Тератома Сознания

Трогательным ножичком пытать свою плоть Трогательным ножичком пытать свою плоть До крови прищемить добровольные пальцы Отважно смакуя леденцы на палочке Целеустремлённо набивать карманы Мёртвыми мышатами, живыми хуями Шоколадными конфетами И нерукотворными пиздюлями На патриархальной свалке устаревших понятий Использованных образов и вежливых слов Покончив с собой, уничтожить весь мир Покончить с собой, уничтожить весь мир!

— Егор Летов. «Русское Поле Экспериментов»

— Еб твою мать! — шумел голос охранника в рации, раскаленной словно металл под палящим солнцем. — Черт, их слишком много, Юна-сама, их слишком много, мы не справимся!       Здания падали что расхлябанное старое домино, главные офисы Юкиношита в Чибе, Осаке, Токио, Иокогаме, все подорваны, города переполнены толпами людей, толпы людей дерутся и раздирают костями что словно ракеты на растерзание из кожи вылезают и лезут в бетон, и бегут-бегут, бегут-бегут, словно ураган перемалывая за собой всееееее, как падают фонарные столбы, вы видели как падают фонарные столбы, вы видели как машины хлам-хлам машины хлам-хлам термиты грызуууут, термиты пожираааают, не видели, нет, совсем я-я-я-я АЛЕБАСТРОВАЯ КОЖА НЕБАААА, АЛЕБАСТРОВАЯ КОЖА НЕБА НЕГАТИВА, ЖУЖЖАТ СИРЕЕЕЕЕЕЕНЫ, ЖУЖЖАТ СВИРЕЕЕЕЕПО, ЗВЕЕЕРИ, ЗВЕЕЕЕРИ ГРОЗЯТ!!!       Юна Юкиношита сидела в своем заточении сквозном видела то как горит город тысячей демонов взмываются ввысь прожаренные трупы. Она бежала сюда сбивая шаг как клешнями рак цеплялась за край перил валились лестницы свет под потолком парил пылью и рассеивался в мошкаре. — Насколько плоха ситуация? — проговорила она в ответ. Подпольное прибежище, построенное мужем по ее просьбе. — Их тысячи! — воскликнул с той стороны, и затерялся во мраке неизвестных юношеских и девичьих голосов, рвущихся дальше к зданию, до нее, Юны Юкиношиты.       И как могло до такого докатиться, еще вчера практически ничего не происходило, но тут выясняется, что Марабу заложили бомбы в их офисы, это было организованное восстание, которое сейчас переросло в безграничный бунт юности, закрытой, сколотой, вылизанной, забитой и разбередевшейся юности, что бредом сумасшедшего катилась по стране, снося все на своем пути.       Женщина схватила со стола ключи и бегом понеслась вниз по лестнице, темный коридор зловонного запаха гнилых кирпичей и жизней, она хорошо знала его. Отворилась дверь камеры. От этого нужно избавиться, пока они не пришли.       В углу лежал без сознания Сакисакэ Фуминори, блаженно улыбаясь подкожной темноте, в которой он видел собачьи сны. Труп Каташи Като, позеленевший и разложившийся в один большой гнойник. Марвин Эл Джей Харви, все еще живой.       Он спрятался. Он отошел от окон. Его не было за его глазами, они были пусты. Скрылся где то в воспоминаниях и своих мыслях, будто в защитной оболочке транса он не шевелился, зашился в кокон, и даже не обратил внимание на то как женщина пришла. Он понимал что ему надо терпеть, и надо сохранить себя ради Кагуи, хотя бы ради его Кагуи, его рассудок, его разум будет нужен, узкоглазые сорванцы с вест-вирджинийским аксентом.       Женщина усмехнулась, и вытянула руку с пистолетом. Она прицелилась в его безжизненное лицо, которое лишь вздымалось подобно кроне дерева от дыхания. Кожа лишь маска, за которой сейчас железный щит психики.       Она была готова спустить курок. Резкий скачок, как молния. — Нет! — воскликнул выскочивший непонятно откуда блондин, направив уже выпущенную пулю куда-то в сторону, скосив ее полет мимо траектории в морду. Он схватил женщину за шею и слегка сдавил. — Не позволю! — должно быть, услышал и понял все, других вариантов почему он здесь не было, по крайней мере, не в ее обозримом видении.       