Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся.
Библия, Новый Завет. Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис)
— Миссис Казински! — Ява постучала кулаком в её дверь, но старуха совсем ничего не ответила. — Миссис Казински? Это Ява Лионель. У вас есть свет? В новом доме она никого, кроме древнего ископаемого миссис Казински, не знала, но не сказать, чтобы питала к соседке тёплых чувств. Разве что просто была с ней знакома. Вдруг на лестничной площадке выше кто-то открыл дверь, и Ява услышала мужской голос, отскочивший от стен, как мячик для пинг-понга: — У всех вырубили электричество? — Кто-то застрял в лифте! — сказал молодой женский голос из-за закрытой двери. Это была соседка по площадке миссис Казински, которую Ява тоже не знала. — Почему вы так думаете? — спросила Ява. — Я слышала крики, когда хотела спуститься на лифте, — пугливо сказала та. — Кабина не успела подойти, а свет уже отключили. — Нужно вызвать служащего! — сказал мужчина сверху и с грохотом закрыл дверь. Ява беспокойно переступила с ноги на ногу и потёрла затылок. — Может быть, позвонить в службу спасения? — растерянно спросила она. — Хорошая мысль! — подхватила соседка. — Что за бред! — раздражённо выглянул из другой двери круглолицый мужчина в очках. — Не надо сеять панику. Отключение электричества — это ещё не… Вдруг стены дома сотряслись от странного гула, а улица снаружи — от ещё более громкого грохота. Чувство было таким, словно весь этот огромный дом содрогнулся до основания. С потолочных перекрытий и тяжелых балок, покрытых краской, посыпалась пыль; Ява взглянула под ноги и вздрогнула, заметив, что крупные плиты, которыми был выложен пол, разошлись во швах, словно куски распадающейся мозаики, и задрожали, будто выплясывая странный танец. Но затем гул этот, похожий на рокот, доносящийся из груди пробудившегося великана, всё нарастая и нарастая — теперь Ява сравнила его с рёвом самолётной турбины — разнёсся так далеко по городу, что все жильцы, кроме миссис Казински, не сговариваясь, выглянули из дверей. Однозначно, рокот такой не мог дать один только покачнувшийся дом. Казалось, содрогнулась сама земля, скованная полотном бетонных серых улиц и эстакад, и засеянная, словно громадными деревьями, стремящимися ввысь небоскрёбами, окутанными туманной пеленой. Ниже этажом странным, потусторонним белым светом вспыхнуло узкое окно лестничной площадки. Плаксивая соседка, позабыв про участь застрявших в лифте людей, о судьбе которых так пеклась, бросилась к ступеням: — Что это? И остальные подхватили, как волна, шепчущая по берегу: — Что это? Что? Что? Что? Что… Каждый мог бы зайти в свою квартиру и уже оттуда полюбоваться на жуткое зрелище, которое стало точкой отсчёта начала конца всего сущего, но никто из них не догадался сделать этого, опять же, разве что кроме старухи. Казински в своих войлочных шлёпанцах, неторопливо пройдя до стандартного окна — громадного, как и у остальных, но в её случае сиротливо завешанного пыльным тряпьём, которое она умильно звала «шторками» — медленно села в кресло-качалку и оттолкнулась пяткой с болезненным натоптышем от пола, просто залитого цветным лаком: для ремонта это был самый дешёвый вариант. С лёгким «скрип-скри-и-ип», и снова — «скри-и-ип-скрип», старое кресло проехалось взад и вперёд на деревянной дуге, малость согнувшейся под немалым весом миссис Казински. Надев на переносицу вторые очки с мутными, толстыми линзами, прямо поверх первых, которые не снимала никогда, она, облизнув белёсым языком впалые губы, вцепилась в своё вязание, привычно постукивая крючками и ворочая нитки скрюченными пальцами, но сама не отрывала глаз от панорамы окна, где разворачивалась последняя трагедия этого мира. В линзах старушечьих очков, продававшихся за доллар пятьдесят на кассе любого дешёвого