psalms 40:2

Надья ненавидела мужчин, которые не могли правильно сделать то, что им было поручено. — Чертов Гильермо! Этот маленький надоедливый девственник никак не отозвался, и стопка писем, которыми они только что интересовалась, тотчас была отброшена в сторону. — Нандор! Мне глубоко наплевать на наш договор «Не убивайте моего фамильяра, он иногда приносит пользу». Я убью его! Вампир тут же выбежал из своей комнаты, выглядя так, будто бы его только что выплюнул оборотень. Его волосы были растрепаны, а туника почему-то была надета задом наперед. — Ты думаешь этого хочешь только ты? Этот негодник забыл разбудить меня, а ещё он до сих пор не позаботился о пыли на шкафах, хотя он прекрасно знает, что из-за нее у меня аллергия, — проворчал мужчина, закатив глаза. — Мне плевать на твою аллергию. В гостиной до сих пор лежат трупы с прошлой ночи! А мне нужен этот ковер. Нандор фыркнул, деликатно постучав в дверь кладовки, которую Гильермо любезно выделили его соседи. — Гильермо! Сейчас всего восемь часов вечера, а ты уже ведёшь себя, как очень плохой и ленивый фамильяр, — за дверью раздалась какая-то возня, а потом показалось нечто похожее на Гильермо. — Черт, Гильермо, ты что, успел умереть? Ты стал зомби? Вообще-то мы не давали тебе такой команды, поэтому это очень некрасиво с твоей стороны. Парень резко мотнул головой, издавая странный звук, который Надья уже слышала ранее лишь от мужчин, которых вот-вот должно было вырвать от количества выпитого алкоголя. Какая гадость, Гильермо начал пить на работе. — Нет, хозяин, я… — Мы рады, что ты жив, поскольку прямо сейчас ты должен убрать эти отвратительные трупы с красивого ковра в гостиной. Мы с Ласло хотели бы добавить его в список наших побед, а секс в крови хорош лишь тогда, когда кровь ещё не успела остыть, — она прикусила нижнюю губу, очевидно вспоминая одну из их ночей. — Нет! Гильермо — мой фамильяр, и мне нужно, чтобы он сначала разобрался с пылью и подсвечниками. — Только после того, как он уберет трупы! Нандор смягчился, не желая ввязаться в спор с Надьей. Это никогда не заканчивалось для него победой. — Хорошо, сначала убери трупы, чтобы Надья и Ласло могли испортить наш вечер своими громкими сексуальными утехами. Но не забудь про пыль! Гильермо шумно выдохнул, нахмурившись. — Эм, ребят. Я не думаю, что… Надья остановила его взмахом руки, недовольно качая головой. — Я не желаю слушать очередные оправдания. Твой хозяин отдал тебе приказ, и ты, как хороший фамильяр, должен его выполнить! Парень кивнул, издав нечто среднее между вздохом и стоном, и проскользнул между двумя недовольными вампирами. — Нандор, ты должен серьезно поговорить о дисциплине со своим фамильяром. Я понимаю, что ты не собираешься бить его кнутом, но, по крайней мере, ты должен уменьшить его жалование, — возмутилась Надья, не задумываясь о том, что никто из них никогда не платил Гильермо за его услуги. Мужчина тяжко вздохнул, будто это было самое ужасное в его списке дел на сегодня. — Хорошо, я поговорю с ним.

