***
12 сентября 1986 года (пятница) От холода у меня застучали зубы. — Бинго! — воскликнул я, увидев жёлтую махину на колёсах. Школьный автобус опоздал почти на пятнадцать минут. Мы едва успели к первому уроку, который начался с внепланового теста по математике. От миссис Мосс снова несло перегаром, как бы она ни старалась перебить этот запах мятной жвачкой. Большую часть времени миссис Мосс провела за перелистыванием страниц каких-то модных глянцевых журналов, нехотя поглядывая на сомнительных учеников, в том числе и на меня. Но тест был успешно списан и с гордостью вручён ей лично в руки. Всю философию я просидел на пустой трибуне в спортивном зале, ожидая её окончания. Когда-то я относился ко всем предметам одинаково нейтрально, но, с моей нынешней репутацией, всё здорово поменялось. К примеру, методы обучения Томаса Райта, нашего учителя философии, заключаются в чрезмерном общении с классом. А я совсем не хочу, чтобы меня о чём-то спрашивали. К тому же, в последнее время вопросы у всех очень похожи. Дождавшись окончания урока, я пошёл к своему шкафчику, чтобы взять учебник по истории. Но в коридоре меня ждала неприятная встреча. Этого голубоглазого перекачанного блондина ещё прошлым летом следовало поставить на место. Но я не воспользовался предоставленной возможностью, о чём теперь сильно жалею. Само собой, он не смог просто пройти мимо меня. — Здорово, чувак! Говорят, у тебя извилины не на месте и что по ночам себе ногти поджигаешь. Покажи ноготочки. В этот момент я представил рождественскую ёлку у себя дома. Она украшена всякими праздничными игрушками, которые постепенно становятся багровыми, потому что сверху, с самой верхушки, на них стекает кровь из отрубленной головы этого сраного ублюдка Боба Хендерсона. — Боб, милый, когда ты уже, наконец, признаешься в своей ориентации, и сам начнёшь всем показывать свои ухоженные ноготочки? Он схватил меня за волосы и ударил головой о кирпичную стену. Я не потерял сознание, но едва устоял на ногах. В ушах дико звенело, так что не уверен, сказал ли он что-то напоследок, но, когда я пришёл в себя, его там уже не было. Зато вокруг меня скопилась целая толпа учеников. Все они таращились на моё лицо. Я добежал до ближайшего зеркала в мужской уборной и от увиденного слегка запаниковал: мой нос похож на две половинки когда-то одного целого и всё лицо залито кровью. Я выкрутил кран до предела и подставил голову под струю холодной воды, в надежде вернуть своему лицу прежний вид. Но желаемого результата, конечно же, не добился. Хорошо хоть кровь сочиться перестала. — Ну и урод же ты теперь, — с ехидной ухмылкой сказал я своему отражению в зеркале. Ровно через три часа я должен быть там. Сегодня в школу приходит какой-то новый инспектор, чтобы оценить мой вклад в восстановление школьной библиотеки. Будто весь мусор после ремонта чудесным образом испарился, а книги сами запрыгнули на полки. — Мне нужен пластырь. Я смыл с себя остатки крови, выкинул перепачканную рубашку и пошёл по коридору в направлении выхода, придерживая нос рукой, будто он вот-вот отвалится. В ближайшей аптеке я взял какой-то дешёвый пластырь, и там же, сев на одну из ступенек у входа, заклеил им рану на переносице. Потыкав больное место пальцем, я пришёл к выводу, что вряд ли это перелом. К полудню на улице стало совсем тепло. Солнце как будто светит гораздо ярче обычного. А редкие облака на небе напоминают человеческие силуэты, играющие в гольф, где победная лунка — это само солнце. — Кажется, у меня сотрясение. Деревья вокруг ещё даже не думали менять свой летний зелёный окрас на жёлто-оранжевый осенний. Но подул сильный ветер, и отовсюду посыпались листья. — Как же я бездарно просрал это лето. — Не ты один, — грубым женским голосом произнёс кто-то позади меня. Обернувшись, я увидел девушку примерно моего возраста, может чуть постарше, с белыми