Любовью

*** Глеб ничуть не пожалел, что решил свалить из праздничной, заснеженной Москвы в еще более заснеженный Екатеринбург к маме и брату. На душе, где-то в районе солнечного сплетения, разлилось тепло и умиротворение, как и должно быть дома, рядом с родными. Очень довольная мама и уютный, домашний Вадик. Можно никуда не спешить, валяться лениво, пощипывать гитару и бездумно смотреть в телек, лопать всякие вкусняшки, наготовленные мамой, купленные Вадиком. Выпить даже не особо тянуло — не находилось причины, разве что чисто для удовольствия — в запасах братика было и вино, и пиво, и что покрепче. Вадим в кои-то веки тоже никуда не спешил, не хватался постоянно за телефон, не зависал в компе — новогодние каникулы, одним словом. Глеб любовался им исподтишка — до идеала, конечно, недостижимо далеко, но он был в хорошей форме. Энергичный, подтянутый. Упрямые кудри, не выпрямленные, не убранные безжалостно в хвостик, привычно спускались на лицо, путались в ресницах и седой щетине. — Ты все еще занимаешься своими молодыми талантами? — Угу, — ленивый кивок головой. Вдаваться в подробности он явно не собирался, но от Глеба было не так легко отделаться. — Есть перспективные? — Есть… Односложные ответы даже не раздражали, только заводили, очень уж хотелось разговорить братца. — А талантливые? — Есть… — Так в чем дело? Вадим уже улыбался краешком губ, как он умел; понял конечно, что от брата не отвязаться. — Там нет таких, как ты. Даже близко, — а еще он очень хорошо знал своего младшего. — Даже таких, как я маловато… — улыбка не пропала, он просто очень спокойно констатировал факты. Глеб мог бы прокомментировать именно так — раньше, не раздумывая, что заденет чувства и даже наоборот, специально позлить самолюбивого старшего. Но не сейчас. А ведь Вадим знал, что он так подумает, и знал, что не выскажет… — Тогда зачем это все? Зачем это тебе? Хочешь почувствовать себя профессором — наставником? — Знаешь — да, — он немного оживился. — Если бы нам, мне, в свое время рассказали хотя бы половину того, что знаем сейчас… Не все же быть Агатой Кристи, Алисой или Би-2. Но, когда у людей глаза блестят надеждой, и начинает получаться любимое дело — это многого стоит. У него самого глаза загорелись, слетела маска ленивой меланхолии. Он верил во все это, той верой, которой давно не осталось у Глеба. Всегда был таким, долбаным энтузиастом, у которого редко что получалось. Хотя, как посмотреть… — Значит, в Москву возвращаться ты не собираешься? — Неа. Мне здесь интересно. Брату уже не сиделось на месте, он взял большие стаканы, шейкер и принялся колдовать с напитками, кропотливо намешивая что-то мудреное. Склоненная голова, сосредоточенно оттопыренная нижняя губа — такой до боли знакомый, родной силуэт. Деловитый, спокойный, слишком спокойный. — Прости за вопрос — а что у вас с Юлей? Она не собирается приехать? — Неа. Ответы не отличались разнообразием. Губа оттопырилась еще больше, Вадим поднял голову. — У нас уже давно все закончилось, если ты об этом. Была последняя вспышка тогда, недавно, ну ты знаешь, — Глеб кивнул. — У нее своя жизнь, у меня своя. Мы поговорили и решили не мешать друг другу. Для остальных — у нас все по-прежнему. Вадька никогда не пускал посторонних в личную жизнь, отдавая себя на растерзание журналистов, расплачиваясь доступностью общения, фотками, улыбками, объятиями с фанами за спокойствие своих близких. — Пока я жив, она не будет ни в чем нуждаться. Ну и после… тоже, — Вадик протянул стакан с коктейлем. — Только не залпом, пей потихоньку. Глеб недолюбливал такие изыски, предпочитая покрепче, чтобы побыстрее. Но было неплохо и так; напиток отдавал горчинкой тоника, кислинкой лимона, был достаточно крепким и пах травами. — А как у тебя с Татьяной? — Стоило ожидать встречный вопрос. — Мы вместе до сих пор, как ни странно. Мне нужно не так уж много и не слишком часто — ну ты понимаешь? А на все остальное можно закрывать глаза. — Ну давай, за наших жен! Чокнулись стаканами, выпили по глотку побольше, закуска в горло уже не лезла, разве что долька мандарина, или кусочек сыра, можно и с хлебушком. Вадик снова завалился на диван, не выпуская стакан, спиной на