***

Надья неспешно шла по одному из коридоров, когда увидела Гильермо, который просто… стоял перед впечатляющим порнографическим гобеленом. В руках он держал тряпку, но уже несколько минут парень оставался полностью неподвижным. Его дыхание было прерывистым, а лицо выглядело настолько бледным, что Надья не удивилась бы, если бы Гильермо умер несколько дней назад, не сообщив об этом другим. — Гильермо? У тебя нервный срыв, как в фильмах ужасов? Он медленно повернулся, ещё несколько секунд продолжая молчать. — Что? Я просто полирую подсвечник, — пробормотал он, взмахнув тряпкой, будто это могло все объяснить. — Гильермо, здесь нет подсвечников. Это гобелен из моей деревни. Ты потерял свой мозг? Его взгляд был пустым и совершенно стеклянным. — Я… Я просто сделал перерыв от полировки подсвечников, — промямлил парень, вызвав недовольный взгляд от Надьи. — Ты понимаешь, что у тебя в руках помада 1970-х годов? Сегодня ты глупее обычного, ты уверен, что твой рассудок не помутился? Или ты на грани очень мощного оргазма от моего гобелена? — уточнила женщина, надеясь, что проблема точно не в ее потрясающем гобелене. Фамильяр все ещё стоял неподвижно, сверля взглядом стену позади нее. — Простите, должно быть, я взял не то чистящее средство… lo siento mí cabeza se siente llena de abejas. Я сейчас вернусь. Гильермо, или тот зомби, который выдавал себя за Гильермо, осторожно вышел из комнаты, спеша в ту комнату, где, вероятно, хранились все чистящие средства. — Нандор! — вскрикнула Надья. — Твой чертов фамильяр говорит на разных языках. Возможно, в него вселился демон! Или это чума. Но Гильермо потерял сознание раньше, чем Нандор успел бы отругать его за подобное поведение. — Блять. Нандор, твою мать, может, ты поможешь мне? — конечно, сейчас Нандор ни в коем случае не появился бы здесь — Надья материлась лишь в те моменты, когда с ней лучше было не вступать в контакт. Гильермо, кажется, очнулся, пытаясь разглядеть фигуру над ним в этом холодном полумраке коридора. — Эм… Надья? Tonterías, где я? Я не помню, как я здесь оказался, — испуганно прошептал Гильермо. Он жил вместе с ними уже шесть лет, и Надья могла поклясться, что он никогда не выглядел таким напуганным, как сейчас. Парень был явно болен, и женщина нахмурилась, не понимая, как она могла не заметить этого раньше — он дрожал и обливался потом, а пространство вокруг него воняло страхом и болью. — Все хорошо, Гильермо. Скорее всего, у тебя просто небольшой приступ чумы… — Что? — Не волнуйся, ты будешь в порядке, — хоть Надья и не была страшим ребенком в семье или лучшей матерью, она имела некоторые представления о том, как заботиться о больных людях. Она практически потащила за собой Гильермо, заводя его в комнату. Только сейчас она поняла, что они заставили бедного мальчика спать в этом шкафу? — Вот мы и вернулись в твой маленький дворец онанизма, мальчик. — Ведро. Надья недоуменно нахмурилась. — Нет, — сказала она так, будто говорила с каким-то глупым животным, а не с человеком. — Это комната. Твоя комната. — Нет, Надья, мне нужно… — он резко спрыгнул с кровати, бросаясь к мусорному ведру в углу. Он согнулся над ним, издавая слишком неприятные звуки для чувствительного слуха вампира рядом с ним. — Эм, расслабься, Гильермо… Просто… позволь этому выйти наружу, — неловко пробормотала женщина. Парень захныкал, и, черт возьми, это прозвучало так жалко и болезненно, что Надья задалась вопрос, не стоит ли им вызвать какого-нибудь врача. Его кожа, кажется, побледнела ещё больше, делая его практически серым. Под глазами закрались темные круги, а глаза беспокойно метались по комнате — если бы Надья так хорошо не знала Нандора, то решила бы, что мальчика наконец обратили в вампира. Но она все ещё могла слышать, как бьётся его здоровое сердце. — Итак, Гильермо, как насчёт того, чтобы пойти в кровать? — предложили женщина, когда у фамильяра закончился приступ тошноты. Он благодарно посмотрел на вампира над ним, но отрицательно покачал головой, сворачиваясь в калачик около двери. — Нет, спасибо. Думаю, что я лучше лягу здесь и тихо умру. — Да, ты выглядишь так, словно можешь умереть в любую минуту, — кивнула Надья, вынуждая его вздрогнуть. — Мне кажется, я прожил довольно хорошую жизнь. Вы могли бы, — он резко дернулся обратно к ведру, судорожно сгибаясь над ним. Надья вздрогнула, морщась от жалости и отвращения. — Вы могли бы не хоронить меня на заднем дворе вместе с остальными трупами? Женщина неловко похлопал его по плечу, что обычно доставалось лишь Ласло: — Да, думаю, мы могли бы похоронить тебя в безымянной могиле в лесу? Или сбросить твое тело в реку? Думаю, мы могли бы даже дать тебе самому выбрать реку, — на этот раз Гильермо действительно рассмеялся, тут же морщась от боли. — Рио-Гранде было бы прекрасным местом для моего погребения. Но оно далеко. Надья потерла его спину, пока он вновь сгорбился над ведром. — Не знаю, Гильермо, это звучит, как очень долгое путешествие, — задумчиво пробормотала женщина, медленно поднимаясь с кровати. — Просто… побудь здесь, ладно? И если ты умрёшь раньше, чем я вернусь, так уж и быть, мы отправим тебя в Рио-Гранде. Болезненное хныканье, кажется, было слышно по всему дому.

