Метаморфозы

— Девяносто восьмой год, — с грохотом падает на стол папка, — девяносто девятый, — присоединяется к ней следующая. Гермиона машет рукой перед носом и морщится, сильно закашлявшись. Кингсли возвращается к книжному стеллажу и вынимает ещё две увесистые папки. Грейнджер заранее задерживает дыхание. — Двухтысячный, — присоединяется к собратьям следующая папка, — а тут две тысячи первый и второй. Четвёртая глыба приземляется на стол так, что тот дрожит, и очередная волна пылинок взмывает ввысь. Гермиона машет руками перед собой и открывает заглавную страницу первой — самой большой — папки, сразу замечая в верхнем правом углу заветную дату. Двенадцатое мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года. День, когда состоялось первое слушание. От осознания груза ответственности, который она на себя берет, лёгкие сдавливает. Гермионе становится нечем дышать. Грейнджер успокаивает себя тем, что на деле спёртое дыхание может быть из-за килограммов пыли, оседающей на каждой доступной поверхности архива. — А это крайне важные ключевые воспоминания со слушаний… Кингсли с особой осторожностью ставит перед ней ящик с парой десятков высоких пробирок, наспех подписанных вдоль чёрными несмываемыми чернилами. Гермиона теряет интерес к папкам, потому что её внимание оказывается полностью сосредоточено на более важных вещах. Воспоминания куда полезнее для неё, чем эта кипа бесконечно нудных бумаг. — Сколько всего было слушаний? — заворожённо проводит Гермиона пальцами вдоль пробирок. — Девятнадцать за пять лет, — без пауз отвечает Кингсли. — Лучше бы я так годовщины со своей женой помнил, — в сердцах добавляет он. Гермиона дёргает уголком губ в лёгкой ухмылке, продолжая рассматривать ящик. Пересчитав содержимое во второй раз, она внезапно хмурится и поднимает взгляд. — Пробирок двадцать две, — озвучивает она свои мысли. Бруствер согласно кивает и выставляет вперёд руку. — Его личные воспоминания, которые он передал Гарри в Хижине, — указывает он на первую пробирку. — Интервью с журналистом Пророка, которое пришлось изъять, — падает палец на вторую. — И фаворит коллекции… Кингсли хмыкает, вынимая стоящий с самого края вытянутый пузырёк, единственный из которых наглухо закрыт. Он протягивает его Гермионе. — Что это? — принимает его Грейнджер, начиная вертеть в руках, чтобы прочесть название. — Его школьные годы. Гермиона поднимает голову, почему-то схватившись за пробирку так, словно это не просто воспоминания, а какая-то радиоактивная субстанция, лошадиную дозу излучений которой она готова получить на собственную шкуру, только бы другие под её смертельные гамма-лучи не попали. — Разве такое можно получить, ну… — подбирает она слова. — Добровольно?.. Кингсли вздыхает, скрещивая на груди руки. — Хочешь верь, хочешь нет, но он сам попросил избавить его от них, — отвечает мужчина. — Попросил только, чтобы они были здесь, опечатаны, всегда под рукой, но всё равно вне зоны доступа. Гермиона озадаченно качает головой. — Это же может быть первоисточником того, что мы имеем сейчас, — озвучивает Грейнджер свои мысли. — Если просмотреть эти воспоминания, то… — А-а-а, — нравоучительно трясёт в воздухе указательным пальцем Кингсли, — и думать забудь. Воспоминания опечатаны магией. Вскрыть их можно будет только после его смерти. Грейнджер вспыхивает моментально. — Даже тут на шаг впереди, — фыркает она. — Да чтоб его! Кингсли даже не делает вид, что понимает, о чём она говорит. Вместо этого мужчина обречённо вздыхает и подходит к нише в стене, вынимая из потайной вставки омут памяти. Грейнджер наблюдает за его действиями до того момента, пока он снова к ней не поворачивается. — Омут, — указывает он одной рукой назад, — все материалы за пять лет, — другой — на стол, — до первого слушания под твоим началом две недели, — прихлопывает он в ладоши. — От всей души удачи, Гермиона. От всей души. Кингсли даже не дожидается её ответа, лишь машет на прощание рукой и, взмахнув палочкой, направляется к выходу из архива, освещая себе дорогу Люмосом. Гермиона провожает его сердитым взглядом и плотно стиснутыми зубами. Она прекрасно понимает, почему он так себя с ней ведёт. Кингсли не верит в разрешение этого дела. Не верит ни в плохой исход, ни в хороший. Возможно, он уже просто мысленно представляет себе, как было бы проще, если бы Северус Снейп просто скончался от инфаркта или инсульта в свои-то сорок два. Как испарилась бы целая гора его проблем. Кингсли Бруствер — человек хороший, преданный и исполнительный, но даже он устал за эти пять лет пытаться спасти человека, который то и дело дырявит спасательный круг шипами своего характера. Не от хорошей ведь жизни семь адвокатов отказываются