подушку, задрал ногу на ногу. Домашний, босоногий, уютный. — У тебя же тут кто-то есть? — Угу, конечно. Целый штат сотрудников, — Он покачивал ногой и посмеивался. — Не прикидывайся, ты понимаешь, о чем я! Только не говори, что путаешься с фанатками. — А я и не говорю. Снова из него все нужно клещами вытягивать. Пока не пошлет на… — У тебя вроде была девочка, постоянная? Из штата? — Братец, ты начитался фанатских сплетен? Какая нахрен девочка? За кого ты меня держишь? За козла старого распутного? Я выматываюсь так, что ни на кого уже не поднимается! — Он говорил почти спокойно, обычным своим голосом, и это немного настораживало. — Точнее наоборот, — голос все же дрогнул, но он упрямо мотнул головой и продолжил. — У меня давно уже ничего ни с кем не получается и поэтому я выматываю себя, чтобы оправдать это. Кому я нужен такой? Ничего не могу — ни сочинять, ни трахаться. Это мое наказание… Глеб растерялся, брат впервые был так откровенен в своих слабостях. — Вааадик, ты… — Не надо, не говори, что я нужен маме… Сам знаю, буду делать все до… до… сколько надо, — голос опять сорвался, он выпрямился и допил залпом все, что оставалось в стакане, подобрался и сел. — Тому, кто уже ничего не может, остается только учить других. И знаешь — мне это нравится, — он снова говорил ровно и почти равнодушно. — Вот не надо! — Глеб начинал злиться. — Я всегда был твоим наказанием и никому не отдам этого удовольствия, — словил удивленный взгляд карих глаз. — Ты правда так считаешь? Я думал так последние лет сорок, до недавнего времени. — А теперь? — Что теперь? — Ты уже не думаешь так? — Глеб смотрел в упор и ждал ответа. — Почему? Вадим сидел, нахохлившись на краю дивана, водил пальцем по краю стакана из тонкого стекла, прислушиваясь к получаемому заунывному звуку. — Я тоже не подарок, и никогда не был. И потом — взгляды ведь меняются… Может быть все наоборот на самом деле? — он наклонил и повернул голову и смотрел чуть искоса с каким-то обреченным спокойствием. — Возможно, я испортил тебе жизнь с самого начала и всегда был тормозом. — Услышь я это от тебя года три назад, катался бы по полу в приступе истерического хохота. — А что сейчас? Спина болит и живот мешает? Братик нарывался, и следовало его проучить. Глеб улучил момент и набросился на него, вцепился в волосы, затряс, опрокинул навзничь, принялся молотить — так когда-то в детстве дрался младший брат со старшим. А Вадик все так же поддавался и не сопротивлялся, только терпел, пыхтел и заслонялся локтями. — Волосы! Последние выдерешь! Оставь хоть немного! — Зачем? Они! Тебе?! Теперь?! Кто тебе сказал? Что ты самый умный? Сам решил? Я тоже! Еще не все мозги пропил! Я тоже! Все еще могу меняться! Уфф… Детки несколько подросли, и кулачки тоже были уже не маленькими. Глеб заметил, что не рассчитал и перестарался, когда у Вадима потекла кровь из носа. — Лежи, не поднимайся, я сейчас! — припечатал его ладонью в грудь для убедительности, выбрался с дивана и помчался на кухню. И конечно, опоздал — Вадик уже размазал кровь по усам и щеке, испачкал руку. — Ты зачем пельмени приволок? — смотрел с удивлением на ладонь в крови и на Глеба с початым пакетом пельменей в одной руке и мокрым полотенцем в другой. — Я не нашел у тебя льда… Вадик махнул на него рукой и заржал. — Не надо. Тащи обратно, — между приступами хохота — Полотенце оставь, — запрокинул голову и завалился обратно, когда Глеб швырнул в него полотенцем. Потом они ржали уже вместе, да так, что к ним заглянула мама, не рассмотрев следов преступления, решила, что дети просто проголодались, чем вызвала еще больший приступ хохота. К счастью, Глебу удалось заговорить ее и отвлечь от этой мысли, пельменей и Вадикова носа. — Мальчики, что же вы все дома сидите? Шли бы на улицу погулять, воздухом подышать? — Мамуль, мы пойдем, обязательно, только завтра. Сегодня уже поздно. Отсмеялись, отшутились, успокоились. Глеб пытался извиниться за разбитый нос, но Вадим только отмахнулся, ерунда мол, кровопускание даже полезно. Он умылся и занялся еще одним коктейлем. — Когда тебе в Москву надо? — Уже надоел? — Глеб соображал, когда же действительно он должен вернуться, ближайшее выступление вроде бы через