супермаркета в округе, отражались огромные шпильки многомиллиардных зданий, опутанных сетью мостов и дорог. Их погасшие стеклянные стены освещали глубокие, бледные, пугающе белые вспышки далеких мёртвых молний, которые без единого удара грома били из-за облаков. Как в замедленной съёмке блокбастера, чёрную небесную пелену разорвали иглы света, похожие на узкие следы падающих комет. Кометы эти стремительно неслись к земле, обожжённые слоями атмосферы, и, если бы миссис Казински видела так же хорошо, как Ява Лионель, она могла бы насчитать десятки их, падающих на многие, многие мили в самом городе и вокруг него. Освещённая этим белым сиянием, миссис Казински, сгорбившись над своим вязанием, как толстая, старая церковная мышь, торопливо стучала спицами, вывязывая новый ряд почти что вслепую, наугад. Руки работали, глаза не отрывались от неба. Что-то в её тщедушной душе, торопящейся завершить все земные дела, шептало многоголосием таинственных, высоких обертонов, нечеловеческих, а потому страшных: Сегодня случится что-то плохое. Мы пришли. Мы упали в эту почву, как семя исцеляющее. Эти последние грозы смоют любую скверну. Мы сошли с неба. Мы. Здесь. — Они здесь, — тихо проговорила миссис Казински и со вздохом перекинула петельку. — Они здесь, — странным голосом сказала плаксивая соседка, прилипшая к оконному стеклу ладонями. — Они здесь, — почти успокоившись, бормотали Джошуа Ривз и Коэн Абернатти, которые не видели вспышек и друг друга совершенно не знали, пусть и жили в одном доме, но застряли в лифте — один был коммивояжер, другой — офисный планктон, так, ничего особенного. — Они здесь. — Они здесь. — Они здесь. — Они здесь, — твердили сотни людей на разный лад, кто-то — печально, кто-то — удивлённо. — Они здесь, — прошептала Ява, глядя в край узкого окна поверх человеческих голов, припавших к озарённому вспышками небу. Люди сейчас больше всего были похожи на стадо без пастуха, одинокое и брошенное, и в том, чтобы сбиться воедино, почти что в слитный руконогий организм со множеством горящих, испуганных глаз, было им некое успокоение — потому что переживать последнее пришествие вместе, плечом к плечу, было проще и легче, чем один на один.***
Кайл Лионель спал у себя в башне Танджеро, в маленькой обшарпанной квартирке, худо-бедно оснащённой «Мелодией-1» — тогда ещё она была не такой передовой системой, потому много и часто глючила и выдавала целый калейдоскоп тянущихся друг за другом системных ошибок, похожих на стеклянные цветастые узоры в сплющенной картонной трубке. Он спал и видел десятый сон, потому что замотался, как собака, и только вчера вернулся из Сирии, однако не успел сменить долбанный часовой пояс и просто выспаться, мать вашу, как всё его естество сотряс страшный гул. Как хороший солдат Федерации, Кайл подскочил за долю секунды, и это было почти инстинктивным решением. Он не то чтобы не хотел спать: очень хотел, очень — но не мог. Возможно, его спасло именно это. Что-то шепнуло ему в голове — подымайся. Посмотри наружу. И он открыл глаза и оказался на ногах, против окна, послушным голосом велев «Мелодии-1» поднять жалюзи. Те автоматически поползли наверх и тут же, вздрогнув, остановились. — Жалюзи подняты, — ласково сказал динамик под потолком. Это было абсолютной ерундой. Жалюзи как были, так и остались опущены. Кайл, почесав затылок, покряхтел и перебрался через компьютерный стол, низкое кресло и кучу всякого барахла к окну, заставленному так плотно, что половина его была просто не видна. Однако в этот миг всё здание Танджеро колыхнулось, как дерево от порывистого удара ветра. На кухне с оглушительным грохотом рухнула микроволновка. Стеллажи, забитые книгами, попадали на пол. Он высказался: — Твою мать! И успел отскочить, когда старенький торшер едва не звезданул ему прямо по коротко стриженной