой, выпирающей как иголочка. Так бы и лизнул. Сейчас она была в одних босоножках. В платье настолько жёлтом, что ему будет сниться в кошмарах (не то, чтобы он жаловался: из всех его кошмаров Мелиса стала бы самым приятным; всё лучше, чем отчее багряное лицо). - Не была ещё в твоей комнате, - заметила она, поравнявшись с порогом. - Так уж и не была, - хмыкнул Азиз. Маленькая врунья. Небось лазала тут, когда его не было, а Канат храпел в своих султанских хоромах. Это ведь Мелиса. Разве можно с ней быть хоть в чём-то уверенным? Гремучая, как гюрза... - А вот и не была, - покорчилась она. Азиз был джентльменом: вальяжно пригласил её войти первой. И вот когда она прошла совсем близко к его разобранной груди, - просто прошла, окутав его лёгкие каким-то этим запахом, которым пользовалась только она в их школе, - у него голова чуть пошла вертелом и всё в его комнате вдруг заёжилось. Он подумал на секунду, вот бы защёлкнуть дверной замок - какое у неё тогда будет лицо, а? Ожидаешь ли от Азиза, Мелиса? В нёбе у Азиза приятно засвербило. Стоит вон там, высокая и горделивая, и что-то у неё болит. Его братец, конечно же. Вымял ей все нервы. Она так и говорит. Мелиса сперва борется, но потом подступает к нему и упирается бёдрами в его учебный стол. - В этот раз мне и правда очень сложно, Азиз. Ах, как она хороша, когда просит. Какая она становится... Азиз заскользил по ней глазами. От макушки до пят. Уязвимая. Словно голая (до мякины своей мелкой души). Он вот тут, сейчас же мог её размозжить, поизмываться над ней своим отказом. Выставить её полной дурой. Сказать чего-нибудь погаже. Помнил ведь, как она заливисто смеялась ему в лицо перед всем классом, даже не подозревая, что он мог, если б только захотел, раздавить её в любую секунду как червей, только она, красавица Мелиса Герчек, полетела бы за решётку. Мог ведь. Мог же? Азиз мог. Но ему было ужас как любопытно, чем она сейчас его развлечёт. Он ведь для этого и заманил её, упомянув Каната в гостиной. Это он её схватил, поймал, чтоб она заумоляла его рассказать, где её ненаглядный. Пусть нуждается в нём. Да и не часто Азиз оставался с Мелисой совсем один. Так, бывало иногда. Трижды даже смотрели вместе фильмы, пока Канат куда-нибудь смывался под предлогами каких-то неотложных рукопашных, оставив Мелису одну до полуночи. Раньше она тайком от отца приходила на ночёвки к ним домой, когда Рыза уезжал в командировки, и часами вертелась вокруг их мамы, а иногда обращала внимание и на него. - Поиграй со мной, - ухмылялась она, шутливая, извивающаяся. - Поиграй, Азиз, пока твой братик не пришёл. Все её шуточки всегда имели два дна. Мелиса вся состояла из каких-то колких кусков, которые он собирал (он всё собирал), как хирург собирал бы что-то кровоточащее, по лоскутам. Что-то было в ней такое больное, жалящее. А она всё хохотала. Азиз смотрел порой на неё, и ему в мозг всё не лезло, не уживалось, почему она так любит его братца? Почему так по нему убивается? Что у Каната, ну, что у него такого, что она так свихнулась? Или она, может, маленькая мазохисточка? Любит, чтоб побольнее? Азиз всё глядел да не разглядел, чтоб ей так уж и нравилось страдать... Она была в этой червоточине, как он. Он за каждый удар, за каждый плевок в свою сторону хотел захлестать чьё-нибудь сердце до смерти, чтоб каждый тронувший его подыхал, захлёбываясь своей агонией. И он не успокаивался, он не мог успокоиться, пока бы так и не случилось. В этом они с Мелисой сливались, смежёвывались, словно одна кожа, один организм, и сжирали других. Но на этом унисон надрывался, и оставалось одно только обгладывающее Азиза отвращение: эта девка хоть ничего и не прощала Канату, но продолжала любить его ещё отчаяннее и полоумнее, чем «до»... Азиз не понимал этого. Если он задумывался над ними двумя, его начинало есть, поедать это голодное неуёмство. Что Канат, золотой, что-ли? Все по нему прямо с ума сходили. А на деле он был чёртов слабак и предатель. Слабак и предатель, а не брат. Чтоб его. Чтоб его. Когда Мелиса всё же оставалась, былью и небылью убеждая Суну, что ничего страшного нет, её отец не узнает, и они с Канатом, наконец, коварно переглядываясь друг с другом взбегали и пропадали за лестницей после ужина, Азизу от злости в глотку не шло ни воды, ни хлеба. Хорошо же живётся его брату, пока Азиз теряет части себя после каждого срастающегося рубца. Пока он не может распознать самого себя в зеркале: его лицо расползается, и остаётся только что-то чужое и страшное... А Канат тащит к себе в постель самую красивую девчонку школы при собственной матери, и всё любит, любит, любит её на глазах у всех, а особенно - на глазах у Азиза. Бессовестный. Он не спал в такие ночи, думая, чем они там с Мелисой занимаются за запертой дверцей и это грызло, изгрызало его. Он представлял себе, как эти двое уже делают ему племянников, и Азиза в ужасном пожаре выворачивало наизнанку. Он так злился, что, не вынося всего этого, подбирался посреди ночи к комнате брата и подслушивал, и подслушивал... А они либо целовались и хихикали, блудясь в своих тошнотворных разговорах о будущем, либо собачились, как два шизофреника в однокоечной палате. - Если ты меня не любишь!.. - Какая же ты больная, при чём здесь это? - Если ты не любишь меня!.. - Люблю, Мелиса! Люблю! И так по сто раз, пока Азиз сам едва не сходил с ума и еле сдерживался, чтоб не ворваться к ним туда и сделать что-нибудь несносное и скандальное. Почему-то до безумного злорадства хотелось, чтоб они расстались и оба страдали. После ссор с Канатом Мелиса и придумывала какую-нибудь гадость. Подзывала Азиза, глаза - мерцающая медовая злоба, и они вместе потом делали что-то эдакое, от чего Канат долго орал и долго злился. Однажды Мелиса надумала испоганить ему смеситель, и Азиз добровольно пыхтел и хихикал, пока они сидели в Google и искали инструкции. В итоге испоганили. Мелиса тогда вся промокла и изящно стянула с себя обмокшие носочки. Азиз сквозь заплывшие очки впервые обратил внимание на её щиколотки, на голую, светлую (почти прозрачную) кожу и порозовевшие стопы её ног. Мелиса заметила. Она даже не смутилась в ту вспотевшую, вспухшую для него, как нарыв, минуту. Ухмыльнулась так медленно, так снисходительно, что от гнева у Азиза закипели мозги. Он хотел убить её прямо там, в ванной комнате Каната, но не смог. Хотелось. Очень хотелось придушить её, но потом отпустило. У них всегда так и было. Не ругались, не мирились. Переписывались пару раз за неделю. Чёрт знает как это называть. А теперь Мелиса, ну прямо честная девочка, сказала, глядя ему глаза в глаза: - Мне нужна твоя помощь, Азиз. Умоляй меня, подумал он. Ну, давай, поумоляй меня ещё немножко, и тогда поглядим. Проси ещё, Мелиса. - Что такое? Он снова принялся разглядывать её. Его глаза подбирали всё, что могли подобрать. От кончиков львиных локонов до кругляшек её тонких колен. Какие они длинные, её ноги. Уж побывали ли на плечах Каната? - Эким. Ты же понимаешь, она нам всем портит жизнь!.. Не оставляет эту чёртову аварию, что бы мы с ней ни делали. И ещё, и ещё. Опять двадцать пять. Азиз взъелся. Честная лохматая Эким, от которой поначалу у него бултыхалось и в трепете мёрзло сердце, уже сидела у него в печёнках. Слышать о ней теперь не хотел. Она тоже была - дура с малоизвилистыми мозгами, всё-то у неё чёрное, белое и безнадёжное, как у самых плоских мамаш Терез. С него чуть ли кожу живьём не содрали из-за её геройств. Стоила она того, Канат? Стоила? Азиз уж не понимал, зачем таскал ей конфеты. Девочке, что сказать, хоть бы хны. Подавайте ей Каната. Ишь какая. - Ну и что, - хмыкнул он. - Пусть расследует. Весело. Интересно ведь, что получится? Но Мелиса взбеленилась. Её веселье было в шалостях и гадостях, за которые она б никогда не огрела плётки, в шалостях и гадостях, сотканных из чужих воплей и слёз. Она была мучительницей. Пока самой искусной, какую он знал. Но она не знала его. Азиз был недосягаем до её когтей, до её пыток. Так что... - А ты думаешь, только мы с Канатом и Озаном погорим, а? - противно сощурилась она. Началось. Поехали угрозы. Невесточка разошлась. Вот живи она тут, с ними, - точно ругался бы с ней каждый божий день. - Мы все в этом по уши, Азиз. Если ты забыл. Тебе же лучше помочь мне. Азизу захотелось поглумиться над ней, и он сказал: «А мне какой из этого прок?» И прока ведь не было. Какая-то это была пустая сделка - ни подарков ему, ни поцелуев, одна сплошная плебейская работа. Нашла себе раба. Хотел хмыкнуть: это, крошка, не по моей части, я не твой Озан, со мной так нельзя... Но Мелиса вдруг так хлестнула его, что он чуть не грохнулся, как вмиг сросшаяся, свернувшаяся в колоб груда костей. Мелиса вздохнула, сказала насмешливо: - А было тебе впрок мучить ту девочку, м-м? Седу... Пальцы у Азиза замёрзли. Он уставился на неё, вскочил. Откуда узнала? Стал рыскать по её восковому лицу, в жажде найти хоть какой-нибудь прокол, хоть какой-то просвет, но не смог. Чёрт побери, откуда Мелиса узнала? Ему вдруг сделалось дурно. А она додавила: - Что такое? - Мелиса хмыкнула. Жезл был теперь у неё и королева не собиралась быть милосердной. Чёртова Мелиса. Откуда ты знаешь? Откуда?.. - Думал, я не знала? - улыбнулась она. Пока Азиз стоял и хлопал ртом и глазищами, как какой-то дуралей. Чтоб тебя. Чтоб тебя. - А я в курсе всего, Азиз... - тянула Мелиса. - Я не дурочка. Он сам на этот раз подступился совсем близко к ней, к самому жерлу её воспылавшей власти, и её животное тепло окатило его какой-то густой пеленой, сквозь которую вдруг, вдруг, он подумал: «Не дурочка... Нет, не дурочка... А я-то думал, ты у меня в кармане». И Мелиса засмеялась. - Хотел веселушки? Всплеск тонких кукольных рук. Вся на виду. - Вот тебе и веселье!.. Её ладонь в его вцепившейся в неё хватке была настолько нежной и мягкой, что позже, в самой глуби ночи, Азиз не мог перестать представлять, что это не его, но её рука трогает его там... Снова и снова. И она снилась ему после, но не в кошмаре.