два дня. — Надо бы завтра… — это было бы правильно и скучно, прилететь, попытаться в ночь перед концертом отоспаться, иметь чертову кучу времени в запасе и в результате опоздать. Вадим чувствовал его сомнения, посматривал искоса и ждал продолжения. — Если улечу послезавтра утром, то вечером попаду сразу на канц. — Отлично. Значит завтра — баня. Показалось, что он ожидает вопросов или возражений. — Баня — это просто баня, или надо будет отрабатывать? Вадик расплылся улыбкой, лукавой и довольной. — Просто баня. С вениками, квасом и прорубью, — тут Глеб передернулся. — Не бойся, ни нырять, ни петь тебя никто заставлять не будет. Будешь даже разочарован — старушку Агату тамошние не очень хорошо знают. — Они мне уже нравятся. Расскажи немного об этом месте. Вадик умел рассказывать, музыкой звучали его слова, пока он сам разливал свое намешанное пойло, наводил порядок на столике, выставлял очередную порцию закусок, двигался размеренно в своем гипнотическом ритме, и подстегнутое всем этим процессом воображение Глеба рисовало сказочную картину. Маленький уральский городок, сродни их родному Асбесту, заброшенные строения, восстанавливаемые местными меценатами и энтузиастами, рутинное прослушивание и прилипчивые фанатки, праздник города, приятная встреча и новое знакомство. И все это продолжилось поездкой в еще большую глушь, в темноте по лесной дороге. Хозяин тех мест пугал туристов небылицами, аномальными зонами с пришельцами, всякой сказочной живностью и таинственной нежитью. Голос брата Глеб слышал в полудреме, основное было понятно, но чего-то не хватало для полной ясности. То ли он отвлекся и упустил некоторые детали, то ли что-то недоговаривал Вадик. И все там завершилось вовсе не баней. Точнее — самое интересное было не в ней. Сознание выхватило из потока информации мельком произнесенное слово: ОНА. Раскрутить брата на хоть какие подробности было не простым делом, но Глеб не зря тренировался на нем в этом искусстве почти всю свою жизнь. Помогла домашняя, почти интимная обстановка, мягкий диван и очередная порция коктейля. Дело снова было в этой женщине, Вадик попался, и для него все было серьезно. Казнил он себя тоже из-за этого. Женщина не простая, не случайная знакомая, не из поклонниц, которой не надо обещаний и звезд с неба — ей вообще ничего не надо. И Вадик, всегда такой уверенный с другими, с ней комплексовал почему-то. Выбить его из этого состояния Глеб собирался попозже, разобравшись основательно, на свежую голову. Провалявшись весь день, спать легли поздно; Вадик хотел уйти на маленький диванчик, но Глеб убедил его спать вместе на широком комфортном ложе. — Давай наконец оправдаем все фанатские байки, нашей репутации хуже уже не будет. Подушка прилетела в голову вместо ответа, затем второе одеяло. — Не вздумай наворачивать на себя мое! И марш в душ, я тебе там полотенце и пижаму приготовил. — А ты по-прежнему спишь голышом? — сам он явился оттуда упакованный в банный халат. — Болтун! Иди уже, завтра рано разбужу. Вадик заснул быстро, или хорошо притворился, а Глебу не спалось. В голове роились мысли, всплывали воспоминания — только о хорошем, и не хотелось терять их мягкую пушистую ниточку. В ночном небе за окном призрачным светом светила луна, из приоткрытой форточки тянуло свежестью — предложенная пижама была очень кстати. Под мерное посапывание старшего брата, прислонившись спина к спине, младший незаметно улетел в свои самые спокойные сны. Вадик разбудил, как и обещал — слишком рано, но совсем не так, как ожидалось. Он прижался к младшему, закинув на него руку и часть своего одеяла. Глеб матюкнулся про себя — это мало походило на братские объятия. Снились ему явно не облака с бабочками, потому что в область пониже спины явно что-то упиралось. И этот человек говорит, что у него проблемы с потенцией? Чуть не изнасиловал во сне… ** Глеб развернулся осторожно под жаркой рукой, посмеиваясь втихомолку — братик таки не изменил своей привычке и спал голышом. Обманчивый свет луны скрыл седину, сгладил морщинки, игра теней подчеркнула прямую линию носа, правильной дугой переходящую в четкие брови. Лицо казалось одухотворенным и одновременно страстно-порочным, каким