Круги на воде

Если ты не видишь крыльев за спиной, Ничего не бойся и ступай за мной… Блуждающие огни «Блуждающие огни»

Архив Ланъя встретил своего старого хозяина подозрительным спокойствием и тишиной. Обычно в это время дня с тренировочного поля на всю гору слышно было лязг стали, недовольное ворчание, окрики и периодическое айканье — но почему-то не в этот раз. Линь Чэнь заметил отца издали, но ни на мгновение не сбился с шага — закончив связку, плавно приземлился и спрятал меч в ножны. — С возвращением, батюшка! — чинно поклонился. — Хорошо ли добрались? — Твоими молитвами! — Линь-старший, усмехнувшись энтузиазму сына, опустился за столик в беседке. Лекарь, отправив служку за чаем, с довольным видом плюхнулся напротив. — То-то меня дождь в дороге застал! Линь Чэнь картинно схватился за сердце, с почти неподдельным ужасом глядя на родителя. — Как можно, батюшка! Я оскорблен до глубины души Вашим мнением об этом недостойном отпрыске! — Мда? — старый хозяин скептически выгнул бровь. — Ну-ну! Оскорбляйся дальше. А пока оскорбляешься, поведай-ка мне лучше, чего это ты тут один упражняешься? Где ученика своего потерял? На холеном лице промелькнула неясная тень и тут же скрылась. — Тиншэн пока в уединении. Выйдет к началу луны, — ответил уклончиво, старательно рассматривая невидимое пятнышко на рукаве. К первой брови присоединилась вторая. — Это что же он такого натворил? — Не стоит батюшкиного беспокойства. Мы уже все прояснили, — легкомысленно отмахнулся лекарь. Линь-старший недоверчиво прищурился, тут же заподозрив неладное. Что-то тут дело нечисто, раз его обычно болтливый сын так старательно обходит острые углы. — Чэнь-эр… — ровно протянул он. Этот тон, спокойный, но намекающий, с отчетливыми властными нотками, всегда действовал безотказно. Линь Чэнь еще какое-то время лениво обмахивался веером, пальцами прослеживая узор на чашке, — и наконец, взглянув в проницательные глаза отца, тяжело вздохнул, выходя из роли повесы и раздолбая. Плечи опустились, разом помрачневшее лицо скрылось за темной завесой волос, щелчком закрыв веер, он спрятал его в широкий рукав, сел ровнее, с шумом отставляя чашку, скривился недовольно. — То, что в свое время чуть не натворил я, — признался нехотя, поднимая на родителя непривычно открытый, болезненно-уязвимый взгляд. В прозрачных глазах промелькнуло страшное понимание. — Ты хочешь сказать… — начал Линь-старший опасно-вкрадчиво — на что лекарь совершенно не почтительно перебил его на полуслове: — Да, батюшка, да! — в глубоком голосе прорезалось раздражение. — Жизнь за жизнь! — он одним махом ополовинил чашку и вновь раскрыл веер. Тот раненой птицей затрепетал меж пальцев. — Чэнь-эр, не дерзи! — сталью зазвенело недовольство на зарвавшегося сына — тот лишь молча склонил голову в жесте извинения — и только. Старый хозяин глубоко вздохнул. И еще раз. Ругаться на него сейчас, когда ребром стоит вопрос о дальнейшем пребывании в Архиве его ученика, когда он сам на взводе и натянут как струна — того гляди сорвется с оглушительным звоном — было совершенно бесполезно. Его поведение они еще успеют обсудить — а сейчас есть более насущные проблемы. — И он все еще в Архиве, — не вопрос — утверждение. Причем таким тоном, что яснее ясного говорил: единственный правильный ответ здесь — «нет». Линь Чэнь согласно качнул головой. — Он все еще в Архиве, — и прямо посмотрел в гневные омуты отца. Редко когда он позволял себе настолько открытую дерзость, в поистине исключительных случаях — но если уж позволял, то никогда не мелочился. Старый хозяин устало прикрыл лицо рукой, чтоб не сорваться на горячо любимого