О маленькой оплошности и проблемных заключённых

Love runs it's course A mark on a scoreboard So I nail my heart Under the floorboards.

***

Heart! What is it I hear?

Он смотрит на Лору и думает о том, что встреться они раньше — лет так двадцать пять назад, — то всё могло пойти вообще по-другому. Но не сейчас. Не с его ритмом жизни. Не в этом захолустье, в котором нет и не может быть никакого развития. Это мёртвое место, которое начинают покидать даже коренные жители. И не с его семьёй, пока верёвка фантомной петлёй обвивает его обнажённую шею. Он живёт так многим больше пятидесяти лет. Помощь семье — это долг, которому его выдрессировали с самого детства. Помощь семье — это верёвка, не им сброшенная концом в глубокий-глубокий колодец, но почему-то именно его поставили эту верёвку тянуть. Трэвис не видит дна, даже вглядываясь вниз очень долго в надежде, что глаза привыкнут к темноте и он сможет рассмотреть хоть что-то. Поддержку. Понимание. Спасение? Он видит пропасть, которая затягивает в себя, ласково обещая своей чернотой нескончаемую тревогу, разочарование, боль и потраченную зазря жизнь. Манит, обволакивает, забирает и поглощает все силы, брошенные на сопротивление. Констанс держит его в строгом ошейнике, наморднике и на коротком поводке, словно натасканного породистого добермана, купленного у заводчика с одной лишь целью; снимая всю атрибутику и спуская поводок только тогда, когда требуется ей. Не ему. Ему вообще ничего не требуется. Здесь нет ничего его.

Трэвис, у нас проблемы с законом. Трэвис, нам мне нужна твоя помощь. Трэвис…

Трэвис, Трэвис, Трэвис. Надо спрятать труп. Утопи его в озере, ладно? И машину отпереть на свалку не забудь. Господи, какой же ты медлительный. Вот вечно с тобой, идиотом, всё не так.

Сидя в полицейском участке этого маленького городка и прибегая к матери по первому зову, он совсем забыл о том, что такое настоящая жизнь. Или даже не знал этого, всё время проживая дешёвую и на скорую руку склёпанную её имитацию. Лора дарит ему эмоции. В последний раз он их чувствовал когда-то очень давно, и теперь воспоминания о них уже совсем блёклые, выцветшие и наполовину смазанные, будто кто-то убавил резкость и небрежно прошёлся по ним ластиком, стирая границы и оставляя одни лишь очертания. Оставляя затёртости и дыры на местах, которые он уже никогда не сможет восстановить в своей памяти. Лора даёт ему возможность прикоснуться к жизни. Этот яркий огонёк внутри неё напоминает ему о том, кем он сам когда-то был. Лора здесь. Рядом. И он чувствует себя живым. Он смотрит на неё, смотрит на неё очень долго и постепенно начинает видеть в ней замену своей семье. Вот и все ответы на его вопросы. Он наконец-то озвучил их сам для себя. Лора, отстранившись после поцелуя, улыбается, разглядывая его. Это необычно. Это интересно. Это красиво. Трэвис красив. Она изучает его черты, впервые оказавшись так близко, а он думает о том, что вверил бы поводок в её хрупкие, нежные ладони, и от одного этого осознания становится не по себе. Он мысленно стирает остатки своих установок, сметает пыль, оставшуюся на месте нерушимых принципов и долга. Ему ещё долго предстоит разгребать все эти руины, ведь… Маска уже разбита. Трэвис чувствует себя обнажённым, и ему совсем нечем прикрыться. Да и какой опять-таки в этом смысл, если Лора вновь сама целует его? С новой маской или без, она и так знает, что он ответит. Она сдавленно выдыхает в его губы, когда чувствует, как он прижимает её к столу и как, вмиг осмелев, подхватывает её под коленями, заставляя скрестить лодыжки на его торсе. Действительно, к чёрту всё.

Признайся, что представлял это, а, Трэвис?

