Собачьи раны

— Смерть касалась тебя так много раз, симулякр, — говорит Каустик и в тишине бункера звук выстрела кажется оглушающим. Глупо. Ужасно глупо умереть вот так, отбившись от своей команды, потому что самоуверенность в собственной правоте и победе всегда заглушала здравый смысл. Зачем ему два мертвых груза за спиной, если он лучший наемный убийца во всех Внешних Землях, правда? Ах, но ведь лучшим убийцей был человек, тот парень с голубыми глазами и светлыми волосами. Кажется, он умер больше трехсот лет назад. Некрасиво присваивать заслуги других себе. Вот только раз этот человек умер так давно, а ты всего лишь машина, куча металла, запрограммированная на убийства, почему газ этого сумасшедшего ученого, что имеет нездоровое желание препарировать и изучить тебя, заставляет твои легкие разрываться на части, пока ты корчишься в агонии на полу, проклиная свою невнимательность. Тот парень, что с голубыми глазами, этого никогда не допустил бы. Он всегда боролся до последнего, вырывая свою жизнь из чужих лап любой ценой. Но он умер, а твоя жизнь таких усилий не достойна. Действие газа заканчивается, когда показатели твоего здоровья почти достигли нуля, и из медленно исчезающего дыма выходит доктор Нокс. В его руке поблескивает ведомый. Сокомандники далеко, да и кто подумает спасать такого эгоистичного ублюдка, как ты. И когда холодное дуло касается твоего лба приходит осознание, что это конец. Еще один. Точно такой же, как и тысячи предыдущих. Кончики пальцев начинают подрагивать, а мир вокруг словно желе – медленный и застывший. Смерть. Она для тебя не в новинку, так вдохни поглубже своими несуществующими легкими и прими ее с распростертыми объятиями и достоинством. А тебе все равно почему-то страшно, все равно тело охватывает дрожь, словно это умираешь ты в первый раз, словно не было той тысячи таких же. Ты становился утопленником, пленником, что не желал так просто сдаваться, взрыв выплавлял твои глаза так много раз. Миролюбивые Хаммонд Роботикс даровали тебе бессмертие, не подумав о последствиях для слабого человеческого разума. А ты так этим жалким человеком и остался, что бессмертия боится. Боится до дрожи в конечностях и тошноты, подступающей к горлу. Но свой страх ты не покажешь никому, сохраняя маску хладнокровной машины для убийств. Они должны бояться тебя, они должны видеть в тебе смерть. Они не должны знать о том парне с голубыми глазами, что умер три столетия назад. Звук выстрела оглушает. На той стороне повсюду лишь инфернальная тьма и запах гнили. На конце языка чувствуется металлический привкус крови, словно во рту у тебя грязная монета. Аккуратно касаешься лба. Выстрелы ведомого вблизи ничем не лучше крабера. Блядский ученый. Что-то нежно касается ноги, заставляя тебя пошатнуться и сделать шаг назад, ближе ко мгле. Теперь хватают твою руку, затем плечо, цепляются мертвой хваткой за красный шарф. Ваш полевой врач, кажется ее звали Лайфлайн, сказала, что у тебя гаптофобия, после того, как этот придурок Мираж в порыве радости от победы схватил твою руку и поднял ее в воздух. Ты одернул ее так сильно, что мог бы с легкостью оторвать трикстеру конечность. Касания тебе не нравились. От них хотелось убежать, а как только у тебя это выйдет; засесть в душе часов на пять, смывая с себя их призрак. Ученые Хаммонда предпочитали не замечать того факта, что наркоз сработал плохо. Гаптофобией ты обзавелся триста лет назад. Вокруг все еще тьма и ты чувствуешь касания тысячи рук, что толкают тебя к свету, к жизни, такой невыносимой и ненавистной, полной страданий и жалкого самобичевания. Каждая новая смерть лишь сильнее затягивает в монотонное безумие. На складе раздается крик.