последняя стадия туберкулëза

      Руслан залетает в кабинет резко, рвано, чуть не сносит стопой ножку стула, ругается удушливым дыханием, режет углом напряжённых скул, и, Куницина клянётся, бледнеет с каждым новым вздохом. Берёт документы со стола, почти сбивая бедную кружку Ходасевич, раздражённо махает ей рукой на это, роняет листок, успевая помять его, расправить, испачкать и так же мимоходом вылетает из раскрытых дверей.       Ходасевич и Калинин, несмотря на привычное замогильное настроение Егоршина, удивлённо переглядываются с кружками у рта. К кому-то точно сегодня зайдёт на обед смерть.       Напряжённый Егоршин большими шагами добирается до лаборатории, бьёт рукой по двери, пугая почти заснувшую Куницину, что слышала лишь судорожные вздохи и чёткую трель носков туфель о паркет. Вскидывается, рябит перед глазами белым халатом, вжимается в стул напротив и затихает. Трясущимися руками открывает какие-то колбы, пододвигается к микроскопу и скрипит зубами.       Аня смотрит на эту картину с присущей усталостью, и вглядывается в острые черты Егоршина дальше. Находит в них что-то совсем уж нехорошее: отчаяние с примесью ярости, может? Но знает лишь одно: после взгляда на гордые карие глаза, остаётся какой-то горький осадок на языке. Куницина прячется за полками и настораживается.       Руки трясутся, и даже Аня, с расплывающимся взором после ночного дежурства, видит это.       Кажется, он почти не дышит. Он опять бежит от проблем. Опять. Куницина не хочет проводить ему проповедь, видит же — одно неправильное движение, и, кажется, углы помятой документации перережут ей глотку. Надо срочно сматываться отсюда — ему надо быть одному. Всегда. Не потерпит он пронырливой куницы под боком, когда у самого ярость такая в глазах, что коленки подкашиваются.       Куницина по-настоящему начинает волноваться. Успев выучить каждый пассивно агрессивный жест и мимику Егоршина, она действительно не видела такой горечи в хриплом дыхании Руслана. Разражённо расцарапанные руки, скрежет зубов и долгий взгляд чернеющих глаз — этот замечательный квартет Аня встречала и проводила каждый раз, а иногда и сама была инициатором очередной гневной триады. Что-то определенно случилось — не Рихтер, не Ходасевич и не Калинин — случилось что-то до зуда костей неприятное.       Егоршину точно некомфортно в компании бедо-коллеги, но, всё таки, может, он не просто так сбежал от вездесущей компании Ходасевич-Калинин-Рихтер, к ней, сонной и толком несоображающей Кунициной?       Неприятный звук бьющегося стекла вырвал из астрала, замирая в горле испуганным комком. Сейчас точно сдетонирует, а позже и Куницину детерминирует. Егоршин доигрался в салки со своими трясущимися руками — итог — разбитая пробирка с характерным хрустом украшает пол лаборатории.       Но Аня молчит. Смотрит на Руслана, на его с глухой яростью сжатые скулы. Он не расскажет ей. Не тот человек, не то место, не то время, не тот Егоршин Руслан Леонидович. Точно не тот. Куницина не понимает ни его, ни как его успокаивать, ни как сделать свой взгляд менее усталым, ни как искренно улыбаться, ни как взглянуть в глаза Богу Смерти, ни как отказать необъятному ужасу небес.       — Синдром Паркинсона? У нас уже пробирок не хватает, извиняй, но, может, передохнуть?       Аня ходит по тонкому-тонкому льду, поддевая Егоршина совсем не за то, что видит. Но знает — один вопрос про причину трясущихся рук — и, скорее всего, Руслан утопиться в своём горе один раз и навсегда. Лучше бить глупыми шутками, избегая судорожно больных зелёных глаз, лучше отправить его куда-то подальше отсюда, например, в ссылку в Сибирь. Чтобы один гордый невролог избавился от нужды в людях.       Отвечает дрогнувшим голосом:       — Вынырнула из астрала?       Переводит тему. Отлично! Замечательно, а теперь, можно, наверное собрать вещи, и свалить восвояси, не мудря с оправданиями самолично провозглашёного Бога Смерти напротив.       Только вот Куницина никуда не уйдёт. Закроет глаза, протянет руки и зашкирку притянет почти жалкого Егоршина к себе. Жалкий, бедный, и невероятно сложный.       Когда навстречу машет ещё одна бессонная смена, на пару с злым неврологом, так уже всё равно на сливающиеся глаза и больную спину. Ну и пусть — пока прионы в нервных клетках Руслана съедают его изнутри, можно и подождать.       Прижавшийся Егоршин вцепился в край стола, напрягаясь всем телом. Сжимает короткие рукава Кунициной, смотрит недоверчиво и сдаваясь, утыкается лбом в острое плечо.       — Ну и зачем ты это сделала?       — Чтоб не выеживался лишний раз.       Фыркает в плечо, закрывая глаза в сгибе шеи.       И не надо знать недо-вирусологу, как Егоршин боится быть забытым не только в глазах матери. Боится, и замирает у плеча ненавистной Кунициной. Ничего, ей сидеть ещё ночное дежурство, потерпит и гордого Руслана, и судорожное дыхание в спину, и молчаливую тишину.       Кунициной не нужны проблемы Руслана, ни слезливые глаза, ни противный нрав. Но, пока, гордые глаза стыдливо опущены вниз, и не метают молнии, может, можно и потерпеть.       Он не верит людям. Он не верит, он боится, шипит обожжённой волчьей холкой. Но самое страшное, что не верит он себе. Своим же рукам со скальпелем, своим же медицинским диагнозам и загнанной кунице в клетке напротив.       Когда нибудь Егоршин точно свыкнеться со своими демонами, но, уж точно, не сегодня.