где любовь моя

cold bones. yeah, that's my love

she hides away, like a ghost

cold sheets. oh, where's my love?

i am searching high, i'm searching low in the night

Я просыпаюсь, ожидаю почувствовать вокруг себя тепло и услышать дыхание Пита. Улыбаюсь сама себе, думая о том, что уже, наверное, утро. Сейчас я дотянусь до его гладкой тёплой щеки, он расскажет мне о том, что невероятно хорошо спал, а потом мы пойдём завтракать блинчиками или булочками. Наверное, лучше всё-таки булочками — уже давно их не ели. Нет. Я приподнимаюсь на локтях, и вокруг меня нет никого — только Лютик прибился под бок. В последнее время он стал слишком любвеобильным. За окном совсем темно. Но где Пит? Я зеваю, развалившись на кровати по диагонали. Был бы тут Пит — моя голова бы лежала на его груди или животе. Он, наверное, отошёл за водой или ещё куда-нибудь; скоро вернётся. Скребу кота за ухом короткими ногтями, пока в голове проносится тысяча и ещё одна причина отсутствия Пита. Отошёл попить воды. В уборную. Забыл убрать тесто со стола. А может… Нет, я помню: он цепенеет от кошмаров, а не бежит. Гляжу по сторонам: на тумбочке стоит стакан, доверху полный воды. Значит, не за ней. Вспоминаю вчерашний вечер: Пит предложил почитать перед сном на крыше, я взяла махровый плед и книгу, он убрал всё со стола... И не за тестом. Я жду ещё примерно пять минут и, когда они проходят, вскакиваю на ноги, вспугнув Лютика. Голова от резкой смены положения начинает кружиться, а вокруг темнеет ещё сильнее. Подхожу к окну нетвёрдой походкой, хватаюсь за подоконник. Зрение проясняется. Круглая луна («На сыр похожа», — говорил Пит) светится светло-бежевым цветом на чёрном небе, возле неё плавают пепельные тучи. На секунду появляется неоновая молния — скоро будет дождь. Ощущаю запах сырости. Иду дальше, когда могу стоять на ногах твёрдо. Дома так тихо. Я к этому не привыкла. Мы с Питом так часто пытаемся заполнить чем-нибудь звенящую тишину: включаем какую-нибудь дурацкую программу на телевизоре, говорим друг с другом о важном и о всякой ерунде, зовём Хеймитча; так что теперь полное безмолвие пугает. Я почему-то стараюсь ступать босыми ногами как можно тише. Коридоры не встречают ничем, кроме черноты. Прохожу кухню и мастерскую Пита, прежде чем вижу полоску света в ванной. Слышится ровное журчание воды.

does she know that we bleed the same?

don't wanna cry but i break that way

Подхожу ближе и вижу, что дверь открыта. Она болтается на одной только нижней петле: верхняя вырвана с мясом. Начинаю ощущать неладное, когда чую из ванной жар. Хочу взяться за ручку, но её на месте тоже нет. Тогда я спохватываюсь и стучусь пару раз. — Пит? — зову. Никто не отвечает. Зову ещё дважды, но слышу только воду. — Я вхожу. Мой взгляд мечется по всей комнате, но заставляю его остановиться на самой середине. Зеркало. Всё в клочьях стекла и тёмно-красных разводах. От раковины на него поднимается пар. Кипяток. Я подхожу ближе и выключаю воду, думая, что включена она уже по меньшей мере полчаса: здесь так жарко, что сомнений в этом не возникает. В раковине валяются осколки стекла, а в отражении я с бордовыми щеками и волосами. Касаюсь пальцем запёкшихся капель: конечно, это не краски Пита. Но зачем… Неужели кошмар? Сомневаюсь, что на этот раз он про меня. Он бы остался. Оборачиваюсь. Скольжу сощуренным взглядом по комнате: полотенце смято и валяется слева от тумбочки с лекарствами, на полу вода и кровь. Вижу его неестественно прямую спину в углу за стиральной машиной. Пит сидит на коленях, уткнувшись лбом в белую ванну. Я медленно подхожу к нему. — Пит? Тебе приснился кошмар? Он молчит, и тогда я протискиваюсь между машиной и ванной. Сажусь на корточки рядом с ним. Пит закрыл лицо покрасневшими дрожащими ладонями, и я вижу, что кровь на его костяшках тоже запеклась. — Пит, — мягко говорю я почти шёпотом. Он только сильнее вжимается в ладони и прижимает их к боку ванны. У него не было охморных приступов уже больше месяца. Или я думала, что не было.

did she run away?