отпрыска. — Чэнь-эр, — несмотря на все усилия, металл в голосе и тщательно сдерживаемую ярость не услышал бы разве что глухой, — назови мне хоть одну причину, почему я не должен тут же выставить его за порог, а тебя высечь и запереть на пару лун, чтоб неповадно было обоим?! — закончил он уже на повышенных тонах, почти рыча. Линь Чэнь упрямо поджал губы. Он знал, видел, что отец не шутит, — и все равно не собирался отступать. Не сейчас. Он споро поднялся и, обойдя стол, согнулся в глубоком поклоне. — Я готов ответить за свои слова, но прошу батюшку не выгонять Тиншэна, — уверенно отчеканил он. — Подобное больше не повторится. Линь-старший хмуро посмотрел на сына, напряженного, но непривычно жесткого и решительного, спросил недоверчиво: — Ты в этом так уверен? А если все же повторится? Лекарь несогласно мотнул головой, не разгибаясь. — В таком случае я собственноручно его выгоню и поплачусь за все свои ошибки. Но сейчас этот недостойный просит батюшку не трогать его ученика. Я верю в Тиншэна. — Верит он… — старый хозяин Архива устало потер ноющие виски. Надо будет выпить отвар от головной боли — а то с этими двумя никаких нервов не хватит. Порой он сам не верил, что дожил до своих седин и остался в здравом уме. — А иначе что? — поинтересовался обманчиво ласково. — Что, если я его все же выгоню? Линь Чэнь поднял голову и пронзительно посмотрел на родителя. — В таком случае, боюсь, я больше не смогу оставаться для батюшки почтительным сыном, — проронил тихо, но веско. Линь-старший внимательно прищурился. О, он знал этот взгляд, слишком хорошо знал! Много лет назад, после очередной выходки еще совсем молодого Чэня, поставившей на уши весь Архив и чуть не развязавшей войну с самым влиятельным кланом цзянху, он точно так же смотрел на своего отца, человека жесткого и непримиримого, когда тот хотел с позором изгнать внука, предварительно проведя его через строй. Ему, тогда еще молодому хозяину Архива, в тот день досталось так, как не доставалось за всю жизнь ни до, ни после, — но своего он добился и сына сберег. И тот даже присмирел на время, после того как ему со всей возможной доходчивостью объяснили, чем могли закончиться его похождения по миру рек и озер. Он с силой провел по лицу ладонью, отгоняя воспоминания, проворчал обреченно себе под нос, отчетливо понимая, что этот бой он — к сожалению или к счастью — безнадежно проиграл: — Яблоко от яблони… Иди к себе, и чтобы в ближайшую луну я тебя не видел! — процедил сквозь зубы с какой-то бесконечной усталостью в раздраженном собственным бессилием голосе. Лекарь выпрямился окончательно, но не торопился уходить, напряженно глядя на отца, ожидая главного. Тот помахал рукой. — Иди уже с глаз моих! Не трону я твоего горе-ученика. Темные глаза сверкнули неподдельной радостью. — Благодарю, батюшка! — Линь Чэнь вновь поклонился, еще глубже, чем прежде, — и старый хозяин видел, что сейчас тот ему действительно по-настоящему признателен. Он ведь мог настоять, запереть упрямца, выгнать его ученика — и дело с концом. И потерять сына и наследника Архива. Но проучить наглеца все же стоило. — А о твоих угрозах и дерзости мы еще поговорим, — пугающе спокойно донеслось до лекаря уже у выхода из беседки. Тот на мгновение напрягся — и тут же расслабился. Не впервой. — Как пожелает батюшка, — бросил, полуобернувшись, с лукавой улыбкой. Старый хозяин покачал головой: как быстро к этому паршивцу вернулось довольное расположение духа, стоило только дать ему желаемое! Меняется форма облаков, но не их суть — воистину эти слова стоило бы говорить не столько об Архиве, сколько о некоторых его жителях.

***

Первым, кого встретил в той же беседке Тиншэн, выйдя наконец из уединения, оказался недавно вернувшийся из очередного путешествия старый хозяин Архива. — С возвращением, шицзу! — юноша почтительно поклонился. Линь-старший окинул его внимательным взглядом, однако лишенным неприязни. — Не сказать, чтобы оно было очень радостным… — протянул с отчетливым намеком. Тиншэн спал с лица, сразу догадавшись, о чем речь. — Вы… — голос дрогнул, но он, справившись с собой, все же закончил: — Шицзу, Вы все знаете? — А вы надеялись скрыть от меня такое? — поинтересовался опасно-вкрадчивым тоном, всем видом недвусмысленно выражая свое отношение к самой мысли о подобном. — Конечно, нет, шицзу! — тут же вскинулся юноша. Но Линь-старший мгновенно осадил его тяжелым взглядом. — Достаточно, — проронил с угрозой. — Я знаю достаточно, чтобы сделать выводы. Благодари своего учителя, что ты сейчас стоишь здесь, живой и здоровый, а не бредешь, избитый, с коробом по лесу в поисках ночлега. Тиншэн широко распахнул глаза. — Учитель спорил с Вами из-за меня?! — с неподдельным ужасом в голосе. Старый хозяин поперхнулся чаем на такую впечатляющую наивность. — Ну, можно и так сказать, — хмыкнул неожиданно весело, вспоминая этот весьма бурный «спор» и его последствия. — Он не должен был… — юноша отвел взгляд. Зная обоих, он слишком хорошо представлял себе, чем все это могло закончиться. Линь-старший с любопытством посмотрел на этого занятного юношу, в котором непосредственность и жертвенность поразительным образом уживались с молодой горячностью и упрямством. — Да нет, он — как раз-таки должен. Чэнь-эр поступил как твой учитель. Но это не отменяет того, что ближайшую луну он под домашним арестом. Тиншэн тяжело оперся о косяк, как-то потерянно опустил голову. — Это все моя вина! — воскликнул виновато и горько, с каким-то отчаянным надрывом. — Твоя, — старый хозяин согласно качнул головой. — И его. Ошибка ученика — вина учителя, юноша. И мой сын понимает это как никто другой. Не подведи его, Тиншэн, — добавил неожиданно тихо, с какими-то почти даже просительными интонациями. На что тот яростно затряс головой. — Никогда! Эту клятву я не смогу нарушить. Линь-старший заинтересованно выгнул бровь, но ничего не сказал. Все же есть вещи, которые должны остаться только между учителем и учеником. В павильоне воцарилась тяжелая тишина. — А можно… — темные глаза посмотрели на шицзу с робкой, почти детской надеждой. — Могу я увидеть учителя? Тот устало прикрыл лицо рукой. Что учитель, что ученик — один другого стоит. И не успокоятся ведь оба, пока не убедятся, что все друг с другом в порядке. — Бегом! — он не глядя помахал юноше. — У тебя четверть стражи и ни минутой больше. И ему даже не надо было смотреть, чтобы узнать реакцию Тиншэна: глаза сверкают как звезды в ясную ночь, а сам он склонился в почтительнейшем поклоне. — Спасибо, шицзу! — а радости в голосе на целый Архив хватит. Поспешный топот стремительно удалялся, и Линь-старший налил себе чай взамен уже остывшего. Четверть стражи в покое у него точно есть.

***

Услышав краткое «Войдите!» на свой робкий стук, Тиншэн неуверенно и как-то даже опасливо пробрался в покои и, задвинув за собой легкие створки, потерянно уставился на учителя. — Учитель!.. — с шумом падая на колени. Совершенно не удивленный Линь Чэнь закатил глаза и с обреченным вздохом отложил кисть: этого следовало ожидать. — Встань, Тиншэн. А еще лучше — сядь, — велел, впрочем, без особой надежды, глядя на покаянно склоненную макушку. — Но учитель! — Неа, — лекарь отрицательно покачал пальцем. — Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не сядешь нормально. Сколько тебе там батюшка отвел на посещение? Можем помолчать, я не против, — в привычно подначивающем тоне не было ни капли раздражения или гнева — и Тиншэн резко вскинул голову, не веря своим ушам. Линь Чэнь полулежал на боку, развалившись за низким столиком, лениво обмахиваясь верным веером, его глаза смеялись, а на серебряной сережке весело танцевал радостный лучик солнца. Он выглядел совершенно как обычно — и это, пожалуй, угнетало больше всего. — Как скажете, учитель, — пробурчав недовольно себе под нос, юноша придвинулся ближе и сел, тщательно расправил подол, явно не