Битва славы / Glory's Fray

Дверь за ним с грохотом захлопывается, оставляя Рей одну в темноте конюшни, замёрзшую и дрожащую, пока летнее тепло просачивается сквозь стены. Она прерывисто дышит, хватаясь за шёлк своей тоги и комкая её влажными руками.       Её мысли мечутся.       Этот мужчина, без сомнения, хозяин дома…не тронул её. По крайней мере, не инвазивно. Она видела, что происходит с рабынями в таких случаях, когда отчаявшиеся женщины попадают в лапы могущественных, но отчаявшихся мужчин.       А этот мужчина казался отчаявшимся. Его глаза были полны страха, движения хаотичны, и она не знает, что чувствует, вспоминая об этом. Здесь, в темноте, она вспоминает глубину его глаз, его голоса, когда он так нежно говорил с ней.       Потирая огрубевшую кожу на запястьях, в попытке успокоить горящий след от кандалов, Рей шагает вперёд, ближе к стогу. Травинки сена прилипают к её босым ногам, глаза привыкают к серебристому лунному свету, проникающему сквозь тонкие трещины в деревянном потолке.       Прежде чем она укладывается, решив, что эта ночь будет неспокойной, рядом ржёт конь.       Рей вздрагивает, поднимая взгляд. Неясный силуэт жеребца кивает ей — странное, манящее движение, которому она вынуждена повиноваться.       Она шепчет тихие, успокаивающие слова, протягивая руку, и прижимает её к морде животного. Горячий воздух из его раздувающихся ноздрей обдувает запястья девушки, по руке прокатывается глубокое приветственное пофыркивание. Несмотря на усталость, Рей улыбается, обнимая вытянутую морду коня двумя руками.       — Полагаю, после всего я всё-таки не одна сегодня.       Она гладит рукой длинную шелковистую гриву, шепча тихие слова.       Спустя несколько минут, в течении которых девушка успокаивает коня, Рей оглядывается. На стене рядом висит масляная лампа, и рабыне удаётся её разжечь. Её мгновенно окружает благословенный свет, и она облегчённо вздыхает.       В поле зрения появляется морда коня, поразительно красивая и вытянутая. Его вид снова восхищает её, когда девушка проводит ладонью по массивной шее. Она тянется вдоль его крупа, вглубь стойла, пока её рука не нащупывает седло.       Рей вопросительно смотрит на него. Конь не должен нести такую ношу всю ночь. Решив действовать, она поправляет свою свободную тогу, открывает дверь стойла и осторожно проскальзывает внутрь. К её приятному удивлению, животное, кажется, принимает её дружелюбно, размахивая хвостом и моргая длинными ресницами.       — Полегче, — подбадривает она коня, похлопывая его по боку и подходя ближе. Рей начинает работу с застёжек, ослабляя ремни.       Седло начинает соскальзывать, и, вздрогнув, рабыня ловит его, снимая тяжёлое одеяние с крупа и с ворчанием перекидывает его через высокую ограду стойла.       Как только оно падает, раздаётся легкий звон, как будто упало что-то полное и тяжёлое. Посмотрев вниз, взгляд Рей останавливается на неплотно завязанном мешочке. Должно быть, он был плохо привязан к седлу. Глядя на коня, словно желая увидеть, не возражает ли он — а он не возражал — девушка присаживается на корточки, сгребая мешочек в ладони.       Рабыня приоткрывает его и ахает, поражаясь обилию серебряных и золотых монет, спрятанных внутри. Она не может даже представить, какое богатство это должно означать для римлянина, и что это может значить для неё.       Сердце бешено колотится, и Рей прижимает свёрток к груди. Этот человек, должно быть, оставил это здесь.       В качестве проверки?       — Нет, — шепчет она сама себе, начиная дрожать там, на полу конюшни. Жеребец тихо ржёт позади неё, нервно помахивая хвостом.       Рей пытается успокоиться.       Нет. Нет, это не должно быть испытанием…       Она пришла раньше, ночью. И ошеломлённое выражение угрюмого мужского лица, доказывает, что мужчина вряд ли вообще знал, что Рей здесь. Пока так нагло не зашёл внутрь.       Девушка встаёт, заглядывает в мешок и достаёт одну из золотых монет. Она крутит её, разглядывая на свету. На монете отпечатано мужское лицо, но невозможно сказать, сколько он стоит. Но по одному лишь виду и с какой тяжестью она давит на палец, Рей понимает, что сделана монета из настоящего золота.       Этого может хватить, чтобы спокойно жить…       Осознание обрушивается на неё. По крайней мере, этого точно хватит на какое-то время, пока она не найдёт дорогу обратно, в Египет. Возможно, римские законы позволили бы ей купить свободу без лишних вопросов.       Или, возможно, мужчина был прав. Если она сбежит отсюда, за ней могут начать охотиться и убить. В Риме с рабами могут случаться вещи и похуже. В её голове крутятся рассказы о преступниках и рабах, скармливаемых голодным львам.       