did she run away? i don't know

if she run away, come back home

just come home

Я касаюсь его плеча рукой, и он немедленно отнимает ладони от лица, хватая меня за запястье. Руки у него холодные. Я молча смотрю на его бледное лицо, сведённые вместе брови и скривившиеся губы. Зрачки постоянно меняют свой размер. И на щеках кровавые разводы. Неторопливо, будто подхожу к раненому дикому зверю, поднимаю руку — он сжимает моё запястье, но не останавливает — и стираю под его глазами прозрачные дорожки. Хочу его обнять, но это вряд ли поможет. — Китнис-с, — шипит он, а затем удивлённо на меня смотрит, будто не верит, что это я. Или что сказал это таким надломленным тоном. — Пит. Ты здесь? Чувствую себя бесполезной идиоткой, потому что он кривится в отвращённой гримасе. Я помогла ему с приступом только раз — ещё до смерти Койн и Сноу, поцеловав его и попросив оставаться со мной. После этого он справлялся сам. По правде говоря, я даже видела его приступы всего ничего — раз пять после того, как всё закончилось и нас оставили в покое. Он всегда уходит куда-нибудь, когда чувствует, что скоро его накроет очередной волной отвращения и ненависти ко мне. А потом приходит обратно — и извиняется. Хотя извиняться должна я. Я никогда больше не предлагала ему помощь с этим. Интересно, каково ему дрейфовать от любви к омерзению, от радости к боли, от заботы к желанию уничтожить каждый раз? Знать, что на самом деле он так не считает, и не иметь возможности сделать что-нибудь со своими мыслями и действиям? И знать, что я ему ничем не помогу? Хочет ли он, чтобы я помогала ему в эти моменты? Я ведь не знаю даже этого. Это — одна из тем, которой мы негласно решили не касаться. Пит молча смотрит на меня не своими глазами, явно борясь с желанием накинуться, а я только усугубляю ситуацию своими действиями — или бездействием. — Пожалуйста, — шепчу я, когда стеклянная пелена застилает глаза. Нашла время реветь. Будто перенимая это от Пита, я ощущаю к себе самой страшное омерзение. Вдруг я, сама не ожидая, подаюсь вперёд и смыкаю руки за его спиной. От неожиданности Пит клонится назад, и я ощущаю его сильные ладони на своей спине. Он цепляется за мою — свою — футболку и, кажется, пытается поцарапать меня ногтями. Останутся синяки — и бог с ними. — Прости меня, — хриплю в исступлении, когда он с силой сжимает меня. Сижу так ещё несколько минут, зажмурившись. Готовая к чему угодно. — Китнисс, — Это голос Пита. Моего Пита. — боже… ...Но не к этому.

i got a fear, oh, in my blood

she was carried up into the clouds, high above

Он дышит глубоко и быстро, ослабляя хватку, но я не могу от него отлипнуть. Мне кажется, что ещё секунда, и он снова пропадёт. Пит начинает гладить меня по спине, как делает каждый раз, когда мне вдруг снится кошмар или нападает сумасшедшая тревога. Почему он успокаивает меня? Почему? Это я должна была помочь ему. — Это я. Настоящий я, — говорит он тихим голосом. Затем вздыхает. — ...кровью тебя измазал. Я поднимаю голову от его плеча, смотрю в его глаза: теперь они светятся мягким голубым, как всегда, когда Пит смотрит на меня. Я вижу в них печаль и сострадание. Почему? Он показывает мне свои ладони — на внутренней стороне обозначились яркие красные полулунки. Он не пытался меня поцарапать. Он пытался причинить боль себе, чтобы очнуться. Как… как всегда. — Себя сильнее. Прости меня, Пит, — Я держу его руки в своих, слегка сжимаю и понимаю, что ему, должно быть, больно. Даже если он этого не показывает. Хотела бы я уметь излечивать раны силой мысли.

