Глава 1.
19 августа 2022 г. в 21:01
Глава 1.
Ночные будни.
Спокойная ночь
Стон не нарушил покой
То стон мертвеца
Хайку, XIV век
Над деревней Идзури рассвет всë никак не поднимался. Ночь была подобна жирному ворону, который объелся мертвечины настолько вдоволь, что не смог взлететь, упал да накрыл крылом целую провинцию. Пока над землями Каи хозяйничала густая, давящая темнота, ни одна сельская душа не бродила по полям и тропинкам, ну а здесь, в Идзури, предпочитали спать даже цикады. Но в одной хижине горел свет. — Папа, а можно мне завтра поиграть с Мизуки? — спросил мальчик лет шести, переместив взгляд с бумажного фонаря в глаза отца, сидящего напротив. Отец вздохнул. — Нет, Рэйко. Я же говорил… Мизуки приболела. Мальчик Рэйко в досаде надул щëки и посмотрел в пол, после чего тихо произнес: — Она скоро поправится? — Не знаю. Нужно… просто надеяться. — Я надеюсь, что она скоро поправится. — Я тоже… — грустно вздохнул отец и повторил: — Я тоже… После минуты тишины мальчик снова посмотрел на отца. В голосе мелькнула оживлëнность: — Чем будем заниматься завтра? Отец чуть резко поднял голову и издал секундное хмыкание, настраиваясь на новую тему. Соорудив ответ, сказал: — Завтра идëм в поля, уже пора насыпать валы. Скоро сезон дождей. Мальчик кивнул и стал смотреть на фонарь. Его взгляд склеился с размытым пятном огня, горящего за бумажными стенками. Казалось, мальчик не думал ни о чëм в этот момент, но вскоре он опять обратился к отцу: — А вечером, после работы… Может, сходим проведать Мизуки? Рэйко, продолжая смотреть на фонарь, не заметил, как отец виновато поджал губы. — Не стоит, Рэйко. Ей нужен покой… Из груди мальчика выпорхнул удручëнный вздох. Понимание того, что вместо Мизуки завтра его ждут лопата, земля и комары, навеяло скуки. Рэйко прикрыл глаза и широко зевнул. — Иди-ка спать, Рэйко. Завтра рано вставать. Поднявшись, Рэйко ушагал и задвинул сëдзи. Отец продолжал сидеть и глядеть на фонарь. Со временем жëлтое пятнышко становилось всë более блëклым, сужалось, будто тоже хотело спать. Отец встал и собрался задуть фонарь, но вдруг в дом постучали. Мужчина насторожился и прислушался, не показалось ли. Стук повторился, громче. Хозяин дома направился к дверям. — Кому же это не спится? — подумал он, несколько удивлëнно, ведь соседи предпочитали не беспокоить его ночью. Мужчина раздвинул входные сëдзи и взглянул на позднего гостя. В прихожей стоял незнакомец. Он был одет в кимоно насыщенного, по-королевски чëрного цвета, такого, который, наверное, можно назвать идеальным чëрным. Оби на талии был затянут крепко, держа в покорной неподвижности два меча. Человек был ростом чуть выше среднего и не особенно широкий в плечах, но его статуеподобная выправка выдавала в нëм воина солидного. На голове покоилась аккуратная амигаса, чуть наклонëнная вперëд, а лицо закрывала железная маска с чертами, искажëнными гневом. — Доброй ночи. Я пришëл в дом старосты этой деревни? — голос незнакомца звучал приглушëнно. — Доброй ночи, господин, — мужчина поклонился. — Всë верно. Вам нужен ночлег? Проходите. Воин достал из-за пояса катану и поставил у входа, после чего, сняв варадзи, поднялся на дощатый настил. Деревенский староста зашагал через зал в сторону сëдзи, за которыми, должно быть, располагалась комната для гостей, но воин окликнул его: — Я не по поводу ночлега. У меня есть разговор. Староста обернулся: — А? Так вы с делом… Что ж, слушаю. Гость сел на татами, староста расположился напротив. Между ними стоял тускнеющий фонарь. Для соблюдения формальности хозяин дома предложил еды, но воин ожидаемо отказался. Он пришëл с делом. — Днëм по дороге сюда я встретил крестьян из вашей деревни. Они сказали, что вас беспокоят духи. И тогда староста понял, кто к нему пришëл. Как, наверное, все жители Каи, от простых селян до местных даймë, он тоже слышал пару историй об охотнике на ëкаев. Кто-то говорил, что этот человек был ронином, желавшим вернуть честь и былую славу. Другие подозревали в нем шпиона мятежного императора Го-Дайго, и советовали быть с ним осторожнее. Третьи же, настоятельно рекомендуя не иметь с «охотником» никаких дел, утверждали, что он сам был духом. Впрочем, железная маска сочеталась со всеми этими версиями. Две последние особенно пугали старосту, но сейчас, когда этот человек сидел в его доме с вакидзаси за поясом, лучше и безопаснее было довериться первой. Тем более, в числе ее положений было: «он добросовестно выполняет свою работу». Скрыв волнение, староста вздохнул и кивнул. — Верно, господин. Вот уже четвëртые сутки. Знаете, в доме нашего сакадзукури… какая-то чертовщина. Вы разберëтесь? — Рассказывайте. Староста добавил масло в чашу фонаря, приглушëнное освещение комнаты начало яснеть. Староста бегло посмотрел в сторону сëдзи, за которыми спал сын. Затем в глаза воину, сделав плавный жест ладонями, тем самым прося разговора на тихих тонах. Воин кивнул, и староста начал шëпотом: — В общем, умерли они все на днях. Он, жена и две дочери. Мы, когда обнаружили, позвали целителей. Те говорят, что их отравили каким-то сильным ядом. Уж не знаю, кому он насолить успел, впрочем, уже неважно. Целители сказали, что лучше подождать до ночи, чтобы ядовитые испарения наверняка развеялись, и уж потом хоронить. Мы так и сделали, вернулись затемно. И вот тогда… Тела его не нашли. Жена и дочки лежали, бледные, глаза мутные, ноги все уже пятнами затекли, а отца не было. Староста остановился, чтобы перевести дух. Воин, задумчиво прищурившись, спросил вполголоса: — Что-то ещë изменилось в доме? Староста ответил сразу, как только наполнил грудь воздухом: — Да. Знаете, было какое-то странное ощущение там… Какое-то присутствие или, скорее… полуприсутствие. Мы поначалу не обратили внимания и взялись тела омывать, но оно нарастало, пугало. Чудилось, будто вот-вот что-то появится в комнате. — Так-так… Староста сглотнул слюну, скопившуюся от говорения, и продолжил: — Какая-то неизвестность приближалась. Мы не стали испытывать судьбу. Ушли. Решили: завтра, после работ, снова придëм. Тела-то надо хоронить. — И пришли? — Пришли, господин. Уже, наверное, полночь была. И вот тогда… Староста вздрогнул. — У нас поджилки затряслись. Вначале кровь увидели — много, целая лужа. Потом глядь — от жены его одно месиво осталось. Как будто стая волков поужинала. Но волков не водится здесь, господин. Мы побежали прочь. Староста снова сглотнул, на этот раз от тревоги. Его руки, покрывшись мурашками, нервозно сжимали ткань хлопковых брюк на коленях. Голос держался ровным: — Духи, духи… Мы уже не сомневались. Думали сжечь этот дом дотла, но не решились. Как знать, разозлим ещë. И оставить тоже не могли, в деревне паника зрела. И что вы думаете, господин? Дернули нас óни сунуться туда и на третью ночь. Пришли перед рассветом. Взяли фигурку Будды с собой, прошептали наговоры от нечисти, всë как полагается, зашли, с вилами на изготовку. Мы прокрались туда, где дочки его лежали, отошли и затаились в углу. Стали поджидать. Ждëм, ждëм, и вдруг — фонарь наш погас. Темнота, а потом — шаги чьи-то. Тяжëлые, громкие. А нас будто заморозило: чувствуем, что двигаться не можем. Ох как жутко было… Что бы это ни была за тварь, у нее чары какие-то есть. И тут она взялась труп пожирать: мы по звуку это поняли. Староста сделал глубокий вдох, пытаясь разбавить тяжесть в груди. Его руки расслабились и спокойно легли на колени, но было видно, что внутри он все еще напряжëн, как хорошо натянутый лук. — Мы молились всем богам. Даже не заметили, как звуки затихли. Фонарь вдруг снова загорелся. Смотрим — на полу скелет. Обглоданный начисто. Благо, что чары исчезли — мы рванули наутëк и поклялись больше не возращаться в этот проклятый дом… Староста легонько хлопнул по коленям. — Вот так и было, господин. У зятя моего до полудня сердце гремело, а рыбака нашего вообще, кхм, седина взяла. Во время рассказа воин сидел со спокойным выражением, коротко кивая и впитывая. Потом поднял глаза: — Вы не ошиблись. Это проделки духов. И, судя по всему, весьма определëнных. Вам знакомо такое явление, как «дзикининки»? Староста выглядел сбитым с толку. — Ээ… Нет, господин. Ни разу не слыхал. А это, верно, оно и есть? — Скорее всего. По крайней мере, в обратном случае я