***

Если честно, в их доме была не очень хорошая кухня. Не то чтобы у Надьи было с чем сравнивать, но эта была просто ужасна. Печь отказывалась работать, а дров почему-то нигде не было. В кладовой не было даже вяленого мяса — возможно, Гильермо был очень беден? Когда она была человеком, каждый сам добывал себе еду, чтобы попросту не умереть голодной смертью. Но ее радовало, что все травы были тщательно высушены и нарезаны, ожидая своего часа в стеклянных бутылках. Женщина задумчиво мешала снадобье в кастрюле, морщась от отвращения. Запах был просто ужасным. С другой стороны, ее Яйа всегда готовила его при простуде, и пахло оно именно так. Надья сразу же почувствовала присутствие Нандора, тут же раздражаясь. — Надья! Почему ты снова варишь гнилые человеческие останки? Мы же договорились, что ты больше не будешь таким образом изгонять злых духов, — женщина недовольно приблизилась к нему, совершенно не по-женски ударяя его по лицу. Кажется, они оба слышали хруст. — Какого хрена? — Глупые эгоистичные мужчины! — проворчала она, продолжая помешивать непонятную жижу в кастрюле. — Твой фамильяр лежит на полу в своем шкафу и умирает, а тебя это ни капли не волнует! — Нет, все в порядке, он таким образом расслабляется, — фыркнул Нандор, думая, что Надья в очередной раз все драматизирует. — Ничего подобного! Он практически выблевал свои органы! — Он пытается устроить беспорядок? — Какая разница? Он болен — ему плохо. И ты, как его хозяин, должен как-то ему помочь. — Черт возьми, просто возьми и загипнотизируй его, чтобы он не тратил твое время и мое терпение, если тебя это так беспокоит! — Ребенку нужна помощь! — прошипела Надья, сдерживая себя от очередного удара по наглой физиономии перед ней. — Гильермо — взрослый человек, он будет в порядке. В моем детстве с нами никто не нянчился. Если мы болели — мы купались в грязи. Если мы были ранены — мы втирали в раны грязь. Если мы умирали от недосыпа или недоедания — мы использовали грязь! — Ох, неужели? И сколько вас, тупых мужланов, думающих лишь своим членом, выжило? — фыркнула женщина. — Дело не в этом, Надья! — прорычал Нандор. — В этом. Гильермо болен, и я единственная, кому на это не все равно. Мужчина недоверчиво посмотрел на кастрюлю, будто она была готова в любой момент наброситься на него. — Что там? — скептически спросил он, кивая на бурляющую жидкость. — Лекарство. — И сколько времени этот смрад будет стоять по всему дому? — Столько, сколько нужно! — прошипела она, недовольно тыкая в него поварешкой. Надья включила воду, набирая немного в стакан. Она принюхалась, чувствуя острый запах металла. Так и должно быть? Но, по крайней мере, эта вода хотя бы не была такой коричневой, как в ее детстве. — И сейчас я собираюсь пойти и убедиться, что Гильермо не умрет в нашем доме. А ты можешь и дальше прятаться в своей комнате. Когда Надья вернулась в комнату Гильермо, он все ещё лежал на полу. — Вы снова готовите человеческие останки? — Почему вы все так думаете? Это было всего однажды. На самом деле я принесла тебе немного металлической воды, чтобы ты смог смыть эту ужасную желчь из своего рта, — сказала женщина, чувствуя неловкость от своего поступка. Гильермо в замешательстве кивнул, с благодарностью принимая протянутый стакан. Он жадно начал пить воду, кашляя так сильно, что Надья могла слышать каждый хрип в его лёгких. Она вздрогнула, возвращаясь в прошлое, когда она слышала такие же хрипы в других лёгких — более хрупких и маленьких, в более мертвых. Он делает последний глоток, полоща горло. — Спасибо, Надья. Это вода из раковины? — она неопределенно кивает, оставляя стакан… на прикроватном столике? Да, обычно люди так и делают. — В этой воде определенно есть свинец, — женщина продолжает смотреть на него, и не похоже, что эти слова что-то для нее означали. Женщина медленно опускается рядом с ним на корточки, внимательно оглядывая его жалкое положение. — Гильермо, ты будешь в порядке? — он вздрагивает, чувствуя себя неловко от того, что эта женщина тратит на него свое время и силы. — Да, конечно. Lo siento, со мной все будет в порядке. Я думаю это простое пищевое отравление. Надья морщится. Безусловно, она хорошо разбирается в ядах, поэтому приготовить ему противоядие не составило бы труда, но без знания, кто и как его отравил, это было невозможно. — Тебя отравили? Кто… Нет, я знаю, кто был бы рад твоей смерти, но все же… — Нет, нет, я имею в виду, я съел что-то плохое. Возможно, это был тот завтрак на вынос. — Знаешь, с твоей стороны было очень глупо и безответственно так поступать — становиться больным, вынуждая меня беспокоиться о тебе! — на самом деле Надья не волнуется о нем, нет. Просто его смерть доставит им намного больше проблем, ведь найти хорошего уборщика для дома, трупов и оргий достаточно трудно. И, как бы ей сильно не хотелось это признавать, иногда ей приятно поговорить с кем-то вроде Гильермо, когда общество мужчин становится невыносимым. Мальчик у ее ног выглядел немного раздраженным: — Вы так говорите, будто я сделал это нарочно. И не похоже, чтобы у меня был другой вариант, кроме как завтраков на вынос. — Почему? — Потому что вы, ребята, не даёте мне ни минуты, чтобы я мог уделить внимание себе и своим потребностям! — вскрикнул он, вновь притягивая к себе ведро. — Эм, простите, что я накричал на вас, — неловко пробормотал парень через несколько минут, чувствуя страх из-за своей выходки. Но Надья по-прежнему осталась сидеть рядом, не пытаясь его убить в ту же секунду — это о чем-то да говорило. Когда тишина в комнате стала практически удушающей, парень попытался встать на ноги. — Черт, думаю, мне придется купить новую корзину для мусора, — проворчал он. Гильермо вскрикнул, когда левая нога онемела из-за долгого лежания на твердом полу, и он полетел вниз. Надья резко шагнула вперёд, предотвращая удар и по-прежнему сохраняя молчание. Гильермо поклялся себе никогда об этом не вспоминать — если он когда-нибудь упомянул бы это вслух, вероятно, Надья убила бы его прежде, чем он успел бы закончить предложение. Парень вздрогнул, понимая, что эта прекрасная женщина, которая всегда являлась воплощением красоты и величия, позволяет его больному и потному телу опираться на нее. Они кое-как дошли до его кровати, когда она с облегчением сбросила его на одеяло. — Пожалуйста, простите, я знаю, что это отвратительно, — пищит он, принимая неловкий кивок как согласие. — Почему вы так добры ко мне? Надья не говорит ему о том, что он напоминает ей кого-то из прошлого, кого она потеряла; не говорит о том, что она винит себя за то, что порой ее заботы не хватало; не говорит, что ей жаль, что из-за ее жестокости и чёрствости пострадали дорогие ей люди. Вместо этого она говорит самое безобидное, что приходит ей в голову: — Твоя возможная смерть стала самым интересным событием за сегодняшнюю ночь, потому что кое-кто так и не соизволил убрать засохшую кровь с ковра, чтобы я могла заняться чем-то захватывающим. — Разве вы с Ласло не можете просто заняться сексом в… — Нет, — категорично отрезает она. Гильермо выглядит невероятно пристыженным, неловко пытаясь подняться с кровати, чтобы сделать то, что ему велели. Надья фыркает, задумываясь о том, что фамильяр Нандора действительно глупее, чем казался на первый взгляд. Она резко прижимает его обратно к кровати, чувствуя, что его тело действительно горячее, чем обычно. — Думаю, это инфекция. Я не знаю. Наверное, так и должно быть. На самом деле, Надье хочется так много сказать человеку напротив, о котором она очевидно ни капли не заботится. Она хочет рассказать о ее детстве, о ее погибших детях, о том, как она истекала кровью на холодной земле, о том, как они купались в холодной воде и жили в лесу — множество вещей, которые делают ее живой… — Я оставлю твое ведро возле кровати, — вместо этого говорит Надья, поспешно покидая его комнату. Но, кажется, Гильермо выглядит так, будто он действительно смог прочитать все это в ее глазах.

