Дневник В. Нершина

Последние месяцы мне было решительно не до ведения дневника. То многочисленное, что мне удавалось узнать, теперь разбросанно сухими перечнями, схемами и сокращениями по страницам записных книжек. Все стало по-другому, и я намного лучше понимаю местных жителей. Прошел вдоль и поперек тридцать этажей подземного города, - сущий пустяк, если вспомнить его настоящие размеры, - но все равно то и дело обнаруживаю новые ответвления лабиринта. Начертил план, с которым в большинстве случаев удается ориентироваться под землей, но не на третий, так на двадцатый раз выясняется, что все расположено по-другому. Это как ходить по здешним лесам, только под землей мешают ощущения, порой крайне своеобразные, из-за этого приходится прекращать вылазки раньше, чем я собирался. Так и не нашел комнату, в которой проводилось переселение душ. Месяц назад стали мучить приступы жара и боли в левом боку, а на прошлой неделе на плече образовалась красная опухоль. С этого момента перестал спускаться вниз и пачками глотаю лекарства от багрянки. Я ослушался Игоря и все же рассказал нескольким людям о том, что находится под маяком. Почти все они реагировали одинаково – взгляд их скользил в сторону, кто-то уходил в себя, кто-то переводил разговор на постороннюю тему. Никак нельзя было понять, слышат ли меня вообще. Несколько человек впали в беспричинный гнев и требовали, чтобы я замолчал. Уверен, они даже не помнят, на что разозлились. Поговорить обо всем можно было лишь с Татой и, как оказалось, с Михаилом Криковым. Он тоже сначала отвлекся, но через секунду усилием воли словно стряхнул с себя невидимую пелену и выслушал очень внимательно. Настоятель долго и всерьез обдумывал сказанное, в том числе и мои затруднения с тем, как сказать обо всем остальными. Мы часто это обсуждали, и в конечном счете он решил не рассказывать им большего, чем они уже знают. Несколько раз я видел его в подземелье. Обычно он разглядывал рельефы на стенах или просто стоял посреди коридора, не в силах идти дальше. Ему не удалось проникнуть по-настоящему глубоко, как и мне. Впрочем, он не прекращает пытаться. В любом случае, он их тоже видел. Криков так и не признался, имеет ли он какое-то отношение к тайным древним культам, сколько ни пытался его разговорить. Следующим, кому я рассказал о Подземных, был Саша Осенев. В пестром месяце я ходил в Цельну и заглянул к нему. Его дом стоит в двух кварталах от городского центра, - двухэтажное здание из серого камня, умеренно строгое, подчеркнуто респектабельное. Комнаты обставлены, как сейчас во вкусе у состоятельных горожан, мебелью из дорогих сортов дерева, и блестят неестественной чистотой. У входа встречает горничная в головном платке белее белого, носится по дому, как заводная игрушка, смахивает мельчайшие пылинки. С Александром состоялся очень сдержанный, но неприятный разговор. Он всем видом дал понять, что ни на шаг не впустит в свой дом ничего из того, что касается Штормовой, сколь бы поразительным оно ни оказалось. Засим меня со всей вежливостью выпроводили. Уходя, я обернулся и заметил горничную. Она остервенело мела порог так, будто ей велено вымести из этой уютной крепости всю землю северных лесов и пугающих лабиринтов, которую я ненароком принес на своих подошвах. Тогда же попытался проявить снимки из подземелья и из замка на восточной стороне. Какого было мое разочарование, когда на фотокарточках расползлись отвратительные пятна, на которых невозможно было разглядеть ни одной детали! У меня не осталось доказательств того, что город Подземных существует - такое бессмысленно кому-либо показывать. Сейчас передо мной лежит снимок, на котором должен быть барельеф с двумя Подземными и человеком, но теперь его можно принять за все, что угодно. Игорь вернулся в Керавию вскоре после того дня в подземелье. Свою настоящую задачу он выполнил. Перед отъездом я сотни раз пытался вытянуть из него все, что можно о Подземных. Часто это не удавалось, и не потому, что он скрытничал, а потому, что эти существа совсем непохожи на нас. Многое он не мог или не захотел перевести на человеческий язык. Вопросы наподобие «когда это произошло?» вдребезги разбивались о разницу в восприятии времени. Не могу отделаться от мысли, что много он просто не захотел рассказать. Несмотря на доброжелательство, с которым мы распрощались, мне до сих пор неспокойно, когда вспоминаю эту его жесткую улыбку, проскакивающую невзначай. Когда он так молчит и смотрит, невольно вспомнишь эту фразу – как там было? – «для стоящей цели меркнут все жертвы». У него все чаще проявлялись манеры Линды - странные жесты, взгляд со значением туда, где ничего не видно, умение знать то, чего знать он не мог. В любом случае, предстоит еще много работы. Раз я лишился фотографий, придется зарисовывать виды замка и подземных коридоров по памяти. Когда поправлюсь, снова спущусь вниз. За всем этим практически не успеваю исследовать другие поселения моалапси. Надо будет всерьез обдумать, как представить результаты исследований, не сказав лишнего. Все это не имеет отношения к той причине, по которой я вспомнил про дневник. Случилась большая радость – сегодня я видел Дииво-траву до небес. Она удивительно тонкая, у стебля ее, как на витой ограде, изгибаются листья и растут сиреневые ягоды, блестящие серебром в лучах света. До нее можно дотронуться, она шершавая. Ее запах можно ощутить, она пахнет южным цветком, морским ветром и горящей травой, но дело не в этом. Нечто похожее я испытывал больше двадцати лет назад в астрономическом театре господина Звездопада, - в этом аттракционе, который раньше приезжал в Керавию каждую осень. Помню множество светильников-звезд и планет, развешенных по его шатру на тончайших нитях, связанных между собой. Концы веревок спускались так, что можно было потянуть за них, и твоя звезда, двигаясь, утягивала за собой остальные, меняя картину бутафорского неба. Сегодня от всех людей Штормовой с мельтешением их жизней и их мелкими чудесами, от самой земли и от каждого листа протянулась нить до бесконечно далеких звездных чудес господина Звездопада.