In my mind...

Исидор с интересом осматривался, не отпуская Юрину руку ни на минуту. Юра, в свою очередь, всё не мог избавиться от приливающего к щекам жара. Обычно ему не бывало неловко. И сейчас вообще-то тоже не было. Но… он удивлялся. Было забавно ощущать себя наивным провинциалом. А ещё это здорово било по гордости, потому что правдой не было ни на грош. Они так-то не из деревни приехали, но сложно было представить такое скопление людей посреди рабочего дня где-то, кроме офиса крупной компании. Юра неловко покосился на Исидора, который всё ещё изучал какие-то одному ему понятные знаки (сам Юра, хоть убей, не видел ни одного указателя, хотя на зрение не жаловался). Плечи сами собой передёрнулись. Юра обожал находиться среди людей, выступать, говорить громче всех в компании, привлекая внимание. Но сейчас ощущение было такое, будто, влезь он на столб посреди станции, никто и бровью не поведёт. В Москву они собрались все вместе под дружное «ну там хотя бы прохладно» и молчаливые сожаления о последнем совершенно свободном лете. У каждого были какие-то сбережения, их бы хватило на билеты, хостел и поесть, но Шура каким-то образом достала квартиру и решительно отказывалась признаваться, как так вышло. После вечера Юриных особенно активных попыток образовались разбитая тарелка, неаккуратно кинутая в раковину, и новые зазубрины от ножа на разделочной доске. В итоге Юра решил, что приключение (особенно, со скидкой) он хочет больше, чем что-то там знать, даже если в соседней комнате всё время будет Марфа. На том и порешили. Ещё когда собирались, Исидор всеми правдами и неправдами вытряхивал из Юры обещание об университете и экзаменах до сентября даже не заикаться. Пришлось клясться чуть не на крови. На самом деле… кем таким Юра был, чтобы нарушать собственное слово, даже если оно дано под давлением? С другой стороны, думать никто не запрещал, а культурные изыски столицы не особо привлекали. Как-то так Юра и обнаружил себя не пойми где с горящими щеками, крепко держащимся за чужую чуть вспотевшую ладонь и рассеянно перебирающим фенечки. Они, конечно, сглупили, когда собирались на прогулку, потому что двадцать пять выше нуля казались уже блаженной прохладой по сравнению с сорокоградусной жарой. Того факта, что солнышко будет припекать по-прежнему, это не отменяло. Так что Юра, пока они шли по улице, то и дело дёргал лягушку на футболке за нос, пытаясь хоть немного остыть. Тем не менее, он находил в себе силы решительно пресечь малодушное желание снять рубашку (конечно, не из-за фразы «так красиво, твои волосы на её фоне совсем как огонь», коне-е-ечно же). Под землёй однозначно было прохладнее. Пока они не зашли в вагон. Сейчас снова было прохладно, но Юра каким-то отдельным органом чуял, что это ненадолго. Слишком заинтересованно Исидор осматривался. — О, мы почти у зоопарка! Там для школьников льготы, я узнавал, — неожиданно воскликнул Исидор, но тут же осёкся и густо покраснел. Юра тоже не сразу смог найтись с ответом. Вообще-то, они должны были гулять все вместе: сёстры, Шура, Исидор, Юра и Яша. К последнему прилагался бы ещё мрачноватый вечно уставший телохранитель, но Юра уже привык его игнорировать. Не по плану всё пошло ещё до того, как их поезд приехал на вокзал. Они всё очень здорово придумали: отец как раз в этих же числах собирался отправить Яшу на отдых-лечение, уж уговорить на пансионат где-то под Москвой было не сложно. Всё надёжно, как швейцарские часы! Конечно же, никто и не подумал, что «под Москвой» — очень даже растяжимое понятие и что на лечебных процедурах отмечают присутствие. В итоге Яша был где-то под Звенигородом. Посреди леса, от самого края которого до ближайшего транспорта было километров пятнадцать. На территории, куда можно только с пропуском. Юра бы, конечно, и через забор перелез, и лес перешёл, чтобы брату не было одиноко. Только Яша с присущей ему иногда циничной холодностью уточнил, в каком именно виде Юра планирует его развлекать. Мол, если в виде груды косточек, то не надо. «Ты топографический кретин, Юра, а никто нормальный с тобой не полезет», — громко сказал Яша в трубку. — «Просто повеселитесь и за меня тоже». Юра культурно промолчал, а на том конце послышался приглушённый смех, который Яше точно принадлежать не мог. Потом от дружной компании откололась Шура. Заставила всех заучить адрес, выдала по связке ключей и испарилась прямо с вокзала. Юра приложил очень много усилий, чтобы не столкнуться взглядом с расстроенными зелёными глазами. В первую ночь Шура в квартире не появилась. Если бы Юра мог беспокоиться о чём-нибудь, кроме сплетённых ниточек на жилистом запястье, он бы расстроился, что ещё несколько часов не сможет покапать ей на мозги. Потому что сегодня шёл второй день, и последней каплей, после которой Исидор прижался губами к его лбу, тихо уговаривая одеться как можно быстрее и ждать на лестничной клетке, был спокойный взгляд Ириды. Юра не боялся старшую из сестёр, но безропотно признавал, что уж чьё-чьё, а её слово оспаривать нельзя. А она! Она оглядела их чуть раскисшую компанию за завтраком и безапелляционно заявила: было бы чудесно сходить в Третьяковскую галерею, конечно, но, если кто-то не очень заинтересован в прекрасном, можно ещё в цирк или зоопарк. И это не будет детским занятием, просто у всех разные интересы. Ирида — очень хороший человек, чуть прохладный, но убийственно вежливый. И Юре не стыдно признать, что сам он просто туповатый ребёнок. Подумаешь. Да, взыграло чувство противоречия. Но Исидор-то поддержал! И вот они уже вдвоём убеждают Ириду, что зоопарки — адские места для животных. Такое издевательство нельзя поддерживать ни в каком виде. Да, они правда так думают. В итоге решают совсем разделиться. Надувшаяся Марфа послушно уходит с Софьюшкой и Иридой в сторону метро навстречу музеям, а Исидор подхватывает расслабленно висящую ладонь Юры и тащит его, куда глаза глядят. Но теперь, когда Исидор смущённо смотрит в сторону, думая, что сморозил глупость, Юра может только улыбаться. — Тогда пойдём, — он пожимает чужие пальцы и уже сам тянет Исидора за толпой, молясь, чтобы она вывела их, куда нужно. Принципы… нет, Юра с ними не попрощался, но что теперь, ходить по зоопарку и обсуждать, как им обоим не нравится, что животных содержат в клетках? Дома можно было бы пободаться с местной администрацией за размер вольера ламы, но тут… Наверное, сунься они куда-нибудь, загребли бы их пару минут спустя. Поэтому Юра отгоняет от себя все мысли и решает, что стоит побыть ребёнком. Просто посмотреть на ярких птичек, повисеть на ограждении и абсолютно точно не смотреть в такие понимающие благодарные глаза. Они идут за руку к красивому входу, очень напоминающему какую-то вылизанную до блеска пещеру. Юре в Москве как городе это и не нравится: она грязноватая, но как будто причёсанная. Не быть, так хоть казаться. Видимо, девиз этого города. Они ничего друг другу не говорят, пока покупают билеты и доказывают контролёрам, что правда могут войти просто так. Исидор рассеянно оглядывается и почёсывает носком кеда ногу. Совсем не выглядит уставшим. Юра тоже вполне бодрый, если бы не жара и уже изрядно нагревшиеся волосы, сам бы не сказал, что весь день бродил по городу. А потом они входят. И это… как взрыв! За высокими стенами мало что можно было рассмотреть, но изнутри зоопарк выглядит впечатляюще. Прямо напротив входа большой пруд, в котором воду едва видно из-за количества устроившихся на нём уток. Он весь будто рыжая змеиная чешуя, и, судя по тому, как Исидор смешливо косится на Юрины волосы, ему в голову пришла очень похожая мысль. — Давай обойдём слева, там, кажется, фламинго, — без нажима говорит Исидор, и их путешествие начинается. Обуревавшая секунду назад неуверенность развеивается, как не было. Юра улыбается и может только смотреть по сторонам. Большинство посетителей с детьми и передвигаются стайками будто по заранее проложенному маршруту. Они же решают перед прудом выбиться из толпы. Фламинго действительно красивые. Стоят, серьёзные и шумные, привлекают взгляд. — Я хотел написать сказку, — неожиданно признаётся Исидор, — Ну, в колледже выпускной проект же, ты видел. Мифология, а там такая птица, вот совсем как они. Тонкий палец с выступающей костяшкой и неровным полумесяцем на ногте (опять что-то на себя уронил? А Юра и не заметил) замирает в направлении расправившей крылья птицы. — У тебя же была какая-то детская история, — Юра подтаскивает чужую ладонь под подбородок, облокачиваясь на ограждение, — Кадры для мультфильма, вроде… Он помнит проект Исидора, занимающий половину стены в комнате. Это смешная история, потому что никто из них так и не знает, как так вышло, что Исидор собирается поступать в консерваторию, а учится в художественном колледже. У него нет особых способностей (Исидор, смеясь, показывал детские рисунки, которые ну… от обычных детских рисунков ничем не отличались), но есть упорство и ответственность. Юра от кого-то знал, что первый год было очень сложно, но Исидор почему-то не перевёлся в обычную школу доучиваться, а продолжил пытаться. Теперь у него перед носом маячил выпуск и вступительные испытания в консерваторию. Юра так и не смог разобраться, почему это всё происходило в конце лета. — Ну да, раскадровка с мифическими животными, — хмыкнул Исидор, оттягивая Юру от ограждения, чтобы пропустить довольно нагло пробивающуюся в первые ряды женщину с ребёнком, — Но я без команды, поэтому целый мультик не сделать, а без движений получилось непонятно. Там одна птица правда одноногая и это выглядит… да жутковато выглядит, на самом деле! Дети вряд ли бы оценили, хотя она и розовая. Юру всегда поражало, как легко Исидор мог давать оценку своей работе. Он не напрашивался на комплименты и утешения, но всегда был рад, если кто-то обращал внимание на детали. Исидор не стремился получить идеальный результат, но правда хотел хорошо справиться. Даже если дело было ему не совсем по душе. Как бы Юра не пытался, понять, было это семейной чертой, или Исидор просто был самым особенным, он не мог. Его сёстры редко обсуждали свои дела, кто-то из них даже как будто стыдился того, чем занимается. Но чтобы человек просто говорил о том, что делал, так, будто вся ценность заключалась во вложенных усилиях. «Какая разница, даже если мне не понравится в конце», — как-то смеялся Исидор, выпутывая застёжки своих браслетов из Юриных волос, — «Я же зачем-то это сделал, там моя идея, мои силы». В конце концов Юре пришлось выплыть из своих мыслей, когда Исидор, услышавший, как кто-то говорит о вольере панд, потащил его за собой. Панды правда были смешные: жирненькие, но проворные. И у их вольера было очень прохладно. После них был очень грустный жираф, пытавшийся почесать шрам на морде об угол своего загона, но так и не преуспевший. — Это экзистенциальный кризис, — важно произнёс Исидор, подняв палец вверх и лукаво поглядывая на Юру из-под ресниц. Юра засмеялся, прижав ладони к лицу, и незаметно оставил пару поцелуев на пальцах, всё ещё переплетённых с его. У Исидора потеплели щёки, да и только. Они обошли закрытый океанариум кругом, а потом совершенно неожиданно для себя зависли напротив вольера с морскими котиками. Вместе с теми в воде резвились ещё какие-то тёмные тушки. Табличка у вольера ничего не смогла сказать им о видовой принадлежности заинтересовавших животных, и в итоге они просто уселись перед ограждением прямо на землю, заняв крошечный пятачок под навесом. Как оказалось, очень и очень вовремя. Дождь начался в одно мгновенье. Он был не слишком сильный, но сухой одежду явно не оставил бы. Посетители разбредались по крытым павильонам, а Исидор кусал губы, стараясь унять смех. Юра толкнул его в плечо, ухмыльнулся и потёрся лбом о чужую клетчатую рубашку. Перехватил узкую ладонь и принялся перебирать нитки фенечек. Исидор даже надел свою любимую: широкий браслет из войлока с характерными контурами эльфийского замка. Обсуждать выпускную работу Исидора они не перестали, но диалог сильно замедлился. А люди и весь мир вокруг — наоборот. Промелькнули волки, полярные медведи и обезьяны, у клеток которых Исидор скривился, начав неловко объяснять про зловещую долину и неприязнь из-за человекоподобности. Они оба от души посмеялись и продолжили свой путь. В какой-то момент Юрино внимание привлёк маленький зверёк, смотрящий за стекло своего вольера с такой чистой ненавистью, что плечи сами собой передёрнулись. У ласки оказались умненькие чёрные глазки. В них светилось «да почему я и почему здесь», хотя Юра отлично понимал, что ничего подобного даже близко быть не может. А ещё у ласки оказалась мгновенная реакция, из-за которой Исидор чуть не свалился на Юру, отшатнувшись от стекла. — Я д-думал, что стекло толстое, — с лёгкой паникой в голосе пробормотал Исидор, вместе с Юрой уставившись на зверька, из горла которого вырывались поистине адские звуки. — Да оно и… И тут за их спинами послышался отчаянный лай. На секунду Юре показалось, что у него снова разыгралось воображение. Или он спит. Или это розыгрыш. Когда они с Исидором почти одновременно повернули головы, первым, что бросилось в глаза, был огромный яркий рисунок лисы. Потом — отсутствие людей на пятьдесят метров во все стороны. Знак, предупреждающий о высоком напряжении. Наконец глаза Исидора распахнулись, Юра проследил за его взглядом и едва не подавился воздухом. С края ограждения открытого вольера, максимум в полуметре от проволоки под напряжением торчала буровато-рыжая голова. Лис висел на лапах, вцепившись пастью в железный прут, но даже так умудрялся злобно шипеть, сверкая глазами. Когда Юра с Исидором поняли, что они стоят ровно между двумя зверями, они рефлекторно шарахнулись в разные стороны, чуть не отпустив руки. Юра сориентировался быстрее, притянув Исидора к себе. Лиса и ласка, удовлетворившись тем, что зрительный контакт ничего не нарушало, зарычали с враз удвоившейся силой. — Пойдём отсюда, — бескровными губами прошептал Исидор, апатично оглядывая вольер бобра. При любых других обстоятельствах Юра бы затормошил, привлёк внимание, предложил просто игнорировать звуки и не смотреть... ну, в ту сторону. Потому что бобёр явно был слегка психом: по крайней мере железный прут грыз он с твердолобым упорством, хотя никакого результата добиться бы точно не смог. Но не сейчас. Что же, Исидор был пацифистом, верящим в то, что в природе агрессия возможна только ради пропитания, а лиса с лаской, никак не входившие в кормовую базу друг для друга, — явно были с ним не согласны. Для человека с гибким умом и хорошим метафорическим мышлением они были грустным напоминанием ошибочности некоторых даже самых светлых идей. Исидор как раз таким человеком и был, так что теперь он тащил Юру в сторону засаженных деревьями участков и вольеров птиц, судорожно разыскивая что-то достаточно занимательное, чтобы полностью переключить внимание. В одном из закутков почти посреди парка неожиданно обнаружилась незапертая калитка. Юра дёрнул за неё, очень мало раздумывая, но потом застыл. Ограждение выглядело откровенно странноватым, а прямо перед его носом с потолка часто свисали цепи. В том, что в эту часть зоопарка можно входить не только сотрудникам, возникали сомнения. С другой стороны… на всех остальных дверях надпись «только для персонала» дублировалась чуть не на трёх языках. Почему тут-то не так? Исидор всё ещё сомневался, но Юра для себя уже твёрдо решил: что не запрещено, то разрешено. Цепи оказываются тяжёлыми, но сдвигаются без особых усилий. Единственное, Юре приходится повернуться боком, чтобы случайно не отпустить их слишком резко. Он замечает что-то странное на лице Исидора, но не успевает спросить, когда разворачивается. Прямо перед ним на ветке тонкого деревца сидит павлин. Даже со сложенным хвостом птица привлекает внимание, потому что на солнце буквально переливается всеми цветами радуги. Когда они оба начинают судорожно оглядываться, тут же находятся ещё два. Ограждение, наверное, ввело в заблуждение не только их, потому что на неширокой аллее больше никого. Юра замечает, что, на самом деле, клетка огорожена со всех сторон, просто сверху сетка не так заметна, умилённо любуется павлином-альбиносом, притулившимся под берёзой и выглядящем от этого вдвойне забавно. Он уже собирается поделиться своими маленькими открытиями с Исидором, когда застывает на месте, сохраняя возможность только открывать и закрывать рот, как рыбы, в павильон которых вход был временно закрыт. У Исидора буквально горят глаза. Почти светятся изумрудной зеленью. А внутри густого куста торчит перо. Юра даже не сразу понимает, что оно павлинье, потому что на нём нет ни типичного узора, ни бахромы. Оно просто пёстренькое, не очень-то приметное или интересное. — Я делал заметки о птице, которая покрыта разноцветными перьями, — Исидор говорит, завороженно рассматривая вздрагивающее от ветра перо, — Она была как лоскутное одеяло. Самая яркая птица из всех. Я вообще-то сначала тоже хотел её просто нарисовать, но потом решил, что коллаж лучше подойдёт. Мне в краеведческом музее дали несколько перьев разных птиц, даже жёлтые есть. Только хвост остался. — Хорошая идея, дети такое любят, — только и может почти на автомате пробормотать Юра, не отрывая глаз от чужого лица. Исидор мягко выпутывается из Юриной хватки, показывает фотографии, а потом примеривается, чтобы запечатлеть лежащее перо. Юра судорожно сглатывает слюну, потому что птица у Исидора действительно очень яркая. И павлиний хвост ей бы действительно не подошёл. А вот такое пёстренькое перо… Исидор снова оглядывает птиц, отвлекается, но взгляд у него чуть печальный. Уж он-то точно не полезет через ограждение. Даже если пёрышко красивое, даже если вокруг — ни души. Если бы Юра знал его чуть меньше, он бы точно решил, что этот парень — воплощение правильности и благоразумия. На самом деле Исидор просто был уверен, что доставлять кому-то хлопоты, не имея на это веской причины, — отвратительный поступок. — Эй, — Исидор ласково треплет его по плечу, заглядывая в глаза. Юра просыпается от своего недолгого оцепенения и вопросительно смотрит, незаметно (или ему кажется, что незаметно) подбираясь к чужим пальцам. Вот ведь день: всю жизнь болтал без умолку, а тут заглох. В любой ситуации нужно оставаться клоуном, так он говорил? Ну-ну. — Я видел туалеты рядом с океанариумом, — видимо, не в первый раз повторяет Исидор. — Ты так смотришь на павлинов… Хочешь меня тут подождать? Шутка про «видишь в них родственные души» была бы смешной. Да даже про «давай напишем на твоей футболке синей краской ещё и про них» была бы смешной. И Исидор отлично видел, что Юра смотрел не на павлинов… зачем тогда. В голове возникает восхитительная идея, внутренне Юра уже потирает руки. Его радость не перебивает даже тот факт, что он прекрасно знает, для чего именно Исидору нужны настолько дурацкие отмазки. Уже же договорились, ну… Но сейчас чужое желание купить что-то из неоправданно дорогой еды, просто чтобы от прогулки по зоопарку осталось побольше воспоминаний, Юре только на руку. — Да, я тут подожду, — кивает Юра и улыбается. Перелезть едва ли метровую оградку над подмостком для посетителей оказывается элементарно. Когда Юра спрыгивает на землю в незакрытом вольере, пути назад можно считать отрезанными. Потом всё происходит так, будто кто-то решил перемотать самый скучный отрезок фильма. Вот Юра, даже через штаны исколовшись кустом, который явно приходился ёлке каким-то дальним родственником, сжимает пальцы на пере. Вот сбоку от него раздаётся гневное клёкотание и кукареканье. А потом он уже шустро выпрыгивает обратно на деревянный мостик, пятясь по нему к выходу. Жутко красивая и жутко наглая птица не тратит времени на раздумья и бодренько бросается преследовать своё, видимо, единственное развлечение в жизни. А потом за спиной раздаётся гневный вопль, состоящий из мата и угроз чуть больше, чем полностью, и Юра бросается вперёд мимо разъярённой птицы ко второму выходу. Работник зоопарка едва ли добрее павлина, но Юра всё ещё моложе и быстрее. А ещё уверен, что сесть на несколько суток из-за украденного пера — самое бредовое, что с ним может случиться. У Юры жутко стучит сердце, он напуган, но чёртово перо у него в руках, а павлиний охранник явно предпочёл попытки успокоить взбесившихся птиц попыткам догнать шустрого юнца и оторвать ему уши. Наверное, не стоит оставаться в зоопарке, его ведь наверняка будут искать… В итоге Юра обнаруживает себя прижимающим к щеке телефон в полуметре от ограды зоопарка. Исидор в трубке обеспокоенно что-то говорит, а Юра в ответ может только тяжело дышать. Когда светлые волосы легонько мажут по щекам, Юра поднимает глаза. И протягивает трофей в чужие руки. У Исидора очень сложное лицо, на котором все эмоции смешались в какую-то непонятную кучу. Ещё у него подрагивают пальцы, которыми он перехватывает Юрину руку, держащую перо, умудрившись не выпустить огромный шар отвратительно-розовой сахарной ваты. А ещё у Исидора губы изо всех сил пытаются не сложиться в глуповатую улыбку. Юра краем глаза замечает широкую радугу над шпилем сталинки у Баррикадной. Наверное, если пропаганда уже прямо в небе, предъявлять нечего, думает Юра. И прикрывает глаза.