растрёпанными волосами. Глаза её закрывают солнцезащитные очки с большими круглыми стёклами, а в руках она держит бумажный пакет с логотипом какой-то фармацевтической компании: похоже на сердце, поражённое стрелой Купидона, только вместо стрелы — шприц. Она бесцеремонно села рядом со мной, одной ступенькой выше, достала из пакета запечатанную пачку сигарет и протянула её мне. — Спасибо, я не курю. Она наклонила голову в мою сторону, глубоко вздохнула и сказала: — Тогда просто открой. Я исполнил её просьбу и вручил пачку ей обратно в руку. — Спасибо, — пробормотала она себе под нос. Достав сигарету, она стиснула её зубами и полезла в карман своего пальто, видимо за зажигалкой. И в этот момент я заметил в её движениях что-то неестественное. Она нашла зажигалку в левом наружном кармане, но случайно уронила её и та упала на несколько ступенек вниз. — Да твою же мать! — выкрикнула девушка. Она сделала ещё один глубокий вздох, всеми силами пытаясь подавить свою агрессию. — Не мог бы ты поднять? — спросила она меня. Я не на шутку разозлился и решил просто молча уйти, приняв всё это за глупый розыгрыш. Но что-то в моей голове не позволило мне этого сделать. Я подобрал эту чёртову зажигалку и поднялся на несколько ступенек обратно вверх. — Держи свою зажигалку, — произнёс я заносчивым тоном. Её рука потянулась вперёд, пытаясь ухватить предмет, а потом ещё раз, но снова безуспешно. И тогда мне всё сразу стало понятно. Я вложил зажигалку ей прямо в руку и сел на ту же ступеньку, что и она. — Давно ты... — Стерва? — перебила она меня. — Да с самого рождения. Я искренне засмеялся, а на её лице появилась лёгкая улыбка. — Если ты об этом, — она сняла с себя очки и показала мне свои глаза, — то нет. Они совсем недавно были зелёными, а теперь... белизна. Она снова надела очки и стряхнула пепел с сигареты. — Я, кстати, Эмили. — А я Дастин. — Приятно познакомится, Дастин! — И мне. — Слушай, не мог бы ты меня проводить? Я живу совсем не далеко. — Да, конечно! Она встала и небрежно спустилась вниз по ступенькам, придерживаясь за поручни. Потушив сигарету об асфальт, она выкинула её в мусорку. — Идём? — спросила Эмили. — Идём, — ответил я, закинув рюкзак на плечо. Город будто дремлет. Громче всего слышно пение птиц и гудение машин вдали. Первой заговорила Эмили: — Обычно мне мама составляет компанию, но сегодня у неё работа. А утром позвонили и сказали, что пришёл мой заказ из Хьюстона. Капли вот, — она открыла пакет и поднесла его к моему лицу, — и витамины всякие. Дорога привела нас к светофору. — Зелёный? — Нет, красный. — Чёрт! Мы остановились, и я случайным образом уставился на её лицо, чувствуя себя при этом не комфортно, ведь она никак не могла уловить мой взгляд и сказать, чтобы я этого не делал. — У тебя очень красивые волосы, но ты слышала что-нибудь про расчёску? — Это такая шутка? Не смешно! Мои волосы мне не подвластны. Если бы не мама, то я давно бы уже от них избавилась. — Согласен с твоей мамой. — Ну и дурак! — Зелёный. — Что? — Пойдем, говорю. Зелёный. Перейдя на другую сторону, Эмили повернула налево, а я молча следовал за ней. Она неплохо справляется без чьей-либо помощи, но неуклюжая походка выдаёт её слепоту. — Как это случилось? — прервал я молчание. Эмили встала у порога какого-то дома на Аллен-стрит и повернула голову набок, словно погружаясь в воспоминания. — Темно. Дождь льёт как из ведра. Дорога то сужается, то расширяется. Я говорю: «Кажется, мы не туда свернули» и папа нехотя начинает разворачиваться. Вдруг мы услышали рёв двигателя позади, а потом и свист шин. Не знаю, торопился ли он куда-то или наоборот пытался оторваться от неприятностей, но он заметил нас слишком поздно, протаранив наш пикап. Я сильно ударилась головой... Эмили поднесла руку к своему затылку и сдвинула волосы в сторону, обнажив шрам длиною в полтора дюйма. — ...