бывало часто, когда он пел, или сливался со своей гитарой на тех лучших выступлениях, когда они еще были вместе. Таким Глеб его любил больше всего, до тех пор, пока… Нет, любил всегда, любого — и раньше, и тогда, и сейчас. Поздно скрывать, не тот возраст, чтобы стесняться своих чувств. Это же его Вадик, самый родной после мамы, самый близкий, несмотря ни на что. Глеб потянулся губами к губам, поцеловал тихонько в уголок, повел рукой туда, вниз, где у брата все горело от ночных желаний. Несколько ласковых прикосновений, движений чуть понастойчивее — и с дрожью и сладким стоном пришла разрядка. И ничего такого в этом не было и нет — надо же помогать друг другу снимать напряжение, когда нет иного способа. Вадик все же открыл глаза — в них все еще был разлит сон, имя, слетевшее с губ, было ее именем. Потом он разглядел и застонал от разочарования. Против ожидания не оттолкнул, сжал руку, уткнулся лбом в плечо. У Глеба потерялись все пошлости, которые он готов был выдать, вместо этого он обнял и прижал брата к себе. Гладил как ребенка по голове и плечам, шептал на ухо какие-то нежные глупости, ощущая себя в шкуре более старшего и мудрого. ** Утром Глеб ни словом не обмолвился о предрассветных событиях и чувствах, Вадик тоже промолчал — говорили о мелочах, его фирменном кофе, солнечной погоде как на заказ; только во взглядах, мимолетных прикосновениях во время завтрака и сборов в дорогу ощущалась нежность и признательность. — Нам надо заехать за подарками. Он уже успел созвониться и договориться. Широкие, свободные от машин улицы, новые развязки, повороты — Глеб плохо ориентировался в этом полузабытом городе, спокойном и безлюдном после суетливой Москвы. Просторное помещение с торговыми рядами — Вадик попросил посидеть в машине, вернулся вскоре в сопровождении мужика с тележкой, доверху загруженной коробками с разными фруктами и сладостями. — Я прогуляюсь? — Хотелось размяться, пройтись, просто из любопытства, пока они пакуют все это в багажник. Глеб купил сигареты и не сдержался у витрины со сладостями — несколько упаковок с пирожными поедут с ним контрабандой. Очень довольный Вадик нашел его почти на выходе. — Может хочешь что-нибудь к пиву? — А ты будешь? Не боишься за рулем? — Я не буду, тебе взял, и туда, — на заднем сиденье было несколько упаковок и пара банок отдельно. — Я тоже тогда не буду. Нам долго ехать? — Не очень. Оказалось, действительно не долго. Вадик гнал быстро по расчищенным улицам, за городом все было сложнее. Рядом с ним в машине было всегда спокойно, — Глеб вспоминал это приятное ощущение из прошлого и улыбался. Весь свой сарказм и колючесть он забыл, сначала сознательно тормозя себя, а потом просто расслабившись. Вадик тоже старательно обходил все острые углы и темы, рассказывал по пути про маленькие областные города, про людей, с которыми там общался. Здесь тоже кипела жизнь, не меньше, чем в Москве, только все казалось иным, простым и очень чистым. — Следи внимательно, скоро будет поворот, — Вадик смотрел налево от дороги. — Я часто мимо пролетаю. Он даже включил навигатор, женский голос предупреждал настойчиво, что поворот через 500 метров, 300, 100… И все же промахнулся и пришлось разворачиваться. Этой боковой дороги вообще не было видно — какой-то оптический обман — и дело даже не в снежных заносах. Глеб сумел рассмотреть ее только тогда, когда Вадик свернул, казалось, прямо в придорожный подлесок — дальше, как завеса наваждения упала — ущельем между стеной деревьев показалась накатанная дорога. Заснеженные ели тянули к машине свои лапы, но расступались и пропускали, едва не задевая крышу, позади они смыкались снова, так что обратной дороги почти не было видно. Впрочем, и впереди видимость ограничивалась едва сотней метров. Вадик ехал не быстро, но уверенно, он был прав, когда рассказывал об этом месте, как о сказочном и по меньшей мере аномальном. Через полчаса они оказались перед воротами, которые гостеприимно распахнулись при приближении машины — их ждали и встречали. Замечательное место, вдали от цивилизации, но со всеми ее наворотами в виде всех удобств — от канализации до wi-fi по всей территории. Не староверы, не сектанты — здесь