***

Проходит несколько часов, прежде чем Гильермо слышит: — Гильермо! Проснись! Он жалобно стонет в подушку, пытаясь отвернуться от громкого звука. Надья недовольно тычет в него своими острыми ногтями, вынуждая принять вертикальное положение. — Да, Надья? — женщина морщит нос, всей душой ненавидя, как в этой стране произносят ее имя — казалось бы, оно так похоже на ее, но все равно никто не в силах правильно произнести все гласные, как это делали в ее деревне. Он медленно садится, щурясь, чтобы разглядеть лицо перед ним. — Все в порядке? Я… эм, мне всё ещё не очень хорошо, кажется, у меня болит голова. В ответ она просто ставит перед ним чашку с чем-то, что отдаленно похоже на чай. — Это чай. И ты должен выпить его прямо сейчас, — Гильермо послушно берет в руки чашку, предварительно пытаясь охладить содержимое. Надья недовольно бьёт его по руке, тут же чувствуя себя виноватой, когда парень вздрагивает. — Не смей тратить его целебные свойства напрасно! Пей! Гильермо делает неуверенный глоток, чувствуя, что его сейчас снова вырвет, но уже по совершенно другой причине. Он опускает чашку на колени, молясь, чтобы хотя бы день они не пытались влить в него какую-нибудь мерзость. — Это… Это очень вкусно, Надья, но… Надья решительно останавливает его взмахом руки, качая головой. — Это не должно быть вкусным — это лекарство, — и, наверное, только из-за его жалкого вида она решает продолжить. — Я тоже ненавидела его пить, когда в детстве Яйа готовила это. По какой-то причине Гильермо не выглядит так, будто ее признание что-то изменило. — Хорошо, но что содержится в этот лекарстве? — Надья хмурится — будто она, женщина, искусно владеющая знаниями о ядах и магии, могла приготовить что-то неправильное. — Лекарство, — просто отвечает она. — Да, я понял, но что насчёт настоящей медицины? — он собирался ее разозлить, ох, она определенно почти вышла из себя, но парень вновь зашелся в приступе кашля — возможно, в данный момент это спасло его от неминуемой гибели. — Это обычный чай, — мягче говорит Надья, пока он продолжает пить, морщась при каждом глотке. — Там есть имбирь, чеснок, разные семена, немного говяжьего жира, лимон, джин, кости… — Человеческие? — прохрипел Гильермо, едва не выронив чашку. Женщина закатила глаза, таким образом показывая, что она думает о его поведении. — Конечно нет. Я знаю твоё мнение о каннибализме. Я нашла несколько птичьих костей у себя в склепе. Кстати, ты знаешь, что твое хранилище алхимии в кладовке ужасно бедное и низкосортное. Гильермо фыркает, находя в себе силы рассмеяться. — Знаете, люди называют это специями… Надья неубедительно пожимает плечами, пристально следя за тем, чтобы он допил чай. — Спасибо, — кивает парень, опуская пустую чашку на пол. Она не говорит ему «не за что» или «пожалуйста», но весь этот день и так был достаточно странным, поэтому он не обращает на это внимания. Позже женщина возвращается с какой-то банкой, содержимое которой выглядит ещё хуже, чем чай: оно было вязким, плотным и, кажется, шероховатым. Его глаза в ужаса расширяются, когда он жалко отползает ближе к стене: — Эм, я… Я не уверен, что смогу это съесть. Надья практически смеётся, подходя ближе. — Это не для еды, Гильермо. Это мазь, которую надо вытирать в лицо, грудь и пах, — и… на самом деле, это не было так ужасно, как он успел предположить. В его детстве они пользовались какой-то мазью, у которой, он был в этом уверен, срок годности закончился раньше, чем он родился. Не желая оскорбить Надью и нюхать содержимое банки, — о некоторых вещах лучше не знать — парень макает палец в вязкую жижу, размазывая ее по лбу. Женщина тут же отбрасывает его руку, недовольно поджимая губы. — Не так! Ты никогда прежде не пользовался магической мазью? — Гильермо обижено надулся, понимая, что эти вампиры понятия не имеют о том, как они жил все эти годы. — Тебе нужно круговыми движениями втирать мазь, повторяя определенные слова. Возможно, это всего лишь сон, скорее всего, так и есть. Иначе у Гильермо имеется очень много вопросов. Или, возможно, он действительно умер, и это какая-то странная версия чистилища. Оба варианта звучат реальнее, чем то, что сейчас происходит. — Что я должен говорить? — застенчиво спрашивает он. Гильермо тяжело вздыхает, одновременно чувствуя и усталость, и непонимание, и иррациональность всего вокруг. Надья качает головой, будто это должен знать каждый ребенок. Хотя, возможно, в ее веке это действительно знал каждый? — Это не имеет значения, просто повторяй все, что придет тебе на ум. — Отче наш, сущий на… Он остановился, когда его рот зажала чья-то ладонь. — Не это, глупый ребенок, все, кроме это. Знаешь, я лучше сделаю это сама. И единственная причина, почему я закрою на это глаза, потому что ты болен — не испытывай мое терпение, — прошипела женщина, забирая банку из его рук. Холодные руки осторожно опустились на его горящий лоб, втирая мазь. — Aruba, Jamaica, ooh I wanna take you, — шепчет она, вызывая нелепую улыбку на лице Гильермо. — Bermuda, Bahama, come on pretty mama, — Надья хмурится, когда он начинает петь вместе с ней. Женщина ловко пробирается под растянутую футболку, втирая мазь в его грудь. — We'll get there fast, — продолжает Надья, резко останавливаясь. — Я не буду трогать твой пах, Гильермо. Но никакого ответа не следует, кроме ленивого вздоха со стороны спящего парня. И у Надьи, у человека, который убил тысячи человек, не хватает жестокости разбудить его прямо сейчас. — Ладно, я дам тебе время отдохнуть, — она почти покидает его комнату, когда ее останавливает слабая хватка на запястье. — Ты хороший друг, Надья, даже несмотря на то, что, я уверен, большую часть времени ты хочешь выпить мою кровь… Кажется, он снова засыпает, оставляя возмущенную женщину в одиночестве. Эти слова действительно задели ее — как этот ничтожный человек мог решить, что она его друг? Она ужасный человек, который никогда не заводит друзей, особенно среди фамильяров. Она кричит на него, приказывая убирать за ней, а ещё она чертов вампир, который действительно большую часть времени думает о том, как, должно быть, сладка его кровь. Поэтому она понятия не имела, почему этот недоумок, над которым они издевались все это время, вдруг решил назвать ее хорошим другом. Уходя, она выключает свет, надеясь, что все сказанное было его лихорадочным бредом.

