Сотни километров до Владивостока

Что произошло? Я помню, как пару секунд в вагоне стояла гробовая тишина. Проводница вбежала в него с истерической гримасой, прилагая все свои усилия в жест, очевидно указывающий упасть на пол. Самые сообразительные даже умудрились успеть лечь под свои места. А дальше. Были ли крики? Может и были, может я просто их не услышал из-за адового звона после. Я с опаской ощупал свои уши. Их все еще неприятно было касаться, а височная доля моего мозга, явно охреневшая от перенагрузки, все еще точечно пульсировала. Где то сзади себя я услышал расплывчатый ржач. Пару секунд он собирался у меня в голове, затем я повернулся к этому мудаку и улыбнулся. — Хотел бы я знать что произошло такого смешного, Юрий… Все еще улыбаясь, Юра объяснился — Понимаешь, Владимир, у тебя небольшое сотрясение — ушиб лобной доли средней степени, вот мне из говна и палок пришлось сооружать аптечку. Ты чудесно мог откинуть копыта. А тут просыпаешься и хватаешься первым делом за уши с таким видом, будто они отвалились — и он продолжил смеяться, глядя мне в лицо. Очевидно, в одиночестве. Затем откашлялся и посуровел. Я был не настроен с ним общаться. Ощупав всю голову я действительно заметил какую то хлипкую тряпку на своей голове. Небольшой осмотр остальных частей тела показал, что я ограничился небольшими царапинами на руках и большим синяком на заднице. Мы были на пустынной автобусной остановке. Оглянув местность и не увидев ни поезда, ни выживших, ни причины катастрофы, в общем, ничего, кроме выбритого налысо пшеничного поля и одинокого неподвижного трактора вдали, я всё-таки вынужден был посмотреть в сторону единственного живого объекта. Мы встретились взглядами. — Где мы? — Связи нет. По оффлайн картам поезд сбило в каком-то поле в Чите. Выжили только мы. — В какой стороне поезд? — я не хотел думать о смерти такого большого количества людей, заместо это вспомнив о своих наличных в багаже. Юрий пожал плечами — За километр отсюда, дальше не утащил бы тебя, поэтому мы здесь остановились. Он осуждающе глянул, мол, покайся, причина моей беспомощности, и естественно встретил недовольный подозрительный взгляд. Юра явно догнал, что его слова прозвучали весьма неоднозначно и раздраженно пояснил: — Я по профессии, понимаешь ли, военный врач, как я мог оставить раненого выжившего и смотаться на все четыре стороны? И не смотри на меня так, ты выжил? Умница. Теперь мы должны узнать что произошло. — Хахах, с чего ты решил что я буду помогать тебе, мразь? Спасибо за помощь, но единственное что я сейчас хочу это вмазать тебе и больше никогда не видеть твое ёбаное лицо. Или ты забыл что натворил? Он выпучил глаза и медленно произнес: — Во всей округе ни одной живой души, а в поезде три сотни трупов, хотя сам поезд цел и невредим! До ближайшего населенного пункта сорок километров. Я без понятия что творится, это какой-то геноцид. Если не веришь мне, иди и убедись в этом самостоятельно и перестань орать, мы в одной лодке! Медленно он произнес только первые несколько слов, после вскипев как чайник. Только тогда я заметил что Юра тяжело дышал, вспотел и сидел на скамье как на иголках, сжимая скрещенные пальцы. В его взгляде все еще просвечивалась неприязнь, но она перемешалась со страхом и волнением. В ту же секунду я похолодел от осознания того факта, что Юра намного сильнее меня, побитого жизнью дрыща. Ему ведь ничего не стоит меня вырубить и, раз совесть по-другому не позволяет, тащить на себе весь путь до ближайшей больницы. А там выкинуть на мужественное плечо молодой санитарки, обомлевшей от представшего перед ней вспотевшего Аполлона. Ну нет. Лучше молчать. Молчать-то у меня всегда выходило хорошо. Я запнулся и повернулся спиной к нему. Пару секунд и Юра со вздохом встал рядом со мной. Мы молча глядели