Он же вовсе не завербован Марабу. Он же вовсе не их информатор, работающий в тылу, не их помощник, который каждое ее слово, каждый сучий документ раскопировал на тысячи и локальными и подпольными сетями перенаправил во все центры Марабу. Он не собирается ее сдавать, они не предупредили его что она может попытаться избавиться от неких «заключенных» в подпольных бункерах и катакомбах ее больного сознания что подобно самоосознанному замку ужаса менялся под каждого проходящего отращивая коридоры и пропасти и схлопываясь прямо за спиной со сладким звуком гармони.       Женщина ухмыльнулась, повела бровками да глазами черными словно оперенье вороное, и обернувшись, надела следующую маску. Вся в дочь. Хаято лишь пешка, и его надолго не хватит. Вот он посопротивляется, а потом вновь упадет к ее ногам, а она великодушно примет его обратно к своей промежности. Она ведь не спускала его с поводка.       Она нарочно обмякла, то ли пытаясь сбить бдительность, то ли надеясь так выскочить из его оков. — Ну Хаясик… что ты творишь… — слегка потерлась упругии задом о его пах, ведь схватил со спины. Даже не дрогнул. — Лучше не протестуй… тебе же хуже будет, когда все разойдется… — в ее глазах свернула молния. — Не думай что я просто так все оставлю.       Он не отпускал. Он твердо стоял, и не отпускал. Его безразличные, сардонические глаза.       Женщина немного напряглась, осматриваясь, и понимая, что никаких выходов в случае чего нет, а Хаято может с дуру и глупостей то натворить. Она окрепла и окаменела, и Хаято беззвучно улыбнулся краями губ, ведь знал наперед каждую ее манипуляцию, и знал чем это закончится. Как будто он раньше не пытался. — Отпустил меня, живо! — уже приказала женщина, привыкшая что мальчик Хаясик ради благополучия своей семьи на что угодно пойдет. В этот раз все было иначе.       Он лишь хихикнул. — Да? — протянул он. — Размечтаааалась… — грубее сжал горло. Выпустил весь магазин, стреляя в потолок, и с каждым патроном женщина тряслась все больше, понимая, что это таймер до ее поражения, лишь вопрос времени. Она сглотнула и попыталась вымолить. — Ну Хаясик… — пролепетала она в страхе. — Пожалуйста… я… я готова на все что угодно… — Все уже решено, старушка. — усмехнулся он, постепенно заламывая руку, от чего у женщины глаза на лоб лезли. — Скоро придут Марабу. Ты думаешь чего я в потолок стрелял?       Сверху раздались шаги. Женщина задрожала. Крики, «Эй, ты слышал, снизу было, в ту дверь!». Хаято лишь ухмылялся, совсем как она когда у него не было выбора. — Это конец, Юна-тян. — приторно пролепетал он. — Они знают о тебе все. Благодаря мне…       Дверь слетела с петель под давлением десятка тел, в комнату ввалились юноши с красными банданами на лбах. Это был ее конец.       За окном дождь лил за пазуху, Хачиман Хикигая молча ехал в одинокой электричке своим сознанием словно на границе двух провинций и в снежную страну. Он молча перебирал пальцы на восстанавливающихся руках, совершенно один, глядя за окном на потоки тел, словно за ширмой, скрывающей наготу короля от верующего вое царствие его сосветловайшее народа, прозрачное платье стекла. Он привыкал вновь к своему телу, но был уже иным, он был Хачиман Хикигая.       В окне ему почудилось лицо Сугао, которое вгрызлось в металл, бешеными глазами глядя на него, но потом он понял, вернее, был бы рад надеяться что сие лишь его отражение. Скрепло сверкали стрекозьи антенуши электрички. Он ехал до дома Саки-сан.       Наконец он был собой. Наконец этот чертов Сугао не мешает ему. Рано или поздно, дети улетают из гнезда, младенцы отпочковываются от матери, так же он сейчас занял это тело, выгнав последнего на мороз. Все из-за этой блядской аварии, если бы не она, он бы так и жил дальше и не вспоминал бы о Сугао.       Вагон встал, мир осел. Хачиман ровной механической походкой вышел из электрички, и завидевшие его юности подхватили радостно во руки свои и разнесли як по полям да по гробам да постучать да не молчать, кричааали радостно так, и он плыл на их руках через толпу, пока его не поставили на другом конце улицы, и отпустили с Богом. Нет, с Ками-самой. Сугао все время говорил «Господи» вместо «Ками-сама». Сугао всегда говорил «Господи» вместо «Ками-сама».       