жили и работали несколько семей, связанных родственными узами. Постепенно становилось ясно, почему Вадик так близко подружился с этими людьми. Глеб привык часто смотреть на других снизу вверх, комплекс маленького роста был давно вытравлен и редко напоминал о себе. Но здесь он почувствовал себя лилипутом в стране Гулливеров. Мужчины как на подбор, высоченные, плечистые, разных возрастов, одной породы, женины им под стать — здесь все были выше миниатюрных братьев. А еще здесь было полно детей — понятно, зачем столько конфет. Среди них Глеб почувствовал себя увереннее, а Вадик вообще светился — ему стоило поскорее стать полноценным дедушкой, и куда там Яна смотрит? Хозяин, он же глава семейства, пока поручил гостей заботам молодежи. Прошлись по территории, полюбовались окрестностями, вспомнили детство — поучаствовали в штурме снежной крепости и до одури накатались на ледяной горке с мелкими и постарше. Потом приехал кто-то еще — с горки была видна стоянка, на которой появилась еще одна машина. К Вадиму с Глебом подошел один из парней. — Там ваша знакомая приехала, дед просил предупредить. *** — Вадик, ну кто тебе еще нужен! Я не понимаю… В кои-то веки, нормальная баба обратила на тебя внимание — заметь, что именно на тебя, а не на рок-героя. А ты нос воротишь? Братья лежали на полка́х, красные, разомлевшие, местами в листочках от веника. Хозяин занимался ими лично вместе с сыном в настоящей русской бане. Вадик говорил, что есть еще одна, побольше, для туристов, а эта — маленькая, домашняя, для своих. Как полагается, их прогрели, разогрели, отходили вениками, охладили — пока не в проруби, а под холодным душем, снова разогрели и пропарили эвкалиптом. Оба кряхтели и постанывали от удовольствия, вот только Вадик оставался замороженным. Он стал таким с того мгновения, как поздоровался со своей «знакомой». Лицо старшего было открытой книгой для младшего: «влюблен!», как печать на лбу. Восхищение, радость и паника. Они встретились, как старые знакомые, хорошие друзья — улыбки, обнимашки, поцелуй в щеку. Все прекрасно, все довольны. Только у Глеба росла уверенность, что здесь не все в порядке и причина этого в брате. Он улыбался, играл с детьми, шутил с молодежью и старался оказаться как можно дальше от нее. Слишком обрадовался, когда хозяин позвал в баню. И попал на допрос с пристрастием. Деваться Вадику было некуда, пришлось выслушивать все, что ему выговаривал младший. Долго отмалчиваться не удалось — Глеб умел достать, даже с риском нарваться на резкость и гнев. — Я ей не нужен… — Почему? Она сказала, или сам решил? Тебе кто-то что-то наплел? С ней говорил на эту тему? Всегда такой, упертый. Как вдолбит себе в голову что-то, переубедить почти невозможно. Молчал, не поднимая глаз, мокрые завитки спускались на лицо, на кончике носа повисла капелька влаги. Глебу так захотелось двинуть кулаком по этой красивой морде, породистому мокрому носу… Вадик как почуял, вскинул глаза, пальцем сдвинул волосы. — Ты посмотри, какая она и какой я? Красавица и чудовище, бывший нарик — алкаш, толстый, порочный, старый. — Толстый, старый, порочный дурак! Ты точно не заслуживаешь такую женщину! Я тебя первый прибью, если вот так просто откажешься от нее. — Я должен. Просто отойду в сторону, не буду мешаться… Она быстро забудет. Он уже все решил, баран упрямый. Сидел, опустив голову ниже плеч, смотрел печальными глазами. Глеб растерялся, чувствуя неправильность этой логики. Помощь пришла с неожиданной стороны. — Ребята, я тут подслушал, вы вроде не особо скрывались, — медведеподобный хозяин сидел на соседнем полке и расслабленно помахивал веником. — Позволь, Вадим, ты мне совет как-то дал ценный, я ни разу не пожалел, что последовал ему. Послушай и ты меня. Глеб смотрел на него с надеждой и удивлением, Вадик даже выпрямился. — Эта женщина — редкость, таких как она — единицы, ты сам это знаешь. Думаешь, она еще не прочитала тебя? Лучше не сопротивляйся, иди к ней, в любом случае тебе нечего терять. Она все решит сама. Вадик смотрел с сомнением, но, кажется, этому верзиле удалось его если не переубедить, то поколебать в своей упертости. Кивнул головой. — Вот и отлично! Только надо тебя подготовить