Рей смотрит на жеребца, на дверь, ведущую наружу, и на темноту ночи за ней. Она смотрит на стог сена в углу, на белый шёлк своей тоги. Всё это…слишком. От пленения её египетского владельца до римских мужчин в доспехах, купивших её, и женщин, которые затащили её в странные купальни и очистили с её кожи следы пустыни, а после одели в тонкую, негабаритную одежду, а после сковали цепями и отправили в этот дом.       Когда она сидела на той кровати, то предположила, что именно он купил её. Но его странные, быстрые слова было невозможно предсказать, а тем более понять. В конце концов, он избавил её от той боли, которую разделяли так много женщин до неё, по крайней мере, на сегодняшний вечер. Но она не может верить ему на слово. Как бы то ни было, его удивление и открытое недовольство её внезапным появлением определённо были признаком того, что ей здесь не рады.       Что ж, это чувство взаимно.       Рей фыркает, прислоняясь к стене стойла, и хмуро глядит на монету в своей руке.       Она могла бы это сделать. Взять деньги и уйти. Он сам виноват в своей небрежности, предоставив ей такой шанс. К чёрту его «предложение». Лишит он её добродетели или нет, он всё равно сделает из неё рабыню.       Она не будет никому служить. Никому, кроме…       Конь фыркает.       Но…       Он поворачивается к ней мордой, тепло дыша ей в руку и толкаясь в костяшки пальцев. Девушка вздыхает, отвлёкшись от своих мыслей, и гладит его челюсть. Если бы она была храброй, или же глупой, она могла бы перекинуть ногу через круп и умчаться в ночь. Могла убежать. В Грецию. Или в Египет. Куда угодно, только не в Рим.       Но. Она знает, что не может. Пока нет. Слишком многое не определено, слишком уж большой риск.       Сделав прерывистый вдох, рабыня дрожащими пальцами возвращает мешок в седло и завязывает его там, где верёвка явно ослабла. Её рука натыкается на что-то твёрдое, оно раскачивается, оказываясь шлемом.       Рей на мгновение задумывается, глядя на чёрную маску из железа. Быстро, словно желая избежать какого-то проклятия, она отворачивается и торопливыми шагами покидает стойло. Прежде чем она может передумать, Рей гасит свет и подходит к стогу сена, опускается на колени и пытается преобразовать его во что-то более удобное.       Лунный свет освещает её, скользя по обнажённым икрам вверх, к изгибу бёдер, лаская кожу холодным сиянием. Рей вздрагивает, подперев рукой щёку, но усталость начинает постепенно проникать внутрь её тела.       Нет. Она не может уйти. Не сейчас. Как только она усвоит римские обычаи, если ещё не слишком поздно для этого, то сможет получить свободу. Когда-нибудь она покинет это место и никогда не вернётся.       С этими мыслями и нитью сомнения, колышущейся на ветру, девушка засыпает, и ей снятся тёмные, нежные глаза.

***

В жёлтом утреннем свете дверь конюшни распахивается, подсвечивая мерцающие пылинки и сонных жуков.       Появляется женщина, ведя пятнистую кобылу в конюшню и стягивая капюшон плаща с головы. Лошадь фыркает и послушно идёт в стойло, когда хозяйка загоняет её внутрь. Женщина поворачивается и протягивает загорелую морщинистую руку к коню, стоящему рядом, который сонно тыкается носом в её тёплую ладонь.       — Доброе утро, Сайленсер, — шепчет она, игриво пощипывая высокий свод морды животного. Он фыркает на неё, и она смягчается, смеясь.       — Я поняла. Никаких игр до завтрака? Что ж, я могу это устроить…       Женщина сворачивает за угол, чтобы взять немного сена, которое хочет жеребец, но обнаруживает мирно спящую молодую женщину.       Уперев руки в бока, она внимательно изучает её внешность. Кожа у неё чистая, но волосы взлохмачены ото сна. Белая атласная тога укрывает её стройное тело, а блеск ткани указывает на род её занятия.       Женщина кладёт палец на губы, отступая назад.       Могла ли она быть отчаявшейся девушкой, ищущей убежище в ночи?       Она удивляется.       Или, может, молодой господин…       Решив выяснить это, она осторожно опускается на колени рядом с ней, положив руку на хрупкое плечо.       — Проснись. — мягко приказывает она.       Рей вздрагивает и тут же смотрит в глаза пожилой женщине. Они потрясающего синего цвета, их яркость гармонирует с красотой её загорелого, обветренного лица и длинных серебристых кос, ниспадающих с плеч.       Девушка пытается сесть, прикрывая вырез своей тоги, чтобы сохранить приличие, и облизывает губы.       — Кто вы?       Она произносит это на своём родном языке, слишком уставшая, чтобы говорить на каком-то другом наречии.       Глаза женщины светятся узнаванием и взгляд становится суровым, и Рей не осмеливается предположить причину этого. На её удивление, женщина отвечает на ровном и тягучем коптском.       — Моё имя — Асока, служанка в доме моего хозяина. А ты кто?       Горло резко пересыхает.       — Рей… Моё имя Рей.       — Что ж, Рей, — произносит Асока.       — Ты далеко от дома и не должна тут находиться. Если молодой хозяин поймает тебя в своих конюшнях, ты не сможешь уйти, потому что ноги твои будут скованы. Я предлагаю тебе двигаться дальше прямо сейчас.       Кровь отливает от лица Рей.       — Вообще-то… — бормочет она, поднимая свои запястья.       С любопытством разглядывая её, Асока берёт их очень нежно, проводя по неповреждённой коже у её ладоней. На неё снисходит осознание, и её взгляд становится ледяным, пытаясь пересечься с взглядом Рей.       — Почему ты здесь?       Трясясь, на грани слёз, Рей рассказывает всё, от римских солдат и человека, который её продал, женщин, что чистили и одевали её, до того, кто привёл её в этот дом. Она никогда по-настоящему не понимала, о чём они говорили, рассказывает девушка.       — Они приковали меня к кровати и всё. Наконец пришёл он и…       — Он?       Рей опускает глаза, воспоминания свежи и холодят её рёбра.       — Х-хозяин этого дома.       — Я поняла.       Взгляд Асоки блуждает по лицу Рей, её разум фокусируется.       Может ли быть чтобы он?.. Нет. Она уверена в этом. Он такой же бескомпромиссный, каким когда-то был его дед, непоколебимый в своих идеалах, упрямый как осёл.       Но она не может удержаться от вопроса, страшась или нет того, каким может быть ответ.       — Значит, он познал тебя этой ночью?       Рей поджимает губы. Она собирается ответить честно, но вспоминает прошлую ночь. Мужчина в тумане своего ограниченного греческого давал ей указание никому не говорить правду о том, что произошло.       Если кто-то узнает об этом, нас распнут.       Его слова рокочут, глубоко потрясая даже в виде воспоминания, и она решается.       Рей кивает, отведя взгляд в сторону и краснея.       — Да. Это так.       Брови Асоки молниеносно приобретают хмурое выражение, она поднимается на ноги, подходит и срывает ведро со стены, прежде чем пойти на виллу.       Рей тоже встаёт, любопытство тянет её за женщиной. Она преследует бушующую женщину в атриуме, где Асока быстро наклоняется, чтобы наполнить ведро водой из бассейна. Она выплёскивается на пол и ковры из ведра, которое качается около неё. Затем с силой целого войска она распахивает дверь и шагает внутрь.       И, скривив губы, Асока обеими руками выплескивает воду прямо на спящего Кайло Рена.       Он плюётся, задыхаясь, в то время как Рей безмолвно стоит в дверях. Его голос гремит по всей комнате, когда он стряхивает с себя воду, глядя на напавшую на него женщину. — Es sturcus! Et…       Он моргает, уставившись на свою служанку, словно она превратилась в демона.       — …Fulcire!       Это слово Асока воспринимает как оскорбление, хотя она не сдерживает свой гнев. Женщина начинает бесцельно бормотать что-то на латыни, и Рей понимает её гнев, когда она тычет длинным пальцем в мастера, как мать отчитывает сына.       — Я пришла, чтобы приготовить тебе завтрак, покормить твоих лошадей и что же я обнаруживаю?! Какую-то бедную египетскую рабыню, вынужденную спать на стоге сена. И ты называешь себя добродетельным, прогоняя её ночью из своей постели? Я была о тебе лучшего мнения, жестокий ублюдок!       Кайло взрывается, откидывая мокрые простыни, чтобы вскочить перед ней. При этом он смотрит поверх её седой головы и видит сжавшуюся в дверном проёме Рей. Её глаза, широко распахнутые от страха, встречаются с его взглядом, и он бездумно пялится на неё, пока длинные ногти не царапают его обнажённую грудь.       Удар возвращает его внимание к пожилой женщине пока она выплёвывает.       — Ответь мне сейчас же или помоги мне, и я сама брошу тебя в огонь Весты. Ты взял эту женщину прошлой ночью?       Он снова глядит на Рей, которая, кажется, подошла ближе. Сжатые губы и лихорадочно сверкающие глаза выдают её, она похоже знает, о чём спрашивает Асока. Вода стекает с волос Кайло, в то время как он маскируется под маской бесстрастия, отвечая низким голосом.       — Да.       Асока смотрит в мрачное, величественное лицо своего хозяина, делая глубокий вдох, прежде чем закрыть глаза. Она качает головой, глядя в пол.       — За все мои годы…       Женщина поворачивается, чтобы посмотреть на Рей, говоря с ней, должно быть, на египетском. Кайло улавливает достаточно, чтобы понять, что она отправляет Рей в атриум дожидаться их. Его глаза неотрывно следят за ней.       Асока, однако, светится от любопытства, снова смотря на него и купаясь в собственной мудрости, от которой, он знает, ему не скрыться, и рычит.       — А сейчас расскажи мне, что произошло на самом деле.