макушке. Рассеянно уклонившись от рухнувшего комода, забитого бельём, футболками и свитерами, он обернулся назад, беспомощно наблюдая, как книжные листы кружатся в воздухе, будто презабавные птицы. Снаружи без единого удара грома били молнии. Один раз, два раза, три раза, четыре раза… Кайл заслонил лицо рукой и выпрямился, освещаемый этими странными вспышками сквозь узкие бреши в жалюзи, а потом не сдержался и сам раздвинул алюминиевые пластинки, подняв их с помощью цепочки, повисшей сбоку. С каждой такой молнией, видел он, на небосклоне появлялась неугасимая, ослепительно яркая звезда, которая стремилась прямо к земле. «Метеоритный дождь?» — промелькнуло в голове у Кайла, и он вскричал, отшатнувшись к стене, когда один такой метеорит пролетел прямо перед его окном. В подобных этому случаях время имеет странную привычку замораживаться и длиться едва ли не бесконечно. Оно тянулось одуряюще медленно, как дешёвый сыр из разогретой крахмальной пасты. Кайл, бешеным взором проследивший за пламенеющей торпедой, которая едва не снесла часть его квартирки, увидел, что огонь был белым — абсолютно белым, как пучок энергии, как солнечная петля. Внутри этого пламени, формой похожего на веретено, что-то темнело. Кайл не смог разглядеть, что именно, но знал, что там было что-то живое. И это что-то спустилось вместе с молнией, озаривший небеса. Они здесь, — подумал Кайл с пугающей ясностью. Он не мог понять, кто эти они, почему он так подумал, что вообще пришло ему в голову. Но они были здесь. Он знал это так же ясно, как-то, что он — Кайл Лионель, и что ему двадцать семь лет, и что он служит в армии Федерации. Он не мог обозначить их как-либо иначе, кроме того странного веретена в пучке света. Спустя долю секунды после того, что он осознал, Танджеро сотрясся от удара. С земли поднялись высокие клубы пыли. Кайлу показалось, что дом накренился: он почувствовал это, сначала неуловимо, потом понял, что так и есть, по скользнувшим вбок босым ногам. Танджеро что, развалится? Сложится здесь, как карточный домик? Тогда надо уходить как можно скорее, пока он не рухнул. В небе по-прежнему беззвучно били молнии, озаряя своим потусторонним светом тучи. Взглянув на них, Кайл подумал, что видит там, за их пеленой, в огромной массе низвергающегося дождя, высокие жуткие тени — тени, похожие на людей, живые тени с угадывающимся движением, те, что наблюдали за ним так же, как он наблюдал за ними… Они видели его, кем бы ни были. Они видели каждого из них. Отметая эту новую мысль в сторону, он, собравшись с духом, подошёл к окну прежде, чем уносить отсюда ноги. Он жил на сто пятнадцатом этаже небоскрёба, но почти без труда заметил какое-то движение на ярусной парковке, в груде разломанного бетона, в огромной воронке, которая разорвала часть опорного блока Танджеро. Пробормотав «они здесь», он подхватил куртку. Они здесь — вот всё, что крутилось в его голове. Он сунул ноги в кроссовки, приговаривая два этих слова; в футболке и джинсах вылетел в коридор, не забыв взять карточку-пропуск и смартфон. Хорошо, что они лежали на полке, где ключница. Хорошо, что он бросил их туда прежде, чем завалиться спать. В голове не укладывалось: что происходит? Люди метались по лестнице вверх и вниз, будто теряясь в направлении, куда бежать. Кайл не понимал, какого чёрта они это делают, если нужно бежать из Танджеро. В некоторых квартирах двери были открыты настежь. В других Кайл ясно слышал щелчки проворачиваемых замков. «От кого они запираются, если дом вот-вот рухнет?» — машинально подумал он и устремился бегом вниз, крепко держась за перила. В голове было легко и очень, очень пусто: тело привычно делало за него всю работу. Он запнулся на ступеньке, когда девушка с девяностого этажа — Кайл часто встречался с ней в лифте — взахлёб крича что-то нечленораздельное, бросилась с лестницы в дверь площадки и устремилась к тем самым кабинам, отчаянно нажимая на кнопку, один раз за другим. — Твою мать! — выругался Кайл и побежал вслед за ней. Он настиг её в два прыжка, схватил за плечи, прокричал в самое ухо: — Не садитесь туда, не садитесь! Дом рушится, нельзя садиться, надо бежать! — Нет! — завопила она в ответ, и Кайл почувствовал, что всё её тело бьёт сильная дрожь. — Ты не понимаешь! Что ты знаешь о них, если они здесь?! Я должна, должна спрятаться, пока они меня не нашли! Они — здесь! Двери разъехались в стороны, звякнул звоночек. Кайл схватил девушку так крепко, что даже взрослый мужчина не вырвался бы из его рук. — Я тебя не пущу! — он знал, что это чистое самоубийство, однако не ожидал, что она вопьётся зубами в его запястье с такой силой, что едва не оторвёт от руки кусочек плоти. Кайл завопил от боли, застонал, разжал пальцы. Девушке хватило доли секунды, чтобы броситься в кабинку и вжаться в стену. Теперь, будучи там, в самом страшном месте во всём Танджеро, она безумно улыбнулась. Улыбка её, больше похожая на оскал, обнажила зубы, обагрённые кровью. Мощная вспышка осветила все этажи насквозь долгим, пронзительно белым лучом. Свет его прошёл через стекло и бетон, через полы и стены, и через людей тоже. Не прошло и мгновения, и Кайл не успел даже крикнуть «выметайся оттуда!», как Танджеро содрогнулся снова. С оглушительным свистом и рёвом одна из лифтовых кабин, сорвавшаяся с тросов, снесла ту, где стояла девушка. Кайл отшатнулся, ощутив на своём лице движение воздуха от падающих кабин. Он едва удержался на ногах. Человека, которого он знал, пусть смутно, но всё же, только что смело, сплющило, раздавило, уничтожило. Где-то внизу прогремел далёкий взрыв. По лифтовой шахте, как по горлу, опалённому изжогой, стал подниматься клуб дыма и столб огня. Если он не хочет к ней присоединиться, нужно двигаться, — подсказал внутренний голос. И Кайл побежал. Всё было, как в дурном сне. Люди проталкивались вверх и вниз по лестнице, мчались что есть сил, кто-то навстречу свободе, кто-то — обратно, к смерти. Кайл был на волосок от гибели, когда в особенной давке уже второй раз Танджеро накрыло сияние. Кайл спрятался от него, поставив перед собой локти и опустив голову, и вжался в стену. Люди перед ним волновались, как море; все прижались друг к другу, он услышал сначала общий взволнованный вздох, потом — нарастающий гул. Это были крики, которые разрывали множество глоток. Потом всё потонуло в странном шуме, похожем на приливную волну, и только после этого Кайл услышал пугающую тишину. Он осмелился убрать руки от лица и оцепенел, замерев на краю обрыва, под которым была громада обрушившейся южной стены Танджеро. Что-то снесло её, как масло ножом отрезало; в шоке, Кайл взглянул вправо и заметил женщину лет сорока и ребенка не старше восьми. Они точно так же, как он, прижались к стене и испуганно глядели вниз. Ветер трепал их волосы и куртки; выглядели мать и сын неважно, впрочем, Кайл подозревал, что и у него вид был так себе. — Что случилось, — дрожащим голосом спросил он. — Что? Но они не смогли ответить. Они только подняли глаза на небо, в котором, падая и угасая у самой кромки горизонта, одна за другой, падали ослепительные белые звёзды. И в тот вечер Кайл понял, что вместе с ними в этот мир пришло что-то недоброе.***
Землетрясение закончилось так же стремительно, как и началось. К тому моменту оценить ущерб, нанесённый мегаполису, было невозможно — всюду в небе курился дым, везде слышались звуки сирен скорой помощи, полиции и спасательной службы. Ява не курила, совсем: не пробовала даже в колледже, даже в старших классах, однако после того, как она, заключённая в эту страшную башню из слоновой кости, наблюдала в окно за рушащимися небоскрёбами, которые складывались, как карточные домики, в столбах дыма и пыли, сигарета пришлась очень кстати. Ява даже не могла сказать, кто её дал. Какой-то мужчина в офисном костюме, в узких стильных очках. Он затянулся сам, потом раскашлялся, хотел выбросить сигарету на пол, но Ява робко попросила — можно мне? И он кивнул. Табак был смолистым, горьким, тошнотворным. Дым заполнил лёгкие. Яву затошнило. Кашляя не хуже мужчины в очках, она осторожно отдала ему сигарету и, пытаясь сплюнуть в руку омерзительную на вкус слюну — только бы не проглотить — как сомнамбула, покачиваясь, побрела в свою квартиру. Свет кончился; с неба перестали падать огненные веретёна, они явились. Ява, устало открыв незапертую дверь, прошла в ванную комнату, сплюнула слюну в раковину, затем хорошенько прополоскала рот и вымыла руки. Перекрытия в доме всё ещё стонали, как кости раненого животного; он по-китовьи гулко жаловался всем, кто готов был выслушать — меня тоже задели, я изнемогаю, смотрите все! Если бы Ява была не так испугана, она взяла бы себя в руки и немедленно покинула дом. И если бы она сделала это, возможно, её ждала бы неминуемая гибель. Она была неверующей; девяносто четыре процента населения к тому году отрицали теизм и Бога как такового, но даже если стадо отвернется от пастуха, овцы не смогут одним только своим презрением и отрицанием того, что он есть, заставить его исчезнуть. И если бы Яве потребовалось объяснение, почему её дом не упал, кто знает, каким был бы её ответ? — Это везение, — говорили многие люди тем же вечером, — мы ходили по лезвию. Рухнуло четырнадцать зданий. Погибло более пяти тысяч человек. Ещё восемь под завалами. Пять и восемь. От этих цифр у Явы мутнело в голове на другой день. А в тот вечер, дрожа всем телом, она забралась под плед у себя в кресле, накрылась с головой и расплакалась, глядя в панораму ночного города, объятого пламенем. Телефон разрывался от звонков и сообщений, но Ява не могла заставить себя и не брала его в руки. Всё, на что она оказалась способна — добрести до холодильника, плеснуть в кружку остатки молока из пакета и вернуться в своё кресло, чтобы там, всхлипывая, залпом проглотить ледяное молоко и снова усесться с ногами под плед, закутаться в него, самостоятельно подоткнуть один бок и другой. Вот так она и переждала эту страшную ночь, в забытьи, провалившись в глубокий сон. Она была не одна. Многие люди, увидев тот свет и понаблюдав за ним, ощутили страшную сонливость. Они были потеряны, они никуда не бежали и не стремились. Порой, даже не зная, что с их близкими, которые могли пострадать от последствий страшного землетрясения, очевидно, вызванного необычной грозой, люди засыпали, будто кто-то нажимал невидимую кнопку — и выключал их. Можно ли выключить тело и разум вопреки человеческой воле? Той ночью всё казалось возможным, даже это; несмотря на тревожный шум сирен, сон был удивительно крепким, едва не мертвецким. Утро пришло вместе с агонией. Из многомиллионного города, помимо пострадавших под завалами, не проснулись некоторые из тех, кто видел сияние в небе. Никто не мог сказать, почему: аутопсию тел не проводили, медики не справлялись с потоком прибывавших мертвецов. Люди просто умерли во сне, и всё. Если бы врачи задались целью исследовать это явление, они изучили бы по разным приметам покойников, что произошло это враз, одновременно со всеми, и случилось страшно, как оборвавшийся вздох. Глаза мертвецов были закрыты; если бы им заглянули под веки, то увидели бы полностью белые радужки и выбеленные зрачки, похожие на застывшие фонарные пятна. Агония нарастала. Ява проснулась, и где-то на другом конце города проснулся также Кайл, её брат. Миссис Казински, к сожалению, нет, но сон настиг её за вязанием. Кто знает, была ли эта смерть лучшей из всех, что ждала каждого в ближайшие дни? Возможно, и да. Возможно, и нет.