Пока мы живы, можно все исправить... Все осознать, раскаяться... Простить. Врагам не мстить, любимым не лукавить, Друзей, что оттолкнули, возвратить... Пока мы живы, можно оглянуться... Увидеть путь, с которого сошли. От страшных снов очнувшись, оттолкнуться От пропасти, к которой подошли. Пока мы живы... Многие ль сумели Остановить любимых, что ушли- Мы их простить при жизни не успели, А попросить прощенья, - Не смогли.. Когда они уходят в тишину, Туда, откуда точно нет возврата, Порой хватает несколько минут Понять – о Боже, как мы виноваты… И фото – черно-белое кино.
***
Я открыла глаза... Боже мой, что произошло? Я же помню, как я вчера была с Мишей. А теперь я в больничной палате, под капельницами. Помню, как мы приехали домой, и ещё я помню о... О, нет. Сначала моя рука прошла сквозь него, а через некоторое время я смогла спокойно его касаться. Что же со мной тогда произошло? Вдруг в мою палату кто-то вошёл. Это была медсестра. - Ничего себе, после стольких дней вы очнулись, - охнула та. - А что случилось? Почему я тут? - я еле выговорила эти слова. - Я позвоню вашей матери, скажу, что вы очнулись. Вы лежали в коме двенадцать дней. - Сколько-сколько? - Ни слова более, - с этими словами медсестра вышла из палаты. Ну ничего себе... Что же? Значит, всё это было не взаправду? Мне это привиделось или что? Правая нога была полностью перебинтована, а у второй только стопа. Я готова была заплакать от незнания того, что происходит здесь. Неужели меня не было в этом мире те самые двенадцать дней? Да просто не может быть. Я шла за вещами к Мише, и меня чуть не сбил трамвай, я успела отскочить, прокляв всё на свете, потом я продолжила свой путь. Поднялась на второй этаж и постучалась, но Миша лишь что-то ворчал за дверью. Я спокойно открыла её и удивилась. На полу сидел он, да ещё был одет как на парад. Когда я спросила, в чём дело, Миша выпучил глаза и спросил: "Это ты мне?" Этому я удивилась больше всего. Потом он спросил, люблю ли я его. Я ещё тогда замялась от странного вопроса. На самом-то деле я бы жизнь отдала, чтобы вечно быть с ним. Миша схватился за голову и побрёл на кухню. В тот момент он и вправду казался мне очень странным. Я пыталась потрогать его волосы, они были странного цвета, но он... Стал шарахаться от меня, как сумасшедший. Потом я потребовала объяснений. Да любой дурак бы понял, что с Мишей что-то не так. Затем он мне сказал всего два слова: "Я мёртв". Я поняла это только тогда, когда моя рука коснулась его торса и прошла сквозь него. Вот тут-то у меня случился психоз. Я забилась в угол и заплакала. Миша, естественно, стал меня успокаивать, просил отпустить. Потом, помню, позвонила его отцу, он рыдал, когда я спросила про Мишу. Не вытерпев всего этого, я погрузилась в сон. Я проспала до ночи, а когда проснулась - он лежал рядом. Не веря в то, что произошло ночью, я спросила: "Ты жив?" Я обняла его. Тогда я просто не поверила, что мне это удалось. Моё тело стало холодеть. Я тогда немного испугалась. Отбросив меня, Миша выбежал на улицу. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Я стояла около него, спрашивала, чего он так сорвался и убежал от меня. Миша смотрел грустными глазами на меня. И тут мне почему-то вспомнилось наше первое свидание. Даа... Такое просто невозможно забыть. Прохладная летняя ночь, накрапывающий дождик, река, которая так похожа на море. Романтичней места ещё поискать надо. Я предложила поехать туда. Миша согласился. Когда мы приехали туда, сердце буквально замерло от нахлынувших воспоминаний. Нам словно вернули то лето. Мы взобрались на скалу, о которую били волны. Просто стояли, а Миша обнимал меня сзади. Так тепло и хорошо мне никогда не было. - Вот она, моя родная, моя хорошая. Ты жива! - мои мысли прервала мама, буквально влетевшая в палату. - Как я здесь оказалась? Что произошло? - я смотрела на неё. - Ой, у тебя что, амнезия, что ли? Тебя трамвай протащил. Вот ноженьки-то и того, - мама заправила волосы в платок и печально посмотрела на мои ноги, - Врач сказал, что ты об рельсы ударилась. Вот из-за этого головушка то и не помнит ничего. - А мне привиделось, что я с Мишей была. И знаешь что, мам? Я вернусь к нему. Я его больше жизни люблю. Только вот долго ноги будут срастаться? Там же ничего серьёзного, верно? - Ну, как сказать. Одну ноженьку то ты вывихнула, а вот на другой трещина в кости. Врач сказал, что зажить должно через месяц. - Как же я учиться-то буду? - я аккуратно откинулась на подушки, голова резко заболела. - Да ты же отличница. Договоримся - автоматом поставят. Вдруг в палату влетел Николай Иванович. Господи, а он что тут делает? Я удивлённо смотрела на него. - Оленька, с тобой всё нормально? Мне вот недавно позвонили. Благо, я тут неподалёку был. Как твоё самочувствие? - я немного прибалдела от его слов, да и вообще от того, что он здесь. - А почему вы не в Москве? - после моих слов его взгляд потух. - Миша умер, - Николай Иванович держался, чтобы не заплакать, а я вообще думала, что он шутит. Моя мама охнула и схватилась за голову. - То есть... как? Вы что, шутите? - слёзы покатились из глаз. - Нет, с