буду удивлëн. Староста замялся. — А что может быть в обратном случае? — Ничего из того, с чем я бы не справился. В любом случае у вас есть возможность к утру уже забыть об этой проблеме. — И дорого берëте, господин? — О, ни в коем разе. То, что творится у вас — одна из самых простых задач. С этим справится любой из моих учеников. Так что — всего шесть сë риса и двадцать медных кобусэн. — Нуу… Вполне-вполне, господин. — Где найти этот дом? — Выйдете на главную улицу, пройдëте мимо колодца, вскоре увидите перекрëсток. Налево, улочка будет сужаться и плавно сворачивать к домам. Их немного — тот, где бочки стоят — это он. — Хорошо. К рассвету будет готово. Воин поднялся. Староста встал следом и поклонился. Когда воин исчез за полутьмой прихожей, староста задул фонарь.***
Близ Идзури, в окружении камышей у берега маленькой и, наверное, безымянной речки, горел костерок. Пять человек сидели у огня с маленькими глиняными чашками. — Ну и гадость! — прервал тишину звонкий голос. — Почему мы должны пить это капустно-ячменное недоразумение, когда у нас в мешке камэоса собственной персоной! — Обладатель столь звучного голоса, невысокий, щуплый, темноволосый мужчина, искренне недоумевал. — Э, не обижай его, — справа ответил другой голос — очень низкий, басистый, но почему-то загадочно мягкий. — Добрый напиток. Впрямь говорю, добрый. Не обижай его, Ли. — Добрый напиток? — взъерошился Ли. — Дерьмо это, пойло для скотины, а не напиток! Тьфу! Он демонстративно сплюнул. Струя густой зелëной кашицы плюхнулась в траву. Из-за отвращения морщины на лице стали чëтче. — У тебя нет выбора, Ли, — медвежий бас оставался спокойным и по-странному мягким. — Либо ты пьëшь это, либо Идза будет недоволен. Морщины Ли разгладились и пришли в прежнее, почти незаметное состояние. Он спокойно вздохнул и почесал щетину. — Идза, Идза… — проворчал Ли. — Ну ладно. Я что, против, что ли?.. Над камышом повисло молчание. Ли выглядел смиренным, но раздосадованным. — Идза ерунды не скажет, — прозвучал женский голос напротив. Резковатый и довольно низкий. Резкость была естественной, давно привычной, а тон, едва идущий к миловидному лицу, неуловимо завораживал. — Этот состав хорошо освежает разум. Да и по вкусу не моча, скажи, Доруин? Доруин, хозяин мягкого баса, сузил брови. — А я что, по-твоему, пробовал мочу? Не обижай меня, Йоко. Его голос — глубинный, тягучий, плавный, так тонко балансировал на грани детской обиды и зловещей угрозы, что заставлял девушку Йоко одновременно и раздражаться, и забавиться. — Ха! — Ли взорвался смешком, как петарда. — А она-то знает, Доруин! — Так! — голос Йоко резанул воздух, как затупленное лезвие. — Вы двое, хватит паясничать. Сидим, пьëм и ждëм. В начале воцарившегося молчания последние слова будто висели в воздухе, а потом их развеял порывец ветра, принëсший тухлый запах цветущей воды и лягушачье кваканье. Ли поглядел на грузный пеньковый мешок, навьюченный на приземистую лошадь, которая стояла в сторонке и без особенного удовольствия жевала камыш. — Пьëм, это хорошо, конечно… — Даже не думай, — Йоко поймала его взгляд. — Вот мало ли там не какое-нибудь очередное чучело, а целая орда голодных кëн-ши? И в каком месте будет твоя концентрация? Не дождавшись ответа, Йоко категорично кивнула: — В поганом. — Вот-вот, — поддержал Доруин. Они одновременно отхлебнули напитка и уставились на костер. Все молчали. Ли недовольно цедил овощную невкусность через зубы, уходя в свои мысли. Вдруг кто-то слева легонько потряс его за плечо. Ли дëрнулся и повернулся. — З-з-знаешь, я в-все-таки советую тебе воздерживаться от воз-злияния. Ведь, как г-говорил Будда… — Иди ты к чëрту, Тободзу! И Будду своего прихвати! Тободзу, круглоголовый монах, отпрянул и насупился. — Я бы п-п-попросил тебя… — К ч-чëрту иди… — устращающе прорычал Ли. Тободзу отсел от него подальше. Опустив глаза, он достал из-под ярко-красной рясы льняную тряпочку и начал гордо вытирать вспотевшую лысину. — Не обижай его. — И ты катись, Доруин, к своим камуям! Или как это у вас… — Успокойся, Ли, — Йоко сказала сдержанно, но твердо. — И ты молчи, женщина! И вообще не трогайте меня! — Ли перешëл на откровенный крик и выплеснул остатки напитка в костер, отчего пламя дрогнуло и недовольно зашипело. — Вкусно тебе? — нервно обратился Ли к стихии. — Как дровишки лопать, горазд, а такое, нравится? Вот и мне нет! Йоко и Доруин встретились взглядами и, поджав губы, покачали головами. Затем они уставились на Ли, который продолжал бубнеть и ворчать. Тободзу тем временем, сложив ладони и украдкой глядя в небо, беззвучно что-то нашептывал. — Все только и знают, что рот затыкать, — причитал Ли. — А как сами языками чешут? Ага. Слово им скажешь, они тебе двадцать! Ну, Йоко, что ты молчишь? А ты, Доруин, чего умолк? Давайте, скажите, что я дурак и пьяница! Тободзу! Я так соскучился по твоим нравоучениям! Даже вообразить не можешь! А ты, Кендзи, хочешь что-нибудь вставить? Ли повернулся в сторону, куда свет костра не доходил. Там, в тенях камышей, сидел человек, одетый в потëртую накидку грязно-бежевого цвета. Он был едва различим на фоне зарослей. Голова была опущена, как и соломенная каса, закрывавшая почти всë лицо. Ли смотрел на него несколько секунд, пытаясь прожечь взглядом, но тот никак не отреагировал на его реплику. — А Кендзи… как всегда, — вздохнул Ли и махнул рукой. Он сделал несколько глубоких вдохов, а потом поднес к губам чашку. Вспомнив, что там больше ничего нет, Ли одëрнул руку и шëпотом выругался. Следом умолк. — Остыл? — спросила Йоко. Как только Ли поднял на неë взгляд, его глаза вспыхнули искрами, предвещавшими новую тираду. Но прежде, чем он успел открыть рот, раздался шорох в камыше. Все повернули головы. — Так, отбросы, — сказал вышедший из зарослей, — без происшествий? — Угу, — кивнула Йоко. — Ну, что там, Идза? Поправив маску и отряхнувшись, Идза зашагал к лошади. На ходу махнул рукой. — А, ничего. Дзикининки. Сам пойду. Сидящие у костра понурились. — Да… негусто нам работы в этих пустошах, — посетовал Доруин. Идза развязал мешок и запустил туда руку. Выудил небольшой флакон, который представлял собой бамбуковую трубочку, с обеих сторон закупоренную глиной. Спрятав за пояс, продолжил рыться в мешке. — Ничего, — ответил он, — риса хватит на три дня пути. Как раз дойдëм до той самой чащи. Посмотрим, что скажет Ядзируси-ками. Если опять не повезëт, пойдем в Гëду. Уж там, надеюсь, дела найдутся для нас. — Надеемся… — протянула Йоко. Вскоре Идза достал из мешка керамическую бутылку. Еще не повернувшись, он уже чувствовал, как его спину прожигают два уголька. — Лови. Проделав несколько свистящих пируэтов над костром, бутылка очутилась прямо в руках Ли. Его глаза загорелись еще ярче. Он взял еë поудобнее и с дурацкой улыбкой наблюдал, как на глиняном теле бутылки появились два склизких белых шара со зрачками, нарисовалась такая же безумная улыбка, а с боков вылезли ручки и ножки. Бутылка показала язык и состроила гримасу, а затем вернулась в обычное состояние. Пробка вылетела сама по себе, в нос Ли ворвался аромат сакэ. — Ох, благодарю! — воскликнул он. А дальше, не обращая внимания на отечески-снисходительный взгляд Идзы, на полунадменные улыбочки Йоко и Доруина, игнорируя молитвы Тободзу и игнорируя игнорирование Кендзи, Ли соединился губами со своим, пожалуй, лучшим другом — алкоголем. Его кадык только и успевал прыгать вверх-вниз, струйки сакэ бежали по щетине, стекая по шее под ворот рубахи. Опустошив бутылку до дна, Ли с заплывшими счастьем глазами начал шарить по траве в поисках пробки. Спустя полминуты поисков и икания, он снискал успех. Ли закупорил бутылку и положил рядом с собой. Внимая благостному бульканью, когда камэоса наполнялась новой порцией сакэ, Ли улыбнулся, лëг на спину. И засопел. Идза завязал мешок и посмотрел на остальных: — Мы продолжаем путь рано утром, так что берите пример с Ли. В плане сна, вы поняли. Тушите костëр, Кендзи на дозоре. С этими словами Идза исчез в камышах. Зевая, Доруин взял палку и принялся ворошить костëр, до тех пор, пока не умолк последний язычок пламени. Затем он встал и, прихватив с собой пустую чашку, побрëл к реке. Доруин вернулся и залил водой тлеющие угли. Йоко и Тободзу уже лежали, засыпая, Ли продