Не узнавай меня

Я вывезу любые расстояния, Я вывезу любые расставания. Но если мы однажды всё же встретимся

Не узнавай меня.

Не узнавай меня?

      Единственное, что не изменилось в этом мире – толпы людей в Драконе. До смешного. Кан сидит на обтёртой каменной кладке невысокой стены на краю торговой площади, смотря на когда-то свой дом. Этот город был таким родным прежде, таким привычным, что даже спустя десять лет остаётся засевшим в сердце. Вот только если раньше он был сладкой песнью, сейчас причиняет лишь боль, проворачиваясь в содрогающейся мышце ржавым клинком.       Кан смотрит на пёструю толпу, что течёт куда-то подобно стайке рыб на коралловом рифе – и не может не вспоминать. Воспоминания перед внутренним взором, точно картинки. На этих картинках она не одна, и совсем не такая, как сейчас. Та девушка – девчонка совсем – цепляется за руки кружащего её юноши, бесконечно дорогого и близкого. Светлая сирень волос вздымается в воздух, и звонкий смех звучит отзвуком – Кан даже вздрагивает, настолько реальным оказывается воспоминание. Сжимает руки на поясе, словно силясь почувствовать вновь прикосновения того, другого. Сглатывает, ожидаемо не найдя его тепла – и на что только надеялась? Десять лет как вы разошлись по разные стороны мира.       Вздох. Плотнее кутается в истрёпанный плащ. Сейчас совсем не до радости. Юность давно прошла, кончилась, оборвалась в миг, лишив всего: дома, друзей, семьи. И его. И снова яркая картинка. На той же площади стоит он. Высокий, черноволосый, белые перья сияют на солнце чистым светом, и всё та же ухмылка на губах: наглая, обещающая и никогда не дающая. Кан моргает, гоня фантом. На зелёных глазах мигом слёзы. За эти годы она забыла так много. Забыла его руки, глаза, даже звук его голоса уже не вспомнит. Но вот ухмылка на губах – то, что никогда не исчезнет, даже если весь мир рухнет в Бездну. Сид так и останется навеки таким в её хрупкой памяти. Вечно прячущим себя настоящего за шутками и смешками, вечно навеселе, и лелеющим искренность глубоко в сердце. Так и не доверил никому. Тем более ей. Да и кем она была?       Девушка смотрит в вечернее небо, улыбается и старается, изо всех сил старается, не заплакать. Вспоминает какими были они двое. В этом городе и в любом другом и во всех уголках бескрайнего мира, где прошли рука об руку. Убийца и её верный жрец. Юные идеалисты, считавшие, что им моря по колено, а горы – не выше муравейников, и что кончится мир, но не они. Полные надежд и мечтаний, считавшие, что будут рядом всегда. Уж она-то точно на это надеялась. Хранила в душе робкую надежду стать кем-то для того, кто очень быстро стал всем. Может и хорошо, что не сложилось. Что жизнь привела в чувство, спустила с небес на землю, обломав жёлто-зелёные бабочкины крылышки. Может, и хорошо, что в других городах, в совсем иной жизни, на другом континенте, для неё остались лишь воспоминания: Он, его брат, перебранки и мир, который они точно покорят. За годы смешливая вредина стала хмурым стоиком, редко улыбающимся даже когда есть повод. Может, и он стал таким же. Может, ничего и не осталось от юноши, что мог разогнать самые хмурые тучи в сердце лишь парой своих колкостей и одной шуткой. Прошло ровно десять лет, как они не виделись. Ровно десять лет, за которые они выросли, изменились, и те, прежние, остались лишь блеклыми тенями под клонящимся к горизонту солнцем.       — Я обещала, что забуду тебя, — тихо произносит девушка наконец. Голос хриплый, шершавый. Ни следа юных хрустальных колокольчиков. — Обещала, что отпущу. Помнишь, да? Кан не обращается ни к кому и одновременно лишь к одному. Гудящая толпа не услышит голоса одной единственной амфибии, и это хорошо. Это прекрасно. Можно спокойно исповедаться, не стыдясь, что позволила себе снова побыть девчонкой.       — Но, кажется из нас двоих ты один был сильным, принявшим правильное решение: не сеять в почву семя, что никогда не даст ростка. Пара секунд на то, чтобы унять дрожь собственного голоса.       — Но я проиграла. Всё ещё помню твою улыбку. Одну-единственную, бывшую настоящей, что ты подарил мне. Знаешь, Бэт, я бы и рада забыть. — наполненный слезами смешок, — Но не умеющий стрелять жрец однажды промазал мимо тигра и угодил мне в сердце. Брани меня, коли жив, костери на чём свет стоит – теперь твоя очередь. Но я дань памяти отдать пришла. Краткий мир слабости.       Девушка, достав бутыль из под затёртого дорожного плаща, пережившего все невзгоды десятилетий от купания в море до ночей в глухих лабиринтах скал, откупоривает её, делает несколько глотков, морщась. Напивается за все годы порознь, по глотку за каждый, опустошив бутыль наполовину. Оставляет её, открытую, стоять на стене и спрыгивает, чтобы затеряться в тенях и вновь пообещать себе никогда не вернуться.       — Твоё здоровье. Надеюсь, ты счастлив, Пернатый.