В глазах резко потемнело, и я стала терять сознание, будто кто-то выключил свет и велел мне ложиться спать. Эмили ступила на порог. — Спасибо, что проводил! Тебе дать мой номер телефона? — Да, конечно. Она продиктовала мне свои цифры и ушла, оставив в груди странное, но приятное ощущение, отныне связанное с запахом сигаретного дыма. Торопиться мне было незачем. Обратная дорога заняла примерно столько же времени. Распахнув школьные ворота, я направился к зданию библиотеки, что находится в сотне футов от самой школы, противоположно стадиону. После ремонта здесь жутко воняет краской. В целом, школа эта неплохая. Я бы даже мог процитировать своего отца, и назвать это место «престижным заведением», но не стану. Он вечно докучает мне своими лекциями: как мне невероятно повезло родиться в такое замечательное время, в таком замечательном месте. Да и вообще — у него всегда всё замечательно. — Миссис Каннингем, я пришёл! Библиотекарша Грейс Каннингем когда-то давно преподавала литературу в нашей школе, но это было так давно, что даже мои родители её не застали. Неделю назад я распаковывал коробки с книгами, и она вдруг решила поведать мне кусочек своей жизни. Оказывается, в пятидесятых её мужа, бывшего полицейского из Нью-Йорка, избрали на пост шерифа Сазерленда. А время тогда было совсем не спокойное: то ребёнок пропадёт, то труп сточную канаву перекроет, то ещё что... И всё это в городе с населением двадцать пять тысяч человек, — в три раза меньше, чем сейчас. Одним холодным февральским утром её муж поехал на работу, но ни на работе, ни где-либо ещё он так и не объявился. А служебную машину нашли заведённой на обочине возле леса, в нескольких милях от города. — Миссис Каннингем, вы здесь? — воскликнул я на весь читальный зал. Ответа не последовало. Но тишину прервали шорохи, а затем и шаги, доносящиеся из кабинета заведующего, где временно хранятся книги, которые мы ещё не успели рассортировать. Дверь распахнулась, и оттуда вышел седой мужчина в очках, на вид лет пятидесяти. Из-под шерстяного свитера у него выглядывала клетчатая рубашка. Он с удивлением посмотрел на меня и тут же произнёс: — Ах, да! Вы, должно быть, Дастин Уитмен? — Верно. А вы кто? — Я Адам Митчелл, заведующий библиотекой. Сегодня был вынужден прервать свой отпуск в связи с внезапной кончиной миссис Каннингем. Мои глаза забегали по сторонам, пытаясь уловить нечто незримое, а кончики пальцев рук слегка задрожали. — Не знал, что вы так воспримите эту информацию, — сказал он с едва заметной улыбкой на лице, — Грейс Каннингем прожила достойную жизнь, внеся огромный вклад в культурное развитие нашего города. Да и, как мне кажется, умереть в собственной постели от остановки сердца — не самый плохой исход. Дастин, ей было почти девяносто лет. Он сел за один из столов в читальном зале, скрестил перед собой руки и нахмурил брови. — Что ж, значит вы один из той троицы, что откинула нашу библиотеку на тридцать лет назад, лишив нас семнадцати тысяч учебников, девяти тысяч художественных книг и четырёхсот справочных пособий? — Боюсь, что да, — ответил я саркастическим тоном. Он тяжело вздохнул, потёр усталые глаза и вновь посмотрел на меня. — А с носом у вас что? Неудачно упали? Вдруг заскрипела входная дверь. Это пришёл директор школы вместе с каким-то типом, видимо, инспектором по мою душу. — Адам, дорогой, рад тебя снова видеть! — завопил наш толстосум директор, а затем сразу же сменил радостную пластинку на грустную, обхватив плечо мистера Митчелла своей огромной ладонью. — Соболезную твоей утрате, — произнёс он голосом лишённым всякой простоты и естественности. Судя по лицу мистера Митчелла, он не в восторге от этой встречи. Библиотеку окутала темнота. Я посмотрел в ближайшее окно и увидел серое небо, сплошь покрытое тучами. — А вот и наш негодник! — снова завопил директор, уставившись на меня. За его широкой, обросшей жиром