Никто ничего не говорит вслух. Но вопрос задан. Он ощущается в воздухе вокруг, ощущается на коже, чувствуется в прикосновениях. В поцелуях. И во сбитом дыхании. Лора _в и д и т_ положительный ответ. Уверена в нём. Она хрипло смеётся, осознавая, что никогда не могла представить того, что её будут прижимать к столу — да что из произошедшего вообще хоть кто-то мог предугадать? — и целовать так голодно и жадно. Голод. Вот оно как. Она наконец-таки докопала до настоящего и теперь зарывается пальцами в чужие волосы, наслаждаясь этим. На самом деле, это невероятно приятно. Скажи ей об этом кто-то раньше… о том, как и чем всё это обернётся, она не знает, какая бы реакция последовала, и дело даже не столько в неверии или первоочерёдно возникшем отвращении к смоделированной умом и представленной во всех красках ситуации, а, скорее, в полном, всеобъемлющем удивлении. И трепещущем чувстве того, что подобное ей по вкусу. Лора сдавленно смеётся. Где-то в глубине сознания мелькает мысль о том, что всё это было предрешено. Предрешено ещё тогда, полтора месяца назад, после отказа ехать по совету Трэвиса в мотель. По крайней мере, до той ночи всё было нормально, и никто никогда не считал Лору ни трудным подростком, ни проблемным человеком в целом. А потом щелчок, всё как в тумане, мимо, как в замедленной съёмке, проносятся полтора месяца заключения, её препирания с Трэвисом, ночные посиделки, ставшие за это время традицией, и оп. Конец. Финиш. Аллес капут. Вот она уже сидит на столе в кабинете, прижимаясь к Трэвису и самостоятельно его целуя. Нужен был лишь повод, от которого раз — и самоконтроль пойдёт по швам, от которого тело затрепещет от волнения и свои губы будут слепо искать чужие. Трэвис оглаживает ладонями чужие плечи, переходит на спину, пуская приятные волны мурашек, утыкается носом в шею. Лору хочется оберегать. Лору хочется целовать и скользить губами по её коже, опалять горячим дыханием её нежные плечи. Есть ли смысл что-то скрывать? Лору просто хочется, потому что любовь или то похожее, что её заменой поселилось в душе, обжигает не хуже пламени. Трэвис утыкается носом в чужую шею, ведёт губами выше, к линии челюсти. Он размышлял, много и долго размышлял надо всем, в конце концов сдавшись и прекратив гнать непрошеные мысли вон из головы. Их неоформленный ворох стремительным, порывистым ветром проносился в его сознании, как и сейчас пронеслась там одна единственная… догадка? Озарение? Или это лучше назвать предчувствием? Чем бы оно ни было — неважно. Он знает, что рано или поздно Лора его убьёт. Или он — её, тут всё от сложившейся ситуации будет зависеть, но следующую полную луну они вдвоём вряд ли переживут. Но ведь это будет ещё очень нескоро, правда? Меньше чем через неделю, и дни начинают казаться ему настолько долгими… Он думает, что пройдёт ещё не одна жизнь или тысячелетие, прежде чем случится что-то плохое. Есть ли смысл забивать свои мозги тем, что произойдёт в таком далёком будущем? Есть ли смысл вообще думать о чём-то стороннем, когда у него прямо здесь и сейчас происходит самый настоящий апокалипсис? Даже грядущее полнолуние уже не кажется Трэвису настолько масштабным и глобальным событием, ведь… Никто и никогда не касался его вот так. А Лора касается, просто потому что может. Он позволяет. Всё бы позволил. Трэвис целует жадно, его руки гладят её бёдра и