Чистые перчатки

9:30 Дракона, по пути на Редклифф       Броска бесцеремонно хлопает Зеврана по щеке.       — Давай, хорош придуриваться.       Эльф открывает мутные глаза. Вид — как у хворого нага, даже лицо уже не смуглое, а зеленоватое не по-хорошему.       — Я думал, я уже всё.       — Не будет тебе легкой смерти, — фыркает Морриган.       — Не будет, — вздыхает Зевран и тут же сдавленно стонет.       — И не изображай мне тут. — Броска быстро, но осторожно расстегивает на нем куртку и присвистывает. — Ого… Скажи спасибо, кишки не вылезли.       Сходство с нагом только усиливается — эльфа будто на вертел пытались насадить: бок пропорот и, похоже, глубоко. Зевран вымученно улыбается:       — Теперь-то веришь, что не изображаю, мой дорогой Страж?       Броска вдруг пугается: а если и вправду испустит дух прямо тут, пыль его побери?       — А сам всегда говоришь — «не больно»! Я, дура, верю…       Зевран молча прикрывает веки. Потом — нехотя и, кажется, растерянно даже — сознается:       — Теперь больно. — И добавляет, почему-то со смешком: — Как в детстве.       Эльф и вправду вечно хвастается: я, говорит, не «терплю», я просто не чувствую, хоть режь. Один Ворон, по его словам, под пытками откусил себе язык, выплюнул его под ноги мучителям и захлебнулся собственной кровью, но так и не выдал, кто его нанял. Хороши мы были бы, рассказывая все на свете из-за таких пустяков, хохотал Зевран над позеленевшим Алистером. Правда, почему-то с негодованием отверг предложение Морриган поджарить ему пятки для проверки.       Лелиана неслышно подходит сзади, обнимает Броску за плечи. Броске неловко, стыдно — в конце концов, это ее вина, она сама замешкалась и едва не пропустила удар. Зевран тогда словно из-под земли вырос: одного гарлока поймал кинжалом под подбородок, меч второго — собственным щуплым телом. Броска поначалу и испугаться не успела, а эльф продержался до конца стычки, произнес самую обычную фразу — «Да мы вообще красавцы!» — самым обычным голосом, до лагеря дошел своими ногами, прижимая локоть к боку, и уже тут, в лагере, свалился как подрубленный. А теперь глаза заводит, будто при смерти. Досталось ему, оказывается, и правда крепко.       Броска и тревожится, и злится — злится больше на себя (от меча в брюхо вообще-то умирают, надо было сразу понять, что дело не пустяковое), но и на Зеврана тоже. Он что, и правда считает, будто ей обязан? В любом бою вертится рядом, показушничает, делает вид, что заботится. Наконец она выдавливает:       — Больно ему. Тебя никто и не просил лезть.       — Как это по-ферелденски! — опять негромко смеется Зевран. — А по-антивански «спасибо» будет gracie.       — А как по-антивански будет «Винн, я истекаю кровью, спаси»?       Это Винн деловито отпихивает заскулившего Рыбку и усаживается на землю рядом с Зевраном. А у того, кажется, есть еще силы отшучиваться:       — В Антиве обычно истекают кровью раньше, чем успевают позвать на помощь, дорогая Винн…       — Будет очень глупо, если раскрашенный эльф истечет кровью в Ферелдене.       Даже Шейла притопала поглазеть. Голем обожает, когда кого-то ранят: чувствует, должно быть, превосходство над «мягкими существами», из нее-то не текут никакие, как она выражается, «гнусные жидкости».       — Да у вас в Ферелдене кровь замерзнет раньше, чем вытечет… Ай, Винн!       Поток остроумия наконец-то иссяк, оборвавшись на обещании больше никогда не шутить про волшебную грудь Винн: сложно одновременно болтать и стонать. А Винн действует быстро, спокойно, умело. Броска никак не может привыкнуть к этому чуду — голубоватому сиянию, исцеляющему поврежденную плоть. От самых тяжелых ран можно оправиться за два-три дня, если за раненым ходит знающий маг. Это она и по себе знает: Алистер шутил, что Флемет несла Броску из башни в ведре, и честно признавался, что успел ее оплакать. Дважды. Верилось охотно — до самого Лотеринга все болело так, будто она попала в камнедробилку. Но даже рубцов почти не осталось, старый грубый шрам на предплечье и то заметнее. Кто же полез к такому милому рыжику, спросил Алистер в первые полчаса знакомства — и сразу как-то сник, услыхав, что полез сам рыжик… Нам бы в Пыльном городе хоть одного целителя завести, невесело усмехается про себя Броска. Что ни день — смерть: может, Камень примет и лишенных касты, ему чего. Зевран, кажется, думает о том же:       — Да, у Воронов так с тобой не возятся…       — Не скучаешь по своему воронятнику? — поддевает Алистер.       — Безумно скучаю, — смеется Зевран уже в голос, ему явно полегчало. — Особенно по подземельям, пыткам и гноящимся ранам.       — Ну все, разговорился, — бурчит Броска.       — Хорошо, притворюсь статуей Маферата и замолчу.       — Еще лежал бы ты смирно, как статуя, — бурчит уже Винн, и Зевран послушно вытягивается в струнку, складывая руки на груди. — Нет уж, теперь сядь, дай наложу повязку. Сегодня и завтра не скачи. И не вздумай расчесывать, под ногтями грязь, занесешь заразу — будет как со Стэном тогда…       — О да, два дня и две ночи слушать кунарийский бред — это было… познавательно, — мурлычет Морриган.       — Кунари зашивают магам рты. — Стэн, как всегда, прям и прост, словно каменный обвал.       — А у меня чистые руки! — протестует Зевран. — Ну, в некотором смысле…       — Дай ему снотворного, Винн, а то всю ночь будет глазами светить, спать мешать, — вмешивается Алистер.       Броска про себя смеется: привык. А на первом-то привале выскочил из палатки как ошпаренный и вызвался нести дозор, узнав, что теперь ему предстоит коротать ночи рядом с наемным убийцей. «Ну не мерзнуть же ему, он нас не тронет, он обещал», — мягко уговаривала его Лелиана, косясь в сторону антиванца, безмятежно перебиравшего свои склянки с ядами. «Обещал малефикар храмовнику, — злился Алистер. — Пусть у костра спит, не замерзнет, ночи еще теплые…».       — Ты ропщешь на Создателя, Алистер? Если он позволил прекрасным эльфийским глазам светиться ночью, то уж, верно, для чего-то.       — Чтобы Алистера будить, — бормочет Морриган. — Только и думал ваш Создатель, что об Алистере…       Все понемногу разбредаются по лагерю. Алистер помогает Зеврану подняться и дойти до костра, потом тащит ему бурдюк с водой — магия магией, а крови из эльфа вылилось порядочно, — и забирается в палатку. Броска достает из мешка масло и две луковицы, сыплет в котелок картошку — на ужин будет орлесианский масляный суп, спасибо Лелиане. Алистер был отстранен от готовки еще до Лотеринга: лучше, если стряпню можно есть, не опасаясь за жизнь. Да и наземничья снедь хороша — это Лелиана и Зевран все носом крутят, когда в таверне подают очередное «ферелденское варево», а кто вырос на лишайниковом хлебе, тот не косоротится. Самую простецкую еду можно сготовить вкусно. Погляжу я на вас на обоих в Орзаммаре, думает гномка.       Броска чистит картошку, Рыбка подъедает очистки, Зевран таращится на огонь. Все при деле.       — Ты неправильно держишь нож, мой дорогой Страж, — вдруг говорит эльф.       — Ч-что?       — Нож. Ты же можешь пораниться.       Броска размышляет, не надеть ли котелок Зеврану на голову. Еще поварским делам поучи, ворона ощипанная. Хотя чистить овощи она и вправду не мастерица — в Пыльном городе добром не разбрасываются.       — И в бою так тоже опасно… — не унимается Зевран. — Но на твоем месте я бы все же перешел на кинжалы.       — Меч длиннее, — вяло возражает Броска, досадуя, что позволила втянуть себя в разговор. — Близко не подойдут. Намахалась ножами в Пыльном городе, хватит.       — Правильно. Но ты должна нападать, не обороняться. А ты всегда уступаешь первый ход противнику.       Броска оживляется:       — В «Алмазном ромбе» так и надо!       В карты она играет плохо, но много ли развлечений в Пыльном городе… И вот так с этим эльфом каждый раз: стоит дать слабину — начинается то непотребная перебранка, то бессмысленная воркотня.       — Да, если не знать, что у противника за цель и какие карты. Я хоть и не мастер честного боя, но могу тебя уверить, мой дорогой Страж, что твой противник до отвратительного предсказуем и хочет только одного — твоей смерти.       — Тебе ли не знать, — фыркает Броска, и Зевран сокрушенно склоняет голову. — Но раз уж ты сам завел про бой… Зачем?       — Зачем — что? Зачем я пытался тебя убить? Кажется, мы уже прояснили этот вопрос, но давай еще раз с самого начала: когда-то меня купили Антиванские Вороны, а потом нанял Логэйн…       — Жаль, тебя купили не марионеточники, — сердится Броска. Когда антиванец начинает кривляться и вот так вздергивать одну бровь, он невыносим. — Зачем полез меня спасать? Сдохнуть хотел, да?       Зевран отчего-то на секунду замирает и еле заметно морщится — должно быть, бок под повязкой еще болит. Потом принужденно смеется:       — Ну нет, carina, жить мне нравится, я всегда это говорю. Но хочу напомнить: я твой наемник, твой кинжал. А Вороны не только убийцы, но и телохранители, если надо. Моя жизнь принадлежит тебе. Тебе, не Серым Стражам, не Ферелдену. Это ведь ты решила мне ее сохранить.       — Нужна мне твоя благодарность, — фыркает Броска. — Нужны мне слуги-эльфы. Что я, по-твоему, на человека похожа?       Только личного телохранителя не хватало. А Зеврана, похоже, даже забавляет ее неловкость.       — Нет, я тебе благодарен, конечно. Но случись с тобой что — и кому тут нужен красиво стоящий в сторонке наемный убийца? В лучшем случае наши спутники меня вежливо попросят, в худшем — прогонят, как беременную служанку из замка. Бегать всю оставшуюся жизнь от Воронов — так себе план. Либо они рано или поздно придут по мою душу, либо я подхвачу в каком-нибудь эльфинаже заразу и помру, либо, что вероятнее всего, просто замерзну насмерть по дороге. Удивительно, как тут все не замерзают насмерть… Так что лучше уж сразу, верно? А разменять свою жизнь на такие глаза, как твои, не очень-то и обидно.       Попахивает горячечным бредом, думает Броска и сосредоточенно скребет последнюю картофелину. Хотя поди еще пойми, когда антиванец говорит, а когда бредит. Какие еще, пыль его побери, глаза? Выискался соблазнитель.       — Лучше уж сразу, верно, — наконец мрачно цедит она. — У нас одному стражники брюхо пропороли, так неделю промучился и... Скажи спасибо Винн — я знаешь как перепугалась!       — Ты за меня, значит, перепугалась? — веселится Зевран.       — А ты меня, значит, пожалел? — в упор спрашивает Броска.       — Жалость — это по вашей части, мой дорогой Страж, по грифоньей. У Воронов жалости не бывает. Хорошо, считай это антиванской гордостью: если мне ты не по зубам, то порождениям тьмы я и подавно не позволю тебя убить.       Эльф делает такое торжественное лицо, что Броска сама смеется и машет рукой:       — Я с тобой как с путным…       — А что? Терпеть не могу этих тварей, от них потом кинжалы воняют.       Броска молча режет в котелок луковицу. Потом, вспомнив, как Зевран морщился, спрашивает:       — Больно?       Эльф качает головой.       — Уже нет. Удивительное дело, — усмехается он, — я ведь и правда почти забыл, как это. Как еще в Риальто убегал от торговки на рынке и ободрал коленки — помню. А что чувствовал, когда у Воронов отучали от боли, не помню. Память жестокая шлюха, но с памятью договориться проще, чем со шлюхой.       — Опять хвастаешься! — вздыхает Броска. — Тогда валяй расскажи, как у вас учат не бояться боли. Вон на Алистере и опробуем.       Броска, правда, и сама прекрасно видела — как. Ни с Лелианой, ни с Винн она не обсуждала Тень — даже в голову не приходило. Чего в душу лезть? В их-то крохотном лагере, где нет места тайнам… А Зевран еще в Кинлохе цепко посмотрел на нее, будто хотел сказать — «Знаешь так знаешь, ну и пожалуйста, мне скрывать нечего» (и изящно перевел разговор на антиванскую поэзию). Вот и сейчас он легко, даже охотно отзывается:       — У нас… у Воронов учат не бояться страха, а боль учат не чувствовать. И дело не в боли, дело в послушании. Ты — не «кто», а «что», ты оружие и должен это помнить. Ты же не спрашиваешь свой меч, нравится ли ему рубить порождений тьмы, не страшно ли ему переломиться надвое? Никто давно не пытает Воронов, даже если они попадаются. Нет смысла, разве что потехи ради.       — Наврал тогда, что ли, про выплюнутый язык? — хмурится Броска.       — Так это еще при королеве Мадригаль, три с лишним века назад. Собственно, ее-то и убили тогда.       В голосе эльфа звучит какая-то непонятная гордость. Ну и способ управлять страной, право слово. У нас бы не прижилось, думает Броска. Вслух спрашивает:       — А теперь уже все ученые, да?       — Именно! — смеется Зевран. — Словом, Воронов готовят вовсе не к пыткам. Просто… если ты не чувствуешь боль — значит, отучился чувствовать вообще. Значит, годишься в Вороны.       — И ты как, отучился?       — Я очень старался, — криво улыбается Зевран. — Так что не думай обо мне слишком хорошо, мой дорогой Страж.       Я вообще о тебе не думаю, парирует про себя Броска. Нет, лучше как-то поостроумнее.       — Бабка покойница говорила: старался — обосрался. То-то скулил сегодня хуже Рыбки.       Эльф, приняв пристыженный вид, складывает ладони у груди. Этот антиванский жест тоже неизменно злит Броску — должно быть, у эльфа на родине все такие же притворщики, как в Алмазных залах.       — Как говорят у нас в Антиве, mi colpa, моя вина. Это я с вами размяк тут, расслабился, того и гляди перья выпадут.       — С тебя станется и придуриваться, чтоб пожалели, — бурчит Броска.       — Один раз ты меня уже пожалела, — хитро смотрит на нее Зевран. — Наверное, стоит отправить Логэйну цветы — как-никак, это ему я обязан нашей встречей…       Броска заливает котелок водой из бурдюка, вешает его на огонь. Ужин, считай, готов, вот бы еще заткнуть эльфа, чтобы погреться у костра в тишине… «Я твой наемник» — вертится у нее в голове. Нет, наемник и есть наемник, ни на какую-то особенную верность эльфа, ни на его привязанность (еще чего!) она не рассчитывала. Просто… она не может, не хочет, не будет распоряжаться чужими жизнями. Ты считаешь, что я вправе распоряжаться твоей? Значит, я для тебя не лучше Воронов. Ну и получай тогда. Ты не кинжал, ты заноза в заднице.       — Я? Пожалела? Ты и дохлого нага рассмешишь, Зевран. Я Серый Страж, но я клейменая пылеглотка. Я не прирезала тебя на месте, потому что ты не просто наемник. Лелиана сказала — ты дорогущий наемник. А мы получили тебя забесплатно. Против Мора, говорил Дункан, все средства хороши. Все — значит, даже ты. — И тут Броска, не выдержав, мстительно усмехается: — Не думай обо мне слишком хорошо.