спиной стоял хилый инспектор, болтающий костлявой головой из стороны в сторону, как бы выражая согласие с директором. — Мне вот что интересно, — осмелился заговорить ходячий скелет в тени мамонта, — он взялся за эту работу, потому что преступники всегда возвращаются на место преступления? Эти ублюдки едва сдерживали смех, рассматривая меня со всех сторон, ожидая бурной реакции. Но ничего такого я не выкинул, не в этот раз. — Парень справляется со своей работой, — вмешался мистер Митчелл. — Видишь, — обратился к инспектору директор школы, — я же говорил, что он не безнадёжен. — Угу, — пробормотал себе под нос ходячий скелет, не сводя при этом с меня глаз. — Дастин! — окликнул меня мистер Митчелл. — Иди пока в мой кабинет, проверь книги в коробках на сохранность. Я вошёл в кабинет, захлопнул дверь, сел на пол и начал пристально рассматривать каждую книгу: как внутри, так и снаружи. Эта коробка была пожертвована нашей школе неким Робертом Уэббером: тут и Шекспир, и Диккенс, и даже Набоков. Книги далеко не новые, но хорошо сохранились. Так обычно бывает с учебной литературой, а художественные произведения чаще всего доходят до нас в плачевном состоянии. Мне потребовалось немало времени, чтобы подклеить некоторые доисторические экземпляры, а что-то даже пришлось выкинуть: уж совсем они были испорчены. Примерно через десять минут мистер Митчелл вернулся в кабинет, посмотрел на стопку книг позади меня и спросил: — С этими всё в порядке? — Да, мистер Митчелл. Он взял печать со стола и сел на пол, точно так же, как и я, при том, что у окна стоит новое кресло. Положив перед собой верхнюю книгу из стопки, он по-доброму усмехнулся. — «Приключения Оливера Твиста» — будучи ребёнком, я обожал этот роман, — произнёс он с оттенком ностальгии, а затем поинтересовался у меня: — А что вы любили читать в детстве? — Даже не знаю, — ответил я, пытаясь вспомнить хоть что-то из своего детства, — может... Лавкрафт. — Говард Лавкрафт? — мистер Митчелл задумчиво почесал свой подбородок. — Писатель он, конечно, великий, но рассказы у него явно не для детей. — Ну, мне лет девять было. Мама уснула, а я полез на чердак в поисках приключений и нашёл там, как я подумал, настольную игру с изображением какого-то чудовища, похожего на каракатицу. Оказалось — книга. Поначалу страшно было, да и много слов не понимал, но потом втянулся. Мистер Митчелл внимательно меня выслушал, после чего он открыл роман Чарльза Диккенса на семнадцатой странице и в нижнем правом углу поставил печать: «СОБСТВЕННОСТЬ СТАРШЕЙ ШКОЛЫ ИМЕНИ АРТУРА ФРАНКЛИНА; САЗЕРЛЕНД, ШТАТ МОНТАНА».Глава 1. Собственность школы
15 июля 2022 г. в 03:31
Сегодня книги пахнут иначе. За последние две недели я побывал здесь столько раз, что страшно даже представить. А хуже всего, что это будет продолжаться почти целый год, до самого выпускного.
Уверен, если вы живёте в той же дыре, что и я, то должны знать о случившемся двадцать седьмого мая этого года. А если вы слышите об этом впервые, значит, вы ещё не успели во мне разочароваться. Той ночью, люди живущие на Флетчер-стрит, проснулись от запаха дыма. Позже большинство других домов разбудил звук пожарной сирены. А жители пригорода узнали обо всём из заголовков местных газет, телевизионных каналов или радио.
Я живу в двадцати минутах езды от города, но о том, что случилось, я узнал раньше всех — даже ещё до того, как это случилось. Речь идёт о поджоге школьной библиотеки. И уж не знаю, что сподвигло меня на это, может, дерьмовые друзья или отсутствие должного внимания со стороны родителей, как говорит мой психотерапевт, но я отказываюсь признавать лишь свою вину.
Вечером того же дня я и двое моих бывших приятелей сидели в полицейском участке, в наручниках, под присмотром помощника шерифа Микки Донована, он же был отцом Джеки Донована — парня, сидевшего рядом со мной и обвиняемого в поджоге.