***

Гильермо пришел в норму через три дня, не упоминая ни о чем, что могло скомпрометировать их обоих. — Извините, что я потерял сознание, — единственное, что сказал тогда парень Надье, застенчиво рассматривая пол под ногами. И сейчас он стоял на четвереньках, в третий раз за ночь оттирая кровь с ковра в гостиной — Надья почувствовала себя почти виноватой. Но кровавый секс был действительно хорош, здесь не поспоришь.

***

Несколько лет назад Гильермо был послушником в их церкви, он носил тяжёлые белые одеяния, не смея раздеться даже в самый знойный летний день. Дни напролет он молил о прощении и готовил вино. И если Бог все же существует, то у Гильермо нет никакой надежды — он абсолютно точно попадет в ад. И если его судьба уже решена, то какой, к черту, смысл бояться согрешить, если вся его работа — это долгое и мучительное грехопадение.

***

Первые уроки, которые выучил Гильермо, когда стал фамильяром Нандора, были инструкцией к тому, как правильно зажигать и гасить свечи, а также как правильно растворять трупы в кислоте. Третий урок, который выучил Гильермо, когда стал фамильяром, это конфиденциальность. Перед тем, как войти в комнату Ласло и Надьи, необходимо было постучать. И неважно, были ли они вместе или в разных местах, ссорились ли они или ладили — в любом случае, все их ссоры выглядели как прелюдия. Таким образом, Ласло и Надья трахались всегда и везде — казалось, они даже не знали, что такое стыд. Они трахались на лестнице, в коридоре, в гостиной, на кухне, однажды их застали в кровати Гильермо — даже Нандор признал, что это было чересчур. В конце концов, они были женаты, поэтому никто не пытался влезть в их сексуальную жизнь. Конечно, Гильермо никогда бы не смог их понять в силу своего воспитания и внутреннего стыда, но кто он такой, чтобы осуждать других людей, когда он ежедневно избавлялся от трупов и время от времени приводил для них девственников. В любом случае… Гильермо всегда стучал. Прошло довольно много времени с тех пор, как он в последний раз убирался в их комнате, но когда-нибудь этот день обязательно бы наступил, поэтому он, затаив дыхание, застенчиво постучал в их дверь. — Ты можешь войти, Гильермо. Мы не делаем ничего, что могло бы тебя смутить, — раздался приглушённый голос по ту сторону двери. Они лгали ему об этом лишь раз, и то — было первое апреля. Сегодня было четвёртое июля, поэтому он медленно приоткрыл дверь. И… да, все было в рамках приличия. Ласло был полностью одет для ночной прогулки по городу, пока Надья осторожно наносила на его лицо подводку. — Так, Ласло, продолжай смотреть вверх… и… готово! Только посмотри на себя, ты выглядишь таким красивым и привлекательным, моя милая летучая мышь, — промурлыкала женщина. Ласло глупо ухмыльнулся, обнажая клыки: — И все благодаря тебе, любимая. Он притянул ее к себе, ласково целуя. И это выглядело так интимно, что Гильермо почти пожалел, что пришел сюда. Почти. Парень неловко кашлянул, привлекая внимание. Ласло обернулся на шум, как будто только сейчас заметив его тень в углу: — Гильермо! Нельзя подсматривать за взрослыми… Кстати, как я выгляжу? Фамильяр Нандора растерянно забегал взглядом между двумя вампирами, подбирая нужные слова. — Это… это довольно красиво. Да, выглядит мило. Могу я узнать, в честь чего? — Мой дорогой Ласло собирается соблазнить одного сотрудника из магазина всякой ерунды для Хэллоуина. И я уверена, у них будет потрясающий секс среди скелетов и бутафорской крови, — томно прошептала она, попутно поправляя на нем галстук. С каждым ее словом брови Гильермо поднимались все выше, а сдавленный звук из его горла был подозрительно похож на писк. — Эм… Удачи? Ласло недоуменно посмотрел на парня перед ним, оценивающе оглядывая его скованную позу. — В чем проблема, мальчик? У тебя был секс с бабушкиным призраком, который окончился разочарованием? — Нет, нет, я просто… Я удивлен, что вы так открыто говорите о том, чтобы спать с кем-то другим, — пробормотал Гильермо, чувствуя, как краска приливает к лицу. — И я просто… Это непривычно для меня. Мужчина в беспокойстве повернулся к своей жене, боясь, что он действительно мог как-то ее обидеть. — Нет, конечно же я предложил своей дорогой жене присоединиться к нам! Она кивнула, оставляя след от помады на его щеке. — Конечно. И я ответила, что тройничок с двумя мужчинами — это слишком скучно. Даже если там есть ты, моя милая летучая мышь, — промурлыкала женщина, зарываясь пальцами в его волосы. Кажется, услышав все, что ему было нужно, Ласло притянул Надью к