Серая мышь

Весна наступает неожиданно. Вот только что даже днями не таял лед в лужах посреди улицы, и порой пробрасывал колючий снег, как вдруг кусты и деревья в саду окутывает зеленая дымка, а горничные убирают в картонные коробки муфты и меховые накидки. О помолвке давно объявлено, на дате свадьбы сходятся сразу – конец мая; свадьба все ближе, и все яростней раскручивается колесо, несущее Женевьеву вперед. Она не смеет заглядывать дальше дня бракосочетания, словно за ним вся ее жизнь обрывается в пропасть, как карета с обезумевшими лошадьми. Свадебное платье приходится ушивать, потому что она не в силах ни спать, ни есть. Визиты будущего мужа и страшат, и привлекают ее; к счастью, Филипп посещает ее не чаще необходимого, чтобы не дать пищи слухам. Хотя сплетни и так не нуждаются в лишнем масле – всё понятно и так. Дю Плесси меняет свое имя на деньги; почему же тогда проданной чувствует себя Женевьева, а маршал несет себя рядом с невестой так надменно и невозмутимо? Часть блеска жениха падает и на нее. Она с изумлением понимает уже сейчас, что принесет ей ее будущее имя – образ мадам дю Плесси де Бельер будет интересовать окружающих, даже если Филипп женится на лягушке из сказки. На праздниках ее зовут танцевать чаще обычного, а какой-то симпатичный юнец, из тех, кто никогда не обращал на нее внимания, пожимает ей ладонь после танца и пытается обсуждать с ней военные успехи и перспективы Франции. Женевьева пытается что-то запомнить, чтобы на следующий день пересказать дю Плесси, в мучительной попытке вновь привлечь его внимание, но тот, едва выслушав несколько фраз, лишь разражается смехом: «Кто напел вам эти бредни, мадемуазель? Занимайтесь лучше вышиванием!» Филипп не обсуждает с ней свадьбу, не говорит о будущем; тот разговор так и остается единственным, когда ей удалось увидеть его обычным человеком, а не сияющим придворным. Впрочем, даже отец не умеет справляться с ним. За обедом Ламуаньон-старший заводит беседу о том, как пройдет бракосочетание, и месье дю Плесси слушает его с настолько равнодушным лицом, что это почти смахивает на издевку. В конце концов, это замечает и отец, он умолкает, и на его щеках проступают пятна. «Я бы хотела, чтоб сразу после церкви выпустили птиц», - быстро говорит Женевьева, воспользовавшись молчанием, и отец переводит на нее взгляд. – «Соловьев, жаворонков, зябликов… Из клеток с лентами». «Весьма необычно», - соглашается отец, успокаиваясь. Женевьева видит по его лицу, что он начал думать, где купить птиц и нанять детвору, которая одновременно откроет клетки – непременно позолоченные! Это куда проще, чем расшевелить напыщенного болвана дю Плесси; она сама слышала, что отец так называл его в приватном разговоре с матушкой. «Он так кичится своим чертовым титулом, будто взял его с бою». Краем глаза она замечает на лице Филиппа короткую гримаску, словно бы он желал скандала, так ловко замятого будущей женой. В следующий свой визит маршал приносит ей подарок – затейливо украшенную коробку с цукатами и шоколадной крошкой. Женевьева заливается краской и на какое-то время представляет себе, что он думал о ней, когда заказывал сладости. «Благодарю вас, месье», - она делает книксен и улыбается. – «Прелестный подарок». Все рушится майским утром. После завтрака приходит портной на очередную примерку. Женевьева стоит на табурете, пока на ней подгоняют ворох юбок, усыпанных драгоценными камнями. Матушка стоит рядом; каждый раз, когда она видит дочь в свадебном платье, на ее лице появляется умильная улыбка. Дверь распахивается так сильно, что едва не прибивает служанку, подносящую портному булавки, но ворвавшийся в комнату Ламуаньон даже не замечает этого. «Вон!» - кричит он побелевшими губами. На шее проступают тугие вены. Ни разу за все время она не видела отца настолько злым. – «Быстро вон!» Он подгоняет замешкавшегося портного пинком под зад, и Женевьева в страхе замирает на табурете. Из-за тяжелых, едва закрепленных юбок она прикована к своему постаменту, как статуя. «Этот фанфарон, этот болван, этот напыщенный идиот… Как он смеет!» - отец кидает на пол зажатую в руке смятую бумагу и топчется по ней. – «Негодяй!» «Да что произошло?» - мадам Ламуаньон тоже напугана, но ей достает духа взять мужа за руку и заставить посмотреть на себя. И это разом сбивает с него всю неистовую злость. «Дю Плесси разорвал помолвку», - отрывисто роняет он, будто кидает камни в замершую дочь. «Как?! Почему?!» - вскрикивают обе женщины. Ламуаньон тяжело опускается на стул, его губы дрожат. «Сослался на непреодолимые обстоятельства», - он проводит рукой по взмокшему лбу и кривит рот, будто вот-вот расплачется. – «Ничтожество, только появись он у меня на пороге, я прикажу выгнать его палками, я…» Он вдохновенно придумывает, как отомстит этому знатному молокососу, и это будто бы приносит ему успокоение, наряду с пониманием, что он не в силах ничего сделать знатному дворянину, другу короля. Женевьеве жаль отца до слез, даже собственные мучения отходят на второй план. Она сдерживается и молчит, даже почти не дышит; ни отец, ни мать словно не замечают ее, стоящую на табурете в свадебных юбках, полностью поглощенные своим унижением. Отцу, вроде бы подостывшему, становится дурно, и испуганная мать зовет слуг, велит позвать врача, отвести мужа в спальни… Женевьева остается одна. Она подбирает в охапку юбки и примеряется, чтобы спуститься, но в последний момент оступается и падает. Тяжелая ткань спасает ее колени, но табурет падает ей на поясницу, будто отвешивает пинок ниже спины. Кое-как добравшись до своей комнаты, она избавляется наконец от юбок, стараясь сорвать их как можно быстрее. Теперь ей хочется остаться тут до конца дней. Она почти слышит презрительные или сочувственные смешки за спиной: «Надо же, Плесси-Бельер даже за деньги не согласился», «А я его понимаю, с деньгами в постель не ляжешь». Кто согласится жениться на серой мыши, даже с приданым? Женевьева не плачет. Она еще раз читает подобранное с пола письмо – безликое и вежливое. Месье дю Плесси приносит извинения за расторжение помолвки, но брак не может быть совершен по не зависящим от него обстоятельствам. Приносит извинения, или что-то похожее на них, отцу, но в письме ни слова о ней. Она дергает за шнурок. Прибежавшая служанка, кажется, удивлена ее спокойствию. Женевьева лишь справляется об отце – спешно прибывший врач пустил ему кровь, дал лекарства и прописал покой, сейчас месье спит под присмотром мадам. Через неделю за обедом подруга матери, сочувственно косясь на Женевьеву, сообщает, из-за кого разорвал помолвку дю Плесси. Отец, уже успокоившийся, вновь наливается гневом, и мать торопливо отсылает дочь к себе. Теперь они смогут вдосталь перемыть кости и несостоявшемуся зятю, и его жене-торговке. «Говорите, он ходил к ней еще тем летом?», «Мадам Шоколад»… Она закрывает дверь, берет со столика нетронутую коробку и развязывает шелковый бант. Лакомства сложены внутри причудливой башенкой, Женевьева без жалости рушит ее, вытаскивая их одни за другими, и вышвыривает в окно. «Если бы мне достало духу, я бы выбросила туда и себя», - думает она яростно и с силой захлопывает створки.