Рассказы от Жизни до Смерти

Серый — цвет Вселенной. Единственно истинный, уникальный в своей абсолютности. Серый заключает в себе все возможные цвета, потому что... — Что сейчас в моде? — Розовый. — Хм. Жизнь запустил пальцы в только что уложенные волосы и растрепал зачесанную набок челку, не оставляя ей шансов. Если бы он оторвался от своего отражения в зеркале, заметил бы, как закатила глаза Судьба у него за спиной, еле сдерживаясь, чтобы не кинуть в него гребень. Он был крайне недоволен, и это отчетливо читалось на его лице. — Не слишком ли экстравагантно будет покраситься в розовый? — У тебя есть предел экстравагантности? Смешок Судьбы не оставил и доли надежды не заметить сарказм в ее словах. Жизнь ухмыльнулся, наводя окончательный беспорядок на голове уже обеими руками. Пропуская платиновые пряди сквозь пальцы, он думал о том, как же сильно ненавидит их природный оттенок. Их естественный оттенок, единственно верный, не окрашенный лукавством иллюзий. — Тоска. Из века в век Жизнь привык внимательно следить за модой во всем: особенно это касалось одежды и внешности. Красота действительно часто требовала жертв, но ему самые изощренные пытки в этой сфере не приносили дискомфорта — люди страдали от собственных изобретений куда больше. В любом обществе, в любой ситуации Жизнь умел идеально подстроиться под случай и выглядеть при этом блестяще. Единственное, чего он не выносил — цвет своих волос, а потому изобретение стойкой краски стало настоящим успокоением для его самолюбия. Остановиться было невозможно — он перепробовал все оттенки, от вполне нейтрально привычных до откровенно вызывающих. Однако в какой-то момент волосы все равно неизбежно возвращали себе практически белый цвет. Практически — потому что, на самом деле, абсолютно белого цвета не существует. Не существует и абсолютно черного. Розового, зеленого, бежевого и какого бы то ни было из необъятной палитры, которая так ласкает глаз способных видеть. Есть только один цвет с бесконечным множеством оттенков, остальное — особенности восприятия, которые можно долго объяснять научно. Но Жизни была известна настоящая причина: истина невыносимо, отвратительно, ужасно скучна. — Взгляни-ка. — Веков пять бы мои глаза тебя не видели. — Ну же, не будь такой вредной. Бело-черный костюм с иголочки, невероятно пестрый галстук-бабочка и не менее пестрые мужские туфли в тон, запонки в виде черепов, волосы, частично зализанные, частично представляющие из себя творческий беспорядок — и Судьба бы признала, что в прическе что-то однозначно есть, если бы... — Фиолетовые, серьезно? — Скажи, смотрится круто. Жизнь сиял ярче полуденного солнца, белоснежная улыбка завершала этот кричаще бунтарский образ своей голливудской притягательностью. — Инквизиции на тебя нет. — Что... А впрочем... Улыбка на его лице стала естественнее и мягче. Отвернувшаяся от него к своим книгам Судьба ее, конечно, уже не видела. Жизнь вдруг подумал, что не так уж всерьез она, наверное, ворчит на него каждый раз, и есть в этом что-то такое из детства. Чувствовать себя ребенком, подростком, дерзким и непослушным — как это все-таки здорово. Замолчав, он нашарил в одном из карманов платок, развернул его и взглянул на свое отражение в маленьком треугольном осколке стекла. Серое лицо на сером фоне мира способно было вогнать его в беспричинное уныние. Даже глаза отличались лишь более и менее яркими оттенками серого. А он так любил их насыщенный черно-белый контраст. Жизнь прикрыл веки, а подняв их, прошелся взглядом по комнате, перечисляя наизусть все мыслимые и немыслимые цвета и оттенки, что вновь появились, стоило убрать злосчастный осколок обратно в платок. Он так любил этот мир, полный обманчивых красок. И люди — они ведь любили мир по той же причине. Так почему же он так и не смог до сих пор отказаться от той крупицы правды, которой легко было пораниться, стоило лишь коснуться неровного острого края? Ответ был предельно прост.