от дела Северуса. Если бы только один сложил свои полномочия, это можно было бы списать на случайность. Однако два… Поправка, семь — это уже закономерность. Так что именно поэтому Кингсли предоставляет все материалы дела для юного специалиста с лёгкой руки. Он просто не видит смысла в восьмой раз тратить свои силы на проклятое мёртвое дело, очередной адвокат которого — по наблюдениям Бруствера — оставит свой пост раньше, чем взойдёт солнце. Грейнджер злит, что в неё не верят. Ни подзащитный, ни министр. Один Гарри был и остаётся её поддержкой, а совсем недавно к нему присоединяется Рон, когда она рассказывает ему о деле, за которое берётся. Гермиона только поэтому не отчаивается. Потому что мальчики снова становятся её столпами опоры. Гермиона поворачивается к столу, глубоко вздыхает, рисует на губах улыбку и, расправив плечи, с превеликим воодушевлением открывает первую папку дела, датированную девяносто восьмым годом. Энтузиазма хватает на два часа. Гермиона трудностей обычно не боится, идёт с ними в бой напрямую, но с таким «соперником» встречается впервые. Материалы дела запутаны, бумаги ведутся в совершенном беспорядке, прямой последовательности нет. Секретарь, который вёл записи в девяносто восьмом на слушаниях, определённо имеет не руку, а куриную лапу. Да и опрятность ему не особо знакома. Показания совершенно разные всякий раз, защищающая сторона Северуса говорит умные вещи, но смахивают они на броскую пустую болтовню, за которой совершенно не прослеживается сути. Гермиона так устаёт в первый день, что даже сил на просмотр воспоминаний не хватает. Она полностью посвящает своё рабочее время одиноким посиделкам в архиве с материалами дела. Бруствер ни слова против не говорит, раскидывает мелкие дела Гермионы по другим адвокатам Визенгамота и просто наблюдает за тем, на сколько хватит энтузиазма Грейнджер. Гарри поддерживает лучшую подругу всеми силами, спрашивает, чем может помочь ей сам, на что Гермиона отмахивается. Она пытается донести до него, что ей необходимо полностью нырнуть в дело с головой, чтобы понимать, с чего следует начинать. Гарри одобрительно кивает и лишними вопросами не достаёт. Гермиона оказывается полностью предоставлена сама себе. Ей никто не досаждает, не лезет лишний раз с советами, просто оставляет её в покое. Однако спустя несколько дней по Министерству пробегает сплетня, что открываются ставки по этому делу. Внушительная доля волшебников считает, что героиня войны даст заднюю, как и её предшественники. Колдуны не скупятся на десятки галлеонов, потому что пребывают в слепой уверенности: у юной мисс Грейнджер слишком мало опыта, ей не справиться с этим делом. Золотые реки бегут в чёрную казну подпольных ставок под самым носом министра магии, который по-прежнему пока остаётся в слепом неведении. Встреч Гермионе с её новым подзащитным больше не устраивают. Самому профессору, если быть до конца откровенным, слишком глубоко наплевать на все слушания, на которые его вытаскивают стабильно несколько раз в год. Северус предпочитает думать, что это просто лишний повод выбраться из Хогвартса, чтобы кислые мины учеников сменились на уродливые лица пятидесяти членов Визенгамота во главе с министром Бруствером. Ему последние пять лет уже поперёк глотки стоят. Ему плевать, кто будет следующим адвокатом в этом деле. Ему всё равно, как на него смотрят в зале суда. Его не трогают письма, которые шлют родители учеников по поводу его пребывания на должности преподавателя в Хогвартсе. Для него это всё уже просто не имеет никакого значения. — Не имеет никакого значения, — зачем-то вслух произносит Гермиона, откладывая очередной исчёрканный пергамент со слушания. Собственным голосом она заполняет звенящую гулкую тишину подземелья архива, куда не то что свежего воздуха — даже солнечных лучей не попадает. Грейнджер трёт уставшие глаза и, убрав за уши волосы, отодвигает от себя папку две тысячи первого, снова направляясь к Омуту памяти, чтобы сменить род деятельности. Покопавшись среди склянок, Гермиона вынимает самый свежий пузырёк со слегка смазанной чёрной надписью: «30 марта, 2002 год». Последнее заседание, воспоминаниям всего полторы недели. Девушка снимает аккуратный колпачок и выливает воспоминания в Омут, сразу наклоняясь вниз. — Тишина! — гремит голос Кингсли, когда он стучит молотком в очередной раз. — Я прошу соблюдать тишину в зале, господа! Члены Визенгамота громко и отрывисто перешёптываются, но со временем затихают, усаживаясь по своим местам. Гермиона снова сидит в воспоминаниях в зале номер десять подземелья Министерства Магии: по правую руку от неё пьедестал министра, по левую — новая молоденькая секретарша её возраста, которую взяли на