зная, чем еще занять руки. — Простите, учитель, — старательно отводя взгляд. И тут же схватился за лоб, по которому ожидаемо неожиданно прилетело веером. — Ай! За что, учитель?! — прозвучало по-детски обиженно. — Вот тебе и «ай», — ехидно передразнил его лекарь. — Не за что, а зачем. Чтоб на меня посмотрел наконец — или тебе твое ханьфу интереснее? — и добавил уже серьезнее, как-то очень понимающе глядя в темные омуты, полные невысказанного раскаяния: — За что ты опять извиняешься, ребенок? Тиншэн неопределенно повел плечами и зябко поежился. — За все. Из-за меня Вы… Не дождавшись продолжения, Линь Чэнь вопросительно выгнул бровь. — Я — что? Давай, заканчивай, раз уж начал. — Тут сидите, под домашним арестом, — буркнул юноша, злясь не столько на учителя за его подначки, сколько на себя за неспособность собраться и говорить спокойно и уверенно. Сколько лет прошло, а он все никак не может ничего противопоставить этому проницательному взгляду и нарочито легкомысленному тону. Лекарь насмешливо фыркнул. — Велика печаль! От домашнего ареста еще никто не умирал — и я, смею тебя уверить, точно не буду первым! — И все равно! — Тиншэн упрямо поджал губы — точь-в-точь как учитель. — Вы еще и с шицзу из-за меня спорили… — добавил совсем упавшим голосом. Линь Чэнь закатил глаза. — Ребенок, ты что же, полагаешь, мне от батюшки никогда не прилетало? Спешу тебя разочаровать: прилетало и еще как. И намного чаще, чем ты думаешь. Тот несогласно потряс головой. — Но Вы не должны были!.. — Должен, — неожиданно жестко обрубил лекарь, резко взмахнув веером, — и непроизвольно скривился, бросил на вскинувшегося юношу предостерегающий взгляд. — И я ни о чем не жалею, — с нажимом, разом пресекая уже готовые сорваться восклицания. Тиншэн отвел глаза: с таким учителем спорить было бесполезно. — Шэн-эр, посмотри на меня, — и когда тот, не в силах противиться этому ласковому обращению, поднял на него свой потерянно-виноватый взгляд, тихо твердо добавил: — Ты стоишь этого, ребенок, — почти по слогам, так, чтобы каждое слово отпечаталось в сознании ученика. И в этот момент Тиншэн вдруг понял, почему старый хозяин все же пошел на поводу у сына. Тот смотрел на него решительно и уверенно, и эти глаза яснее ясного говорили: не брошу. Не позволю. Не словами даже — делом. Это были глаза человека, готового на многое ради ученика, в которого и которому поверил, ради однажды, но раз и навсегда принятого решения. Этот взгляд ничего не приказывал и ни о чем не просил — он просто констатировал факт, и от этого только сильнее било осознанием: проигнорировать его — значит потерять. Без всяких «но», без всяких компромиссов. И понимание того, что этот взгляд направлен не против него, а на него, именно его, Тиншэна, отражает и защищает, одновременно грело душу и разрывало сердце разочарованием в самом себе. Юноша опустил голову, не в силах больше смотреть в эти проницательные темные омуты, которые давно ему все простили. — Спасибо, учитель, — горло перехватило, и он рвано вдохнул. — И простите. Я… — по щеке скатилась слеза, и он сгорбился, скрывая лицо за завесой волос, стараясь склониться еще ниже, руки сами собой сжались в кулаки, безжалостно комкая длинный подол. — Я больше никогда… С тихим шелестом закрылся веер, зашуршали широкие рукава — и Тиншэн почувствовал, как его волос коснулась сильная надежная рука, зарылась в гладкие пряди. — Какой же ты еще ребенок, Шэн-эр, — с теплой полуулыбкой покачал головой Линь Чэнь. — Ну, будет тебе. Что с тобой делать, с таким плаксой, а? — Любить, кормить и защищать, что ж еще, — бесконечно долгое время спустя хрипло пробурчал юноша, смахивая последние слезы. Тратить все и так малое время на рыдания категорически не хотелось. — Мда? — лекарь скептически выгнул бровь, скрывая довольную улыбку. — А не много ли Вы хотите, молодой господин? На что Тиншэн радостно заявил: — Следую заветам учителя! — и поспешно увернулся от веера. Вскоре, подходя к покоям сына, старый хозяин услышал из-за дверей нарочито недовольное цоканье и почти восхищенное «Нет, ну каков наглец!», а вслед за ними тихий искренний смех — и, помедлив и весело хмыкнув, прошел мимо. В конце концов, мог же и он немного ошибиться со временем — этак на четверть стражи?