Он поплелся по улице глупо оглядываясь и хлюпая подошвами. А если сейчас все революционеры слягут с простудой? Это долго копилось. Политика Хирото Юкиношита изначально казалась всем здравой, потом перестала казаться таковой. Слишком много странных посылов, слишком марионеточно. Не посмеет рта открыть и ответить на вопрос. Наводки нужны ему.       Хачиман подошел к двухэтажному коттеджу, внутри которого горел яркий свет, пробивавшийся сквозь окна, и отчего казалось что в пространстве плавают рыбки-бананки.       Он подошел и постучал в дверь. Долго никто не открывал, и глядя в окна Хачиман хотел бы вспомнить, как когда-то давно, когда Хачиман еще был Сугао, его мать украшала дом к праздникам, отец сидел весь такой важный, и внимательно смотрел предновогодние фильмы, Один Дома обе части, мультфильмы, праздничные спешлы аниме, я сидел рядом с ним, под боком на полу барахталась совсем маленькая Комачи, и мне казалось что мир он такой и есть, что он такой и есть радужный мостик между рождением и смертью, после которой Господь примет нас всех в свои объятия, и не будет нам страха, и не будет нам горя, и будет раб человеческий славен до конца дней своих неисчислимых, и во веки веков, аминь, но понял что… не может.       Шаги, дверь отворилась. — Хачиман?! — шокировано вскрикнула девушка, прикрыв рот рукой. Ее фигура ярко выдавалась на фоне солнечного света комнат, и ночь вокруг будто окрасилась в фиолетовый. Стоя под козырьком, Хачиман пусто смотрел на нее.       Сейчас то он ей все расскажет. Сейчас то все выйдет наружу, до единого слова, никаких больше преград, лишь он и она, и он ответит. Он возьмет и ответит.       И вот, он уже открыл рот, и хотел было что-то произнести, но… — Ты что здесь делаешь?! — он не смог.       Сугао мог бы ей что то сказать, всегда так получалось, но сейчас он был вынужден лишь молчать. Молчать и мямлить, как молчат и мямлят все неказистые зашуганные девственники при виде красивой девушки, язык ворочался как сваренный в кипятке распухший угорь, резался рыхлой кожей о зубы, и кровоточил бессильным молчанием. Рот зашили. Он не мог говорить.       Она выжидающе смотрела на него, и капли дождя текли по ее щекам. Из дома доносился голос — «Саки-тян, ну где ты там?», но она ждала. Хоть чего-то.       Хачиман почувствовал как медленно немеет его тело, как он теряет контроль.       Он застыл, и проговорил странно и… безвыходно, словно в едином сим сочетаньице слов было все, и лязг поражения, и звон безнадеги, и томный хрип тихого, непокрытого ужаса, на какой способен человек.       Крика нет.       Ничего нет.       … — Господи…       Хачиман задрожал, и качая головой, повторил… — Господи… Господи…       Он знал. Он знал что это все, что все свернулось. Обратный процесс. Казалось, в момент время остановилось, и он почувствовал, как чья то до боли знакомая рука перехватила его шею, и сжала в свои тиски. Его развернули.       Сугао. Его лицо напоминало решето из ссадин и порезов, и глаза его горели животной ненавистью. Яркие, налитые кровью, напоминающие лампы тревоги. Казалось, он дышал дымом, будто где то изнутри него что-то горело. — Ты… — прохрипел он сквозь связки. — Ублюдок… — он схватил Хачимана за горло и сдавил ладонь до того что нестриженные ногти обломались о кадык, и впитались в артерии. — Какого блять черта ты все еще жив? — он рычал сквозь зубы, сдавленным, заутробным ревом. Они сливались в единое целое, сплавлялись в единое изделие, но не могли уместиться в формочке, и одни выталкивал другого.       Его голова сумасшедше тряслась, словно вибрировала. — Я тебя убью!!! — закричал он, и голос его будто наслаивался сам на себя, искажался и резался, отдавался самим собой в самого себя и еще раз в самого себя, дьявольский, инфернальный крик боли и ненависти, развернутый лентой кассеты в руках Натсу-сана, когда он записывал «Конституционную Монархию», плавил пластинки, бегал с колонками по дому, отражая собой же произведенные звуки, проговаривал стихи про Ад Томино, сказку про Коровью Голову, затем медленно и верно крошил пленку, выводя ей фразы императора Хирокихото.       