должность в двухтысячном году. Прямо перед ней, в середине зала, на массивном стуле из тёмного дуба сидит Северус, глядя с ледяным безразличием перед собой. — Мистер Снейп, показания свидетелей и воспоминания от второго мая девяносто восьмого года говорят о вашей косвенной принадлежности к планам Тёмного Волшебника, — дождавшись тишины, подаёт голос Бруствер. — Ещё на третьем заседании было установлено, что вы работали на два фронта, и мы все понимаем, зачем это было необходимо. Ваша роль помогла одержать победу светлой стороне. Почему же сейчас вы снова настаиваете на том, что имели ко всему этому прямое отношение? — почти умоляюще произносит он. Члены Визенгамота начинают ёрзать на своих местах. — Позвольте мне сказать, министр!.. — поднимает указательный палец адвокат Северуса. — Отклонено, мистер Рочестер, — осаждает его Кингсли, — я дам вам слово после ответа подсудимого. Северус продолжает смотреть перед собой в одну точку, после чего размыкает сухие тонкие губы, сильнее впиваясь пальцами в ручки деревянного кресла. — Потому что я — Пожиратель Смерти, — цедит он. — Пожиратель Смерти не может иметь косвенного отношения к планам Тома Реддла. Члены Визенгамота почти подпрыгивают на своих местах, поднимается шумиха, зрители вскакивают, размахивают руками, сыплют проклятья. Адвокат Рочестер обречённо машет рукой, гневно направляясь к выходу из зала и хлопая за собой дверью. Кингсли без конца долбит молотком по столу, призывая всех к тишине. Гермиона выныривает из зала номер десять, возвращаясь в глухие стены архива. Она тяжело дышит, опираясь на стол, чтобы сесть в кресло, и бросает свинцовую голову на руки, закрывая глаза. У неё не укладывается в единую и цельную картину то, что она видит. Все эти слушания на протяжении пяти лет смахивают на осколки витражного стекла. Они все разные. Совершенно разные. Северус даёт всякий раз противоречивые показания. То он помогает своему адвокату разобраться с крайне важными вопросами, рассказывает всё чётко и слаженно, располагает к себе зрителей, членов Визенгамота и даже самого Кингсли. Спустя пару заседаний он закапывает всё то, что кропотливым трудом строит. Рассказывает страшные вещи, пусть Гермиона и не сомневается, что они имели место быть. Вот только ему они никак не помогают. Северус идёт против себя самого, против удачного разрешения собственного дела. Он подставляет адвокатов, которые трясутся за свою репутацию, а затем… Всё начинается снова. Северус вновь втирается в доверие к суду, снова показывает себя с хорошей стороны. Стороны света. Стороны Ордена. И через два или три слушания цикл завершается, и он топит себя и своих свидетелей защиты с удвоенной силой. Гермиона откидывается на спинку кресла и часто моргает, глядя в полутёмный потолок и стараясь прогнать зайчиков, которые появляются перед глазами из-за того, что она слишком сильно давит пальцами на веки. Зайчики всё прыгают и прыгают, переливаясь маленькими фиолетовыми, красными и пурпурными вспышками. Гермиона вдруг хмурится, внимательнее глядя вверх, даже приподнимается с места. Эти бегающие зайчики напоминают ей осколки витражного стекла. Такие же осколки были в её любимой детской игрушке. Калейдоскопе. Что если взглянуть на дело профессора под тем же углом? Всё же происходит именно так, как в этой крохотной пластмассовой оптической иллюзии. Северус меняет узор стекляшек по своей воле, он без конца перемешивает калейдоскоп собственной жизни, из которого попросту нет выхода. Он вертится в замкнутом пространстве. Добровольно. Намеренно. Грейнджер вскакивает на ноги. — Порочный круг, — шепчет себе под нос Гермиона, опуская ледяные пальцы на горячую шею сзади. Северус Снейп осознанно топит себя в этом деле, не позволяя самому себе из него выбраться. Он с твёрдой уверенностью совершает это, он мучает себя сам. Наказывает. Заставляет себя вариться во всем этом снова и снова, потому что только такой исход войны для себя видит. Он живёт прошлым. Воспоминаниями о прошлом. Северус Снейп не даёт себе жить дальше, потому что не знает, как расплатиться за счета ошибок прошлого. Он ни в чём не видит дальнейшего смысла. — Он утратил вкус к жизни, — обессиленно падает в кресло Грейнджер, сложив все кусочки мозаики воедино. — Поэтому дело стоит на одном месте. Гермиона шумно выдыхает, заводит назад волосы и часто моргает, стараясь прогнать внезапно появившиеся в глазах слёзы. Она упирается ладонями в колени и бросает взгляд на Омут памяти, в котором неторопливо переливаются воспоминания, бросая светлые, наполненные жизнью блики на глухие мёртвые стены тёмного архива. Грейнджер прерывисто вздыхает, распахнув глаза. Она знает, какая тактика работы с этим делом ей необходима.