такими вещами не шутят. - Когда? - я сумела вымолвить лишь одно слово. В горле застрял ком чудовищной величины. Мне хотелось закричать, но я не могла. - Врачи-гады, лишь бы денег дай. Просто протянули время его мучений. Так-то всем известно, что умер он двенадцать дней назад, утром. - Ольга примерно в тоже время попала под трамвай. Врачи тоже боролись за её жизнь. Уж очень сильное сотрясение, а потом кома. Думали, не выкарабкается, - я сумасшедшим взглядом смотрела на присутствующих. Мы умерли тогда... вместе? Но дело в том, что я вышла из комы, а Миша умер. - Дочка, ты чего? Вся побледнела аж, - мама положила руку на мое плечо. Теперь мне стали понятны его слова. Миша... Мишенька. Он не хотел, чтобы я умирала, но эта ночь была нашей. Только сейчас я вспомнила, что там не было людей, в окнах не горел свет, а машины ездили сами по себе. Шок и боль сплелись воедино. И правда, слишком поздно. - Я хочу побывать на его похоронах, - я стеклянным взглядом смотрела на присутствующих. - Но, дочка, у тебя же ноженьки не ходят, - мать поправила платок и обеспокоенным взглядом продолжала смотреть на меня. - Мне наплевать. Повезете меня на инвалидной коляске. Всё равно как, но я должна там быть, - у меня началась истерика, слёзы брызнули из глаз. - Успокойся, дочка, - мать крепко обняла меня, а я уперлась головой в её плечо и продолжала рыдать. - Тело Миши находится дома. Лежит в чёрном гробу в его комнате, - Николай Иванович, чуть ли не плача, смотрел на меня. - Завтра похороны? - пролепетала я. - Да, завтра. - Мне просто необходимо присутствовать там. Николай Иванович, вы можете отпросить меня из больницы на один день? - Да, конечно. Я пойду домой. Считай, что я уже тебя отпросил, - с этими словами он вышел из палаты. - Понимаешь, ему очень тяжело. Ты же сама знаешь, что когда Мише было десять лет, умерла его мать, тогда Николай думал, что не переживёт этой потери. Потом он кое-как смирился, он наладил свою жизнь. Сын стал его отрадой. Ты же знаешь, что он всячески его баловал, сильно любил, но получилось так, что он потерял и его. - А если бы ты потеряла меня, чтобы с тобой было? - я кое-как пыталась успокоиться, но слёзы продолжали течь из глаз. - Ой, молчи, дура. Когда сказали, что ты в больнице и, возможно, уже никогда не очнёшься, я думала, я свихнусь. - Мамочка, - я всхлипывая, прижалась к ней.***
Да, так всё и было. Я мог забрать Олю с собой, но вспомнил про её семью. Мать не пережила бы этого. Я видел, как страдает мой отец. После больницы он пришёл в квартиру, мельком посмотрел на гроб и зарыдал. Отец не показывает на людях, как ему больно. Тётя Люба права - нам очень сложно далась потеря матери, но вдвоём мы выстояли. Хотя, оба думали, что горе сожрёт нас. Мне было всего десять, но я помню ужас тех времён. Как жаль, что не думал о матери, когда гнал по дороге со скоростью сто сорок километров в час. Зато думаю сейчас. Но ведь всё забывается. Через десять лет никто не вспомнит меня. Может, друзья будут изредка вспоминать, что был такой вот человек-сорвиголова, который не боялся скорости и умер именно от неё. Я помню, как отец запрещал мне ездить на мотоцикле, говорил, что врежусь во что-нибудь, заставлял надевать дурацкий шлем. Тогда это всё казалось мне предрассудками, но сейчас я понимаю, что именно шлем бы и спас меня. Ведь при осмотре выяснилось, что у меня всего лишь сломана рука, основной удар пришёлся на голову. Надел бы я его, шлем бы треснул пополам, а не мой череп. Как бы я много мог сделать, если бы слушался других. Я брожу по комнате. Хорошо, что занавесили зеркала. Потому что через них проглядывался мой силуэт. Не хочу, чтобы кто-нибудь пугался, падал в обморок и так далее. На моих похоронах будут все мои друзья и даже несколько парней с той роковой гонки. Я никого не виню в своей смерти. Ни Ваню, который летел ко мне навстречу, ни того парня, который разжёг во мне азарт. Никого, кроме себя. Возможно, если бы восемь лет назад в деревне у дедушки не нашёл бы старенький "Юпитер", всё сложилось бы иначе. Хотя уже поздно жалеть. Мне даже стыдно перед отцом за то, что увидел мои руки в порезах. У меня было всё, но я же всю жизнь бесился с жиру. У меня всё было, и я готов был это в любую секунду отдать, когда садился на Харлей. В итоге всё так и получилось. Я неожиданно вспомнил тот день, когда Оля обняла меня сзади, а я притворился спящим, потом я резко схватил её и сказал: "Капкан". Она улыбалась и смотрела на меня. Это было самое шикарное утро в моей жизни, но я пожелал быть королём дорог. Что же, у меня был выбор. И теперь я жалею, что вместо тихой жизни с Олей я предпочёл скорость и риск. И где я теперь? Верно, в могиле. И ещё двадцать восемь дней я буду наблюдать, как страдают мои родные и близкие люди. Это невыносимо. Бледное тело, синяки под глазами, спокойное выражение лица. Казалось, со мной ничего не случилось. Но в голове, скорее всего, жуткая каша. В момент моей смерти мне было невыносимо больно, но тогда я жил. Также я помню холод, невыносимый холод и жар в области головы. Я продолжать мерить шагами комнату. Мне некуда деться, Свой мир я разрушил...