В психоделии своего голоса Сугао свернул Хачиману шею, и бросил об порог, сверху добавив подошвой, сам зажмурил глаза и до излома сжал челюсть. Он вдавливал его в бетон, образуя выемку, напоминавшую погребальную урну. — ТЫ ЗАБРАЛ У МЕНЯ ВСЕ!!! — он ударил носком в живот, очевидно, пробив рыхлую, неоформившуюся плоть насквозь. — МОЮ ЖИЗНЬ!!! — ударил еще раз, и маленькие красные червячки неразросшихся в лианы кишок вывалились из дыры в животе, тут же разбегаясь в безвестность, скукоживаясь и чернея.       Сугао остановился на секунду, и покачнулся назад — он уже не был пьян. Туман удрал с его глаз в страхе, что его раскромсают, и заполонят миллионами ежовых игл.       Он еле дышал, глотал в бессилии воздух, и тот свистел промеж зубов.       Он выровнялся. Встал совсем как стрела. Дыхание замедлялось и становилось спокойней. Он размеренно качался, сглатывая разогнавшуюся от дыхания кровь, что еще не успела остановиться. Он приподнял руку, и утер ей рот. Каждый миг становился медленнее, темнота морганий становилась длиннее и ощутимее, вязкая субстанция неведения. Его дыхание остановилось.       В момент лицо Сугао исказилось. Это была последняя вспышка. — МОЯ ЖИЗНЬ ЭТО ТОЛЬКО МОЯ ЖИЗНЬ, И МНЕ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНЫ УЁБКИ ВРОДЕ ТЕБЯ ЧТО БЫ ЕЕ КОНТРОЛИРОВАТЬ!!! — проревев эти слова, он занес ногу вверх, раздавив череп своего заместителя. Тот предательски раскрошился, и омерзительно хрустнул, от чего по спине табуном проскакали мурашки.       Поняв, что время вновь пошло, он оглянулся.       Хачиман единственным целым глазом, все более растворяющимся в дожде видел, как Саки-сан в ужасе смотрит на окрававленное, пьяное, залитое слезами и горем тело Сугао, что еле держится на ногах. Парень в истерике бросился ей в колени, горько заплакав.       Хачиман чувствовал, что Сугао молится. Это было последнее, что он услышал по их каналам связи.       Его губы все так же бегали в такт его, но лишь замедлялись. Мир постепенно размывался, бледнел… Постепенно… Постепенно…       В последний момент, он вспомнил то, как познакомился с Сугао       Тогда стоял бесцветный солнечный день, покрытый нуарной дымкой. Он не помнил откуда он взялся, казалось, Он просто моргнул и мир сам вырос перед ним. Он был рожден с конкретной целью, выйдя из забвения обратно в жизнь.       Оглянувшись, Он пошел дальше, куда его звало странное тепло, словно собака на запах хозяина. Воздух был прозрачен, и в нем не было никаких ароматов, лишь запах дистилляции и грядущей грозы. Тени не отражались на поверхностях. Мир был словно инвертирован, в негативе. Он привыкал к Чибе, и каждый раз проходя по улице, ее полный портрет всплывал в его голове будто Он уже везде был, просто успел забыть об этом. Каждая травинка казалась налитой знакомыми каплями крови: в нос, зубы, об асфальт.       Пройдя еще немного Он вышел к средней школе. Крупная, фешенебельная. С фасада старого здания не было ничего интересного. В это же время сзади, между стеной и забором, маленькому мальчику Сугао били морду. Кажется, за то что он предложил погулять после уроков своей однокласснице Каори Оримото. Теперь зубки впивались в землю клыками.       Он знал Каори Оримото, будто бы ничуть не хуже Сугао, знал что эта лапшеголовая была очень добра к нему, но в итоге все оказалось лишь идиотской шуткой. Сугао не был плохим парнем, довольно симпатичный внешне, а в глазах плескалась радость жизни, словно рыбешка бежала по реке вслед за течением двести двадцать в секунду, заряженная и искрящаяся. Но. всякое бывает… — Еще хоть раз заговоришь с ней, я тебе прикончу, понял?! — так говорил тот кто избивал, а рядом два его помощника подхаркивали ему как стервятники. Били ногами, что б наверняка, и об стену.       