if you bleed, i'll bleed the same

Он слабо улыбается и слегка наклоняет голову в сторону. Устал. — За что? Ты же… Я перебиваю: — Я всегда всё порчу. Я никогда не предлагала тебе помощь. Я… вообще не понимаю, что ты во мне нашёл. Ты всегда справляешься со всем этим в одиночку, хотя помогаешь мне. Иногда я думаю, что охмор в тебе говорит правду. Что тебе стоило бы убить меня ещё на первой арене. Что я не… — Замолчи. Замираю с открытым ртом. — Я хотел сказать, что ты только что помогла мне. Я здесь уже долго сижу. Я так боялся, что наврежу тебе. А ты мне что говоришь? Я никогда не просил у тебя помощи с этим, Китнисс, потому что... Разве тебе доставляет удовольствие наблюдать за мной, когда я желаю убить тебя? Когда я тебя ненавижу и считаю переродком? Когда я — вовсе не я? Китнисс. Ты помогаешь мне тем, что ты — это ты. — Нет, Пит, я… грубая, холодная и эгоистичная. И ты это знаешь. Я тебе этим совсем не помогаю. — …Утверждаешь мне это после того, как пришла сюда посреди ночи, говорила с охморённым мной, подвергла свою жизнь опасности из-за меня — сотню раз уже подвергала, — и в конце концов заставила охмор внутри меня замолчать. Мне так никто в жизни не помогал, понимаешь? И, Китнисс... Не только мне ты помогаешь. Стольких ты спасла на войне... И продолжаешь. У тебя доброе сердце, только ты в него почему-то не веришь, — произносит таким мягким голосом, будто говорит с ребёнком. Не знаю, что сказать: я никогда не думала о себе в таком ключе. Привыкла считать вспыхнувшее желание защищать и заботиться о Пите скорее исключением, чем правилом. Но... может быть, он прав. Я... была добра к людям.

if you scared, i'm on my way

— Почему ты вообще проснулась? Приснился кошмар? Верчу головой из стороны в сторону и понимаю, как, должно быть, выгляжу со стороны: растрёпанная, взлохмаченная, с лихорадочно блестящими красными глазами. Не завидую Питу. — Просто проснулась и увидела, что тебя нет. А тебе? Приснился? — Да, — он сглатывает: — Оно и кошмар. Разом. Такого ещё не было. Поэтому я ушёл, — вернее, сбежал. Я так испугался, что сделаю тебе больно. Киваю. — Это, наверное, ужасно ощущать. Я раньше не задумывалась, просто знала, что оно сидит внутри тебя и ненавидит меня. Но на самом деле в эти моменты оно просто завладевает тобой, и… — заканчиваю фразу на полпути (вспоминаю Вайресс), потому что не хочу произносить это вслух. Пит качает головой: — Это не… — Нет, это важно. Пит, это так же важно, как мои кошмары или панические атаки. Сколько раз Пит находил меня в нашей с ним кровати (под кухонным столом, в шкафу, в ванне, на чердаке) под миллионом одеял, дрожащую и рыдающую, не способную мыслить и понимать? и сколько раз помогал преодолеть это, успокаивал и приводил в порядок? тратил минуты, часы, сидя со мной на коленях? Он так заботится обо мне, взамен требуя только быть в порядке. — Я хочу помогать тебе тоже, — говорю я, и его улыбка становится радостнее. — Хорошо, — шепчет он и целует мои костяшки. — Только не говори больше, что считаешь, будто охмор прав, — Я морщусь от этой формулировки. Охмор теперь как телесное существо. — Ты правда не замечаешь, какая на самом деле? Я замечаю. Ты же такая… самоотверженная, заботливая. Я знаю это лучше всех. Когда я заболел пару месяцев назад? Ты тогда всю неделю возле меня просидела и не уходила дольше чем на час. Ты всегда сама делаешь мне чай, наводишь порядок в моей мастерской, когда я слишком устаю для этого, читаешь мне вслух, обнимаешь меня во сне, когда я просыпаюсь от кошмаров. Ты не знала, да? Вот что, Китнисс. Ты сейчас здесь — и одно только это значит, что ты заботишься обо мне так же, как я о тебе. Если не больше. Такие уж мы — вечно друг о друге заботимся, — По голосу слышу, что Пит улыбается. Помню, как сказала ему нечто похожее про защиту. Я прикрываю глаза, потому что слёзы снова грозят пролиться. Я его не заслуживаю. Хеймитч, конечно, был прав. Снова обнимаю его и чувствую, как он мягко обнимает в ответ. — Я всё время думал, что только причиню тебе вред. Что не смогу с собой совладать. Но теперь я понял, что ты сможешь мне помочь; что я не сделаю тебе больно. Прямо как тогда, когда ты поцеловала меня, помнишь? — Я утвердительно мычу — я это не забуду никогда. — Я думаю, мы… можем попробовать. Когда оно нахлынет снова, мы пройдём это вместе, ладно? — Конечно. Конечно, Пит, — Я мягко целую его, глажу по волосам, чувствую тепло его рук на плечах. Наконец-то чувствую спокойствие. Мой Пит больше никуда от меня не уйдёт. — Китнисс, я тебя люблю, — бормочет он, смущённо опуская взгляд и пряча лицо на моей шее. — И я тебя люблю, — Я целую его в макушку. — Теперь мы обработаем твои раны. А потом — спать. До самого обеда.

did you run away?

did you run away? i don't need to know

if you run away

if you run away, come back home

just come home