на иссушенное поле, шуршащую березовую полосу вдали и заходящее за неё солнце. Небо покрылось кроваво-алым узором. Я — искренний атеист, быть может поэтому судьба так жестока ко мне. Поэтому и заставляет вспоминать канувшие в Тартары наихудшие периоды моей жалкой жизни, связанные с человеком, которого вижу перед собой. Остаётся показать богу воображаемый хер и думать над тем что произошло. Неужели наступил конец света? Как мне поступить? Стоит ли мне находиться рядом с тем, кого клялся ненавидеть до конца жизни? Нет. Сейчас мне действительно нельзя отдаляться от него. Я зря истерю. Клянусь, что после возвращения в цивилизацию я не нарушу больше ни единого своего жизненного принципа. В голову лезли как нужные, так и бесполезные, паразитические мысли. С другой стороны, если убью его здесь, то никто не догадается. Можно втереться в доверие. Он сильнее, тупо это отрицать. Но что мне стоит зарубить его в конце путешествия? Нож в спину я могу раздобыть, как никто другой. Если только у меня получится… Ведь в прошлый раз я почти справился, почти отомстил, оставалось только всадить нож в глотку тому человеку… В конце концов, я тот ещё мудак. Наиболее яркие следы, которые я оставил в истории человечества — это два ограбления. Чего мошеннику и жалкому вору стоит убийство? Бред. — Я брежу. — коротко информировал неизбежного спутника. Он кивнул, и, очевидно, не посчитав это достойной причиной продолжать стоять, начал собирать вещи. Я молча наблюдал за Юрой. Кажется, горько усмехнулся, разглядев в его движениях знакомую, очень родную манеру. Даже не попросит помочь, уверен, он дотащит эти три пакета и чемодан. Юра воспитан пай мальчиком, терпеливым и добрым. Помню как в прошлом меня постепенно начинали бесить эти его качества. Излишняя вежливость, нежность, простота и добродушие. Просто поразительно, как я без какой-либо договорённости начал его за это ненавидеть. У меня опять кольнуло в голове. Боль вспыхнула резко, а затем отхлынула в нескольких точечных порывах. То, что у меня периодически темнело в глазах тоже несколько напрягало. — Пошли Вот так просто и без проблем мы поковыляли к поезду. Юра — нагибаясь от тяжести, а я — хромая от синяков. Я периодически поглядывал на здоровенного парня. Он же шёл, будто не замечая меня. Останавливаясь, только когда уставал сам. Моей особе из-за этого тяжело было поспевать. Тем не менее, мы ни слова не проронили. Весь путь до поезда был пройден в молчании. За километр я не встретил ни одного человека. Зато трупов всякого вида животных — хоть дави. Порой из-за них процессия останавливалась и мы вынуждены были смотреть себе под ноги. Умерли все — кошки, ящерицы, жуки, даже муравьи. Нередко приходилось идти против ветра и страдать от невыносимой вони и смрада. Меня раз стошнило в кусты. Каждый пройденный метр давался с трудом, душа заполнилась отчаянием и ужасом. Больше пугали не сами тела, а их состояние. Животные были целы и находились на самой яркой стадии своего разложения. Предпосылок к тому что они должны были издохнуть на трупах не нашлось. Хотелось спросить знающего человека о причине геноцида, но я держался. Тревога и страх не покидали меня ни на шаг, я боязливо озирался по сторонам, ожидая печальной участи и превозмогая боль догонял Юру. Мне стало легче, когда на горизонте показался вагон поезда… Один. Остальная его часть очевидно потерпела аварию где то ещё… Юра до сих пор казался камнем, из-за чего я и сам старался не впадать в полную истерику и уныние и не петь хвалебные песни о своей участи, а хоть как-то держать лицо. Но сейчас он вскричал истерическое: — Да ну нахуй! … избил чемодан и присел на корточки, схватившись за виски руками. — Я блядь умру! Что происходит?! — Что происходит?! — писклявее, ужасным голосом переспросил я. — Поезд… стоял тут.