Им всем было лет по четырнадцать. Сугао молча, не издавая никаких звуков, терпел каждый удар, глупо улыбаясь. Это еще не полубезумный оскал человека который потерял годы своей жизни, заключенным в глубине разума, придавленный сверху наростами психики и ему не принадлежащих мыслей. Не тот, кто не чувствует боли. Это всего лишь неумелый наметки, попытки показать что он сильный. Он еще не научился кусаться, и не нацепил потертые скейтерские вансы олдскул на комфикаше.       Его втоптали в стену кулаками, и густой комок черной крови растекся вокруг рта. Он обессиленно сполз по стене, положив руки на живот, и всеми силами стараясь не развалиться. Избивавший брезгливо посмотрел на него, и все трое ушли. Мальчик Сугао остался сидеть под стеной школы, пытаясь прикоснуться к своему лицу — каждое касание обжигало раны калью.       Это и есть его цель, подумал Он.       К нему подошел непонятный парень, очень похожий на него. — Привет. — проговорил Он обычно, будто каждый день такое видит. Голос не выражал никаких эмоций, и казалось, вовсе не раздавался, лишь губы шевелились, да и не его губы, шевелились губы Сугао. Он был словно еще не созданный, лишь силуэт и наметка, туманный образ в воображении создателя.       Сугао обернулся на голос неизвестного. — Да привет уж… — ответил он, шмыгая разбитым носом, от чего тот захлебывался кровью и кожей. — Как тебя зовут? — спросил непонятный парень. — Сугао. — он раздраженно обернулся, зло ударяя подошвой по бетону. Да, школьные туфли, неудобные сучьи куски дерь… — А меня Хикигая Хачиман. — проговорил Он, протягивая руку. — Рад знакомству.       Сугао хмыкнул и ответил на рукопожатие. Значит, Он назывался Хачиман. — А почему тебя побили? — спросил Хачиман, глядя на свою руку, куда переехали отпечатки крови. — С девчонкой одной… — проговорил Сугао, махая рукой в сторону. — Нелады. — он сплюнул кровь в сторону. Хачиман подло улыбнулся, глядя на своего нового знакомого. Однако, не ноет, уже хорошо, при таких то «неладах». Улыбка Хачимана накренилась, а глаза затемнились, как их затемняют у главных героев некоторой извращенной порнографии про мать, ее дочерей и приемного сына, пока отец уехал в командировку, и сверкнули клыки. — Хочешь, я тебе помогу? — прошипел он подобно змее.       Сугао без интереса бросил на него взгляд. Как кто то вроде него может ему помочь. Глаза мертвой рыбы, сутулый и убогий, как он ему поможет справиться с ударами под дых? — Хах… — прыснул Сугао. — И как же?       Лицо Хачимана растянулось в лихой улыбке. — Давай я… — усмехнулся он. — Займу твое место…

***

      Ты живёшь год за годом. Ты взрослеешь, стареешь, и умираешь. Но задумывался ли ты когда-нибудь, действительно ли ТЫ все это делаешь? Не занял ли ты чье нибудь место? А может, просто внаглую украл? Алчность, алчность… а может, вынужденная мера? Это и есть тератома сознания. Оглянись. Большой брат уже не следит за тобой, большой брат — это ты сам. Готов ли ты отдать свое место?       Нет. Хачиман Хикигая сказал нет. Так все и должно было закончится.       Добрый друг Хачиман перенимал на себя все побои, брал контроль над телом когда Сугао оказывался слишком слаб чтобы сопротивляться. Потом он начал встречать его по утрам, потом обедать с его семьей за одним столом, и в один день вышвырнул его из-за этого стола.       Никто не мог понять перемены. Психологи не помогали, психиатры не помогали, психотерапевты не помогали. Сугао больше не существовало. Был лишь угрюмый перекошенный циник Хикигая Хачиман. Все к этому привыкли и смирились, списав на переходный возраст и травмы полученные в средней школе, ведь как говорили, такие резкие перемены в Хачимане начали проявляться после одного особо жестокого избиения, во время которого он потерял сознание. Его нашли в луже крови за школой, он сидел под стеной.       А потом была авария. Он уже забыл про забитую в потемках сознания кормилицу-матерь. Отожравшееся подобие. В итоге, она воскресила его давнишнего хорошего друга и… все мы знаем конец.       Как там пелось? «Последний кораблик остыл»? Сугао оказалось сильней.