талию, залезают под растянутую футболку так бесстыдно. Лора тихо смеётся ему в шею, помогая её снять. Она увлекает его за собой, опускаясь лопатками на твёрдую поверхность стола, и тянет руки к его форменной рубашке, начиная расстёгивать пуговицы. Кончики пальцев приятно жжёт от желания прикоснуться. Ещё. Больше. Трэвис избавляет их обоих от оставшейся одежды. Его движения быстрые, рваные. Слишком мало осталось от его годами натренированного самообладания. Слишком велико желание почувствовать чужое тело. Вообще, да, если вернуться к заданно-незаданному вопросу, то он представлял это. Много раз и в разное время суток. Дома. В участке. И в машине по пути на работу. У него было слишком много фантазий, чтобы он мог остановить свой выбор на какой-то конкретной. Трэвис хотел Лору. Он хочет её и сейчас, всю и сразу. Он оставляет лёгкий, трогательный поцелуй на чужой острой коленке, прежде чем рывком войти в податливое горячее тело, и Лора приподнимается на лопатках, принимая его, откровенно застонав. Слишком _х о р о ш о_. Трэвис двигается неспешно, вначале давая им обоим возможность привыкнуть. Это сюрреалистическое ощущение невозможности, которое раньше он никогда не испытывал, переполняет его. И оно прекрасно и пугает одновременно. Трэвис стонет, вновь погружаясь в чужое тепло, чувствуя, как тело под ним содрогается, как прижимают его скрещенными за спиной лодыжками к себе, ближе. Лора вновь притягивает его руками за шею, шепча на ухо: — Я хочу тебя, Трэвис. Сильнее. И это лучшее, что он слышал за последние много лет. Он повинуется, входя резко, заполняя собой до самого конца. Лора ахает и смотрит ему в глаза. Она касается губами его шеи, сначала невесомо и легко, проводя влажную линию куда-то книзу, а затем целуя и покусывая бледную кожу. Удовольствие переполняет её. Как же так странно совпало, что лучший из всех её любовников — странноватый коп, закрывший её в участке на почти два месяца, мрачный, неразговорчивый и годящийся по возрасту ей в отцы? И который в свои пятьдесят шесть выглядит лучше, чем многие в тридцать. Не то чтобы Лора была знатоком мужчин за тридцать, но что-то ей так подсказывало. Да. Жизнь может преподнести удивительные сюрпризы. Но Лора не думает об этом. Она вообще ни о чём не думает, отдаваясь приятному ощущению внутри и снаружи, в самом низу живота. Взгляд плывёт. Она смотрит на чужую исцелованную шею, на которой появляются пока что едва заметные отметины. Лоре доставляет определённое удовольствие осознание — эти следы останутся памятью на ближайшие несколько дней. Трэвис проснётся утром, а она всё ещё будет его частью. И на следующий день. И ещё через один. Трэвис ласкает её пальцами, растирая влагу по чувствительному месту. Трэвис целует её. Двигается в ней именно так, как ей нравится; как ей нужно. Он не позаботился о защите. Они не позаботились. Мысль об этом возникает где-то на периферии, блёклая и неважная, и он отметает её, выстанывая чужое имя после очередного глубокого толчка. В волосы зарывается нежная ладонь, рвано перебирая пряди, тянет до слетевшего с губ полустона и трепещущего напряжения в пояснице. Лора ахает, чувствуя натёртыми лопатками деревянную поверхность стола при каждом движении. Это ощущение добавляет искры. Она прижимается к чужой груди, ища что-то, хоть что-то, что смогло бы удержать её в реальности; не зная, куда себя деть.

Идеально.

Не останавливайся.

Ещё.

Ей хватает всего несколько движений, чтобы выгнуться, прижимая пятками поясницу Трэвиса к себе, сдавленно застонать, отпуская себя и снова падая. Как утром, в душевой, когда она наконец решилась. Только сейчас это ощущение в разы ярче и острее. Оргазм накрывает с головой внезапно. Тело замирает, теряясь в удовольствии. Лора в бессилии опускается спиной на поверхность стола, чувствуя сквозь пелену движения внутри. Слышит сдавленный стон. Ощущает чужое дрожание. И то, как что-то тёплое разливается по животу. Трэвис выдыхает ей в шею и отстраняется, собирая себя по крупицам, отступает, чтобы почти обессилено осесть на диван. Он опустошён. Вымотан. Перед глазами — яркие блики калейдоскопа, красные, синие, жёлтые, постепенно сливающиеся в какой-то средний, единый для всех вспышек цвет. И сил едва хватает на то, чтобы откинуться на спинку дивана и просто _б ы т ь_. Здесь и сейчас, лениво переваривая всё произошедшее. Лора слезает с неудобного, жёсткого стола и на негнущихся ногах доходит до другого конца дивана. Она расслабленно припадает лопатками к мягкой кожзамной спинке, ничуть не утруждая себя тем, чтобы накинуть на обнажённое тело хоть что-то. Лишь небрежно стирает футболкой белёсые подтёки с живота, после откидывая кусок ткани обратно на пол. Трэвис наверняка потом выдаст ей чистый комплект одежды. Если же нет — она будет совершенно не против ходить и голой. — Ну как? Вопрос буквально разрезает вязкую тишину кабинета. Лора не сразу понимает, что это она его задала. Трэвис медленно поворачивает голову в её сторону. Он до сих пор ещё слишком шокирован, чтобы говорить, слишком оглушён, чтобы думать, и сейчас всё его внимание занимает только то, как бы восстановить сбившееся дыхание. Через несколько секунд он всё же усмехается, отвечая: — Ты умеешь удивлять. Лора улыбается. — Конечно. И вновь повисает молчание. Честно говоря, Трэвис не совсем понимает, что нужно говорить в подобных ситуациях. А нужно ли? Уставший и перегруженный мозг отказывается собирать в нечто единое и оформленное отдельные фрагменты мелькающих в нём идей. Да и у Трэвиса было слишком мало опыта за всю его не самую короткую жизнь, а тот, что всё-таки был, не идёт ни в какое сравнение с пережитым сегодняшним вечером. То, что было когда-то давно… Он плохо помнит свои чувства. Плохо помнит, что делал после. Что говорил. О чём думал. Свои прошлые ощущения почему-то вновь видятся ему похожими на ластиком растёртую до дыр бумагу. Но сейчас… ему вполне натурально кажется, что он опустошён и выжат. Перед глазами до сих пор неярко мелькают переливы калейдоскопа. Трэвис смотрит в не завешенное тюлью приоткрытое окно и ловит себя на мысли, что у него нет желания отправлять Лору обратно в её камеру. Если она захочет ночью остаться здесь — он не будет ей в этом мешать. Они вполне смогли бы поместиться на разобранном диване. Долгие минуты они просто сидят. По ощущениям проходят часы, хотя судя по отражающемуся на тёмном дисплее телефона времени — не более десяти минут. — Ты девственник? Лора не знает, почему решила спросить именно об этом. Мысль родилась в голове так же внезапно, как и впоследствии слетела с языка. Она не успела этого проконтролировать. Но незапланированная шутка всё равно попадает чётко в цель, и Трэвис смеётся, прикрыв глаза. — Извини за жестокую правду, милая. Когда это случилось, то тебя даже в проекте не было. Лора была бы не против услышать эту историю. Но не в обозримом будущем. Когда-нибудь потом, если вновь представится удобная возможность. Она чувствует странный прилив энергии. Если все прошлые дни она могла часами размышлять над тем или иным вопросом, прокручивая в мозгу все произошедшие с ней события, сравнивать разные точки зрений, приходя наконец к какому-то решению, то сейчас эта мысль осеняет внезапно, плотно укореняясь в её голове. Или, скорее, то даже не мысль, а решение. Призыв к действию. Ответ на давным давно мучивший её вопрос. Это было вполне сравнимо с тем, как если бы чей-то голос в голове сказал ей это. Вероятно, то была её совесть. Или чувства. Лора смотрит на Трэвиса несколько долгих секунд, пребывая в себе, и наконец решается спросить то, в надобности озвучивания чего она до этого момента сомневалась. Но теперь у неё больше нет сомнений. — Чем я могу тебе помочь?

It's insane. And in my brain…

…You call my name.