Через пару дней судья Патрик Мидлер назначил нам наказание в виде года исправительных работ на территории города.
Каждый день после школы мы шли в районную администрацию, чтобы поставить на бланке подпись напротив своего имени, а затем приступали к уборке закреплённой за нами территории. Ближе к шести часам вечера к нам подходила женщина из инспекции и оценивала проделанную работу. Учитывая, что каждый из нас пытался как можно дольше ничего не делать, оставляя большую часть мусора двум другим, чаще всего она оставалась нами довольна. А вот если приходил кто-то другой, то обязательно накидывал нам дополнительные часы.
С Чарли и Джеки, помимо школы и общественных работ, мы совсем не виделись. Даже ни разу не позвонили друг другу с тех пор, как подожгли чёртову библиотеку. Так что всё свободное время, за исключением бесед с психотерапевтом, я проводил в своей комнате.
В этом году каникулы объявили в середине июня. Теперь, вместо трёх или четырёх часов, мой рабочий день начинался в одиннадцать утра и длился примерно пять часов.
«Целый год мне придётся облагораживать помойные улицы Сазерленда бок о бок с такими же придурками, как я», — именно такая мысль поселилась в моей голове в начале июля. Это меня угнетало, но права выбора у меня не было.
Всё лето я молча заполнял мусорные пакеты отходами, закрашивал всякие непристойности на стенах города и срывал старые рекламные листовки с фонарных столбов, чтобы потом прийти и рассказать обо всём этом своему психотерапевту. Я не испытывал глубоких эмоциональных проблем, но родители настояли на этих сеансах, а я был не против один раз в неделю поговорить с кем-то по душам.
С приближением сентября я начал переживать о старом укладе школьной жизни, о том, что как раньше уже никогда не будет. Конечно, в последнее время я и так успел стать магнитом для косых взглядов, но теперь у меня и друзей то нет.
Двадцать четвёртого августа я отметил свой семнадцатый день рождения в узком семейном кругу. Мама подарила мне фотоаппарат моментальной печати, я давно выпрашивал у неё именно такой. Ну, а папа всё же сумел меня удивить своим подарком: он встал из-за стола, достал из тумбочки в прихожей свёрнутый вдвое печатный лист и с надменной улыбкой вручил его мне. Единственное, что я понял из прочитанного, это то, что этот документ из городской администрации, а ещё там несколько раз фигурировало моё имя.
— Что это? — удивлённым голосом спросил я у отца.
Они с мамой переглянулись, после чего сфокусировали свои взгляды на мне. Первой заговорила мама:
— Сынок, мы с папой видим, как тяжело тебе даётся эта работа...
Папа продолжил:
— И мы обратились с просьбой к нашему старому знакомому по колледжу. Сейчас он работает в администрации города.
— С какой просьбой? — ещё более удивлённым голосом спросил я.
— Ты больше не будешь собирать мусор по всему городу, — нервно произнесла мама, рассматривая узоры на дне тарелки.
Я понимал, что решение судьи нельзя просто так взять и отменить, да и по их лицам было видно, что это явно ещё не всё.
— В чём подвох?
— Подвох в том, — сразу же ответил папа, — что вместо сбора мусора после уроков ты будешь работать в школьной библиотеке. Будешь помогать тем, кто там действительно работает.
Сначала на моём лице появилась улыбка, но затем я вспомнил о людях, чьё место работы я превратил в сажу и пепел. А теперь я должен буду каждый день здороваться с ними как ни в чем не бывало.
— Может, это не лучшая идея? Может, лучше я...
Мама меня перебила. На этот раз её переполнял гнев.
— А может, не надо было сжигать школьную библиотеку? Может, твои родители беспокоятся о тебе, и ты просто примешь подарок и скажешь им спасибо?
Она импульсивно ударила по столу ладонью правой руки, с такой силой, что расколола тарелку, о которую сама же и поранилась. В этот момент я вскочил из-за стола и обнял маму так крепко, что даже почувствовал себя любящим сыном. Она расплакалась и сказала, что любит меня. Всё остальное вдруг перестало иметь весомое значение. И как только ремонт в библиотеке закончился, я приступил к новой работе.