себе для ещё одного граничащего с порнографией поцелуя. Затем он вылетел из комнаты, приняв облик летучей мыши. Надья трогательно улыбнулась, обращая внимание на стоящего в дверях Гильермо. — Гильермо, почему ты всегда ведёшь себя как девственник, когда речь заходит о сексе? Это только добавляет шансы к твоей скорой кончине. Он отрицательно покачал головой, все ещё пытаясь справиться с краской на своем лице: — Не всегда. Я просто ещё не привык к тому, как вы относитесь к сексу. — Что ты имеешь в виду? — уточнила женщина, пока Гильермо молился всем богам, чтобы она почувствовала, как кровь вновь приливает к его щекам, потеряла контроль и убила его — ему хотя бы не пришлось бы продолжать этот разговор. — Ну, я… Вы, кажется, делаете это ради удовольствия, — Надья кивнула, ожидая от него продолжения. — Ну и? Что в этом такого? — спросила она, и Гильермо почувствовал, как они приближаются к очень опасной территории. — Нет, нет, все в порядке, просто… Меня просто воспитывали иначе — мы никогда не говорили о таких вещах вслух, как вы двое. Кажется, Надья немного расслабилась, уже не выглядя так, словно любое его слово могло спровоцировать ее внутреннего цербера. — Да, я нахожу нечто невероятное в наших занятиях любовью. Почему мы должны молчать об этом? И, черт возьми, Гильермо хотел, чтобы однажды ему было так же легко и комфортно говорить о своей сексуальности: — Нет, я имею в виду, что это здорово, просто… я не знаю. Очевидно, вы получаете от этого удовольствие, а не думаете о том, что католическая церковь не одобрила бы такое. Я не знаю, как это объяснить… Надья нахмурилась, перестав наносить на себя макияж. — Тогда скажи мне, что значит «секс» в твоём понимании? Парень резко выдохнул, подбирая нужные слова. — На самом деле, меня привлекают мужчины, но… Но меня воспитывали иначе — однополая любовь всегда была запретным плодом, пороком, одной из уловок дьявола. Надья легкомысленно пожала плечами: — В моем теле было три дьявола, и два из них были просто великолепны, — пробормотала она, задумчиво улыбаясь. — Я не думаю, что это то, о чем говорили мои родители… В любом случае, — он замолчал, чтобы набраться духу для основной мысли. — …секс между двумя людьми вне брака и без желания завести ребенка — это самый главный из грехов. — Ты же понимаешь, что приводишь к нам людей, чтобы мы их убивали, а затем ты же растворяешь их в кислоте? — прямо спросила женщина. — Конечно, но я же не говорю об этом со своими родителями. Она негромко хмыкнула: — Справедливое замечание. Гильермо неловко переступил с ноги на ногу, начиная вытирать пыль. Теперь ему хотя бы не надо было смотреть в пытливые глаза напротив. — К тому же у вас с Ласло, наверное, есть какое-то соглашение о том, чтобы спать с другими людьми? Но для меня это никогда не будет чем-то, что я понимаю, — она продолжила молчать, пока он попытался заполнить гнетущую тишину. — На самом деле, это стало одной из причин, почему мои родители развелись. Мой отец переспал с какой-то коллегой, а потом с водителем такси, а потом ещё раз с другой коллегой. Возможно, это не было основной причиной их развода, но это определенно повлияло на то, чтобы моя мать перестала себя обманывать, думая, что он способен быть хорошим мужем. И когда Гильермо обратил внимание на молчаливую женщину рядом с ним, ему внезапно показалось, что Надья выглядит невероятно усталой — более усталой, чем должен выглядеть любой вампир. Если честно, то он только сейчас заметил, насколько молода она была — сколько ей было лет, прежде чем ее обрекли на вечную жизнь? — Мне нравится секс, Гильермо. И моему мужу тоже. И нам нравится заниматься сексом с друг другом, с другими людьми, с разным количеством и в разных позах — это делает нас счастливыми, — парню ничего не оставалось, кроме как кивнуть. Никогда прежде он не слышал, чтобы Надья говорила так тихо — на грани поражения. — У нас есть свои правила, и мы не боимся наслаждаться всем тем, что может предложить нам секс. И нам плевать, что об этом думает религия. Ты понял? Гильермо почувствовал себя таким пристыженным, хотя, казалось, женщина даже не сердилась на него — или, по крайней мере, она искусно это скрывала. — Я понимаю, Надья. И я рад, что вам это нравится, но не думаю, что я смогу когда-либо это понять, — пробормотал он. Женщина кивнула, даже не смотря в его сторону. — Ты можешь идти. Мы убирались здесь, когда перевозили картины и чучела животных. Гильермо быстро выбежал из комнаты, когда его тактично прогнали, чувствуя себя почему-то виноватым.

***

Парные наряды — одна из самых захватывающих вещей в браке. Надья и Ласло всегда старались соответствовать друг другу — это подчёркивало их единство намного сильнее, чем любое кольцо на пальце. И, кажется, Надье уже лет сто не приходилось что-то самостоятельно шить. Плести? Без проблем. Вышивать? Тоже не проблема. Шить? Это никогда не было ее сильной стороной, учитывая, что с ее темпераментом никакая нитка не могла похвастаться своей прочностью. Тем не менее, даже трудолюбивый Гильермо был более бесполезным при обращении с иглой и ниткой, чем она сама. И будь она проклята, — очевидно, во второй раз — если она позволит этому засранцу-девственнику испортить их одежду. Именно тогда, чертыхаясь под нос, она услышала, как Гильермо свободно говорит на том же языке, на котором говорил во время своей болезни. — Te amo, Lolo, mh-hmm, sí, tú también. Чувствуя, как любопытство и интерес усиливается с каждой минутой, Надья нетерпеливо позвала его в свой кабинет. — Да, Надья? Она оценивающе пробежалась по нему взглядом, ничем не отличаясь от хищника, который оглядывает кусок сочного мяса перед ним. — Этот язык, на котором ты только что говорил… Что это? Если что, я знаю одну знахарку, которая могла бы помочь тебе с изгнанием нечистой силы. Я имею в виду, если она все ещё жива. Не уверена, жива ли она вообще — то есть может ли кто-нибудь из 1865-го года быть в добром здравии? Гильермо рассмеялся, чувствуя себя в достаточной безопасности для такой вольности. Год назад Надья оторвала бы ему голову, стоило ему не так на нее посмотреть. — Это испанский, — ответил парень, хмурясь на непонимание в чужих глазах. — Испанский. Второй по популярности язык в США, — женщина дернула плечом, не желая показаться растерянной. — Я мексиканец — испанский для меня родной язык — вы же знаете это? Через несколько минут Надья шумно усмехнулась, вспомнив, где она могла слышать его прежде: — Точно, испанский. На нем говорили ацтеки, верно? — Ну, скорее, это тот язык, на котором говорили люди, убившие ацтеков, но географически вы угадали, — женщина довольно кивнула, радуясь, что память все ещё была при ней. — Почему вы вообще спросили? Она закатила глаза, будто этот вопрос был глуп сам по себе, и воткнула иглу в подушечку для булавок с большей силой, чем это было необходимо. — Во время своей болезни ты говорил на этом языке. И мне было любопытно узнать о нем чуть больше. — Эм… Вы помните о том, что я говорил? Возможно, звуки или слова? Надья нахмурилась, пытаясь что-нибудь вспомнить, но кроме страха за его жизнь отвращения от звуков его рвоты и хрипов в лёгких на ум ничего не приходило. — Puntera baja visible? — попыталась женщина, вызывая у Гильермо приступ смеха. — Не совсем так, но я хотел бы извиниться за тот день. Я не помню, чтобы когда-нибудь благодарил вас за это. Вы были… Без вас мне было бы действительно плохо. Надья ещё раз окинула его взглядом: руки нервно теребят штаны, глаза стыдливо опущены вниз, сердце громко бьётся о ребра, перекачивая кровь. Женщина тяжко вздохнула, небрежно махнув рукой. — Всегда пожалуйста, — слова прозвучали ядовито, вынуждено, но то, как восторженно улыбнулся фамильяр Нандора, делало это ужасное послевкусие от этих слов стоящим.