маленько. Хозяин явно обрадовался. Следующие полчаса были потрачены на основательный массаж, досталось и Глебу заодно. А потом Вадика побрили, начисто соскоблив всю седую щетину, да еще и маску на морду наложили. Глеб потешался, но не слишком громко и на максимальной дистанции — братец мог и взорваться. Но тот покорно терпел, только вздыхал и закатывал глаза. — Она приехала по делам и заодно отдохнуть. Сейчас с моей женой секретничают. Мы здесь скоро закончим и пойдем ужинать, чаевничать и все прочее. На ночь все в моем доме останетесь, свободного места полно, — это было сказано как бы между прочим, но с явным намеком. Они остывали, одеваясь неспеша в предбаннике, отмытые до скрипа, впитавшие особый дух русской бани — ароматы дровяной печи, эвкалиптовых листьев, квасного пара. Тепленькие, раскрасневшиеся ввалились в горницу, где уже ожидал накрытый стол. У Глеба от вида накрытого стола разбежались глаза и начало урчать в животе — соленые и квашеные огурчики, помидорчики, капуста, грибы разные, копченые и вяленые колбасы, мясо. Женщины принесли блюда с дымящейся картошкой и запечённой дичью. Только Вадик смотрел не на стол, а на свою подругу. У него всегда плохо получалось скрывать свои чувства и эмоции — в первую очередь все выдавали полыхающие щеки. Надувающаяся капризная губа и паника в глазах обычно довершали картину. С возрастом и опытом он научился маскироваться и держать лицо, но родного брата не провести. Одного взгляда очаровательных черных глаз было достаточно, чтобы навести панику на обоих братьев. Глеб ее всегда побаивался, а влюбленный Вадик надумал сам себе всяческих препятствий и теперь был готов наломать дров. Одним движением она оказалась рядом, дружеский поцелуй в щеку достался каждому по очереди, легко и непринужденно, как будто так и надо, как будто никто не смотрел букой и не вел себя странно. Хозяин пригласил за стол, наполнил стаканы янтарного цвета напитком, поднял тост за гостей. Слова за слово, про дела и события, разговорились и расслабились. Вадик без зарослей седой щетины выглядел гораздо моложе, подсохшие волосы рассыпались локонами, и он привычно прятался за ними от неуверенности и смущения. Камерная обстановка продержалась недолго — пришедшие молодые люди оказались детьми и внуками хозяина. Вадим чуть оживился, похоже, почувствовал себя свободнее, и Глеб, опасаясь, как бы его не бросило в излишнюю болтливость от избытка волнения, постарался отвлечь внимание на себя. Зря Вадик думал, что тут забыли Агату и не знали Матрицу — всё они знали, и это было неожиданно приятно. Скромные молодые люди не задавали лишних вопросов, больше слушали. А еще притащили гитару. Они не просили, даже опасались намекнуть, и Глеб не выдержал такой деликатности. — Ну давайте ее уже сюда. Что петь будем? Второй вопрос был уже чисто риторическим и выбор он оставил за собой. Играл и пел все то, где совершенно не нужен был Вадик, чтобы он не дергался и не пытался присоединится. Чтобы оставался там, куда пересел, когда все устроились слушать. Чтобы держал ее за руку и не выпускал, сжимал обеими своими, перебирал пальчики, целовал каждый по отдельности и все вместе, и ладонь, и запястье, склоняя красивую голову. И она принимала всю эту невыносимую нежность, расчесывала его непокорные завитки с сединой и шептала на ухо что-то неслышное. Напиток хозяина был каким-то волшебно-хмельным, отчего время поменяло свой ход и растворило остаток вечера незаметным течением. Глеб помнил, что пел и еще немного пил, видел довольные лица хозяев и блеск глаз молодежи. А еще колдовской свет её черных глаз и счастливую улыбку брата. Все остальное было не важно и можно было не фиксировать в сознании. Разве что, как один из сыновей хозяина проводил их в комнату для гостей, и Вадик ворчал, помогая раздеваться. И только утром, вместе с серым сумраком рассвета заползла мысль, что надо просыпаться, шевелиться, потому что самолет, и концерт вечером, и Снейк будет ругаться, что не дозвониться… Но на соседней кровати никого не обнаружилось, только свитер Вадика одиноко валялся на подушке. Вся тревога и спешка отступили, растаяли, а на лице непроизвольно растянулась довольная лукавая улыбка.