последняя стадия туберкулëза

      Аня внутри какой-то жидкий сплав, что-то холодное и с мертвецким фиолетовым, — что-то такое спрятанное, зарытое и больное, что трогать страшно. Ходасевич можно переделать, — Рихтер знал и видел за кого берётся. За убитое сердце с синдромом спасателя.       Но оно ещё почему-то судорожно бьётся, качает кислород вместе с кровью для кого-то, для помощи и бесконечной любви не для себя. Оля подрывается на просьбы и идёт нежно говорить ложь, вставляя правду со слёзами. Из Ходасевич можно закалить сталь. Чтобы та не проснулась один раз с перерезанным руками в ванной.       А Куницина кунцит. В сталь не переправляется — он далеко-далеко в пигменте губ и глаз, он дальше чем айсберг, который потопил Титаник. Аня прячет не многое в себе — три вещи. Рихтер их оболочки в Кунициной видит, а руками дотронуться не может. Как бы не крутил ей шуруповёрты в глаза.       Калинин знает, что без хитрости не выживет, — поэтому привыкает жить предателем и стукачом. Слишком боится остаться на улице и поэтому вертится. Хочешь жить — умей вертеться. И в Ходасевич его притягивает принципиальная любовь к всему живому. Она не убьёт и не будет стукачить — она напишет заявление по собственному. А Калинин нет.       А Руслан тоже закручен по спирали — тоже скрывает. Боится, что увидят, но есть одно отличие — он и сам не осознаёт, что прячет. А Аня то, что творит, прекрасно осознаёт. Все механизмы прячет и выдаёт её только одно.       Она с самого начала смерть не осознаёт. Вот как ушла Ира — так Куницина рамки с пациентами верх дном ставит. Для неё это лишь уничтожение клеток вирусами и дальнейшее развитие вирусных агентов. Аня смерть блокирует для восприятие и когда нибудь обожжеётся так, что сгорит подчастую.       И Куницина слышала рассказы о смерти близких, Аня знает, что это разрушительно, и это разрушительно тихо подползает к ней со спины. И поэтому то ли избегает кончины, то ли ныряет в неё с головой. Аня уйдёт, когда зайцы подойдут слишком близко к лисице.       А Егоршин это что-то всецело смертное, ощущаемое, Руслан смертью живёт и дышит. Знает, какого это. И Аню Руслан внутренне щетинит и просто невыносимо пугает. Но выходит как-то так, что Кунициной нравится чужие принципы. Они интересно балансируют с иным миром и на их примере можно познать, что такое умереть.       Но блятский менингоэнцефалит. Аня его смерть представляет лиричную — от себя же, от выдуманного благородства и например, какой нибудь нейродегенеративного заболевания. А менингоэнцефалит — почти вирус. И Куницина воспринимает это лишь на университетских конспектах и простой врачебной практике.       Врач о лечении и анамнезе, а не о смерти. Но Егоршин почему-то врачевание связывает прочно лишь со смертью.       И Аню это почти веселит. Учитывая, что все её улыбки без улыбок.       А Егоршин, самое веселое, в Кунициной смерть и видит. Запутанно, — Рихтер сам чуть не запутался, — но Аня ныряет в этот бассейн без кислорода и всплывать оттуда не спешит. Для неё смерть — длина и ширина. А для Егоршина забытие. И поэтому паутина дверцы на ту сторону на всей сущности Ани: на сознании, языке, жестах и мыслях. И Руслан это считает совершенно не смешным.       И она не поймёт никогда. Ни-ко-гда. Сколько бы о ней не просила. Для Кунициной это личная полоса невезения и закон подлости. Она до неё никогда не доберётся — даже когда будет умирать, умрёт быстро и безболезненно. Для кого-то сказка, а для кого-то кошмар.       И когда у Егоршина агрессия, у Ани пассивная ненависть. Когда у Руслана долг, у Кунициной исследование. Когда у него смерть — у неё конец медицинской карточки.       Аню ломать не надо, но сдетанирует она обязательно. Зависит от времени. Может, и не почувствует ничего, может, выброситься с окна от злости. Время режит, и тогда кунцит превратиться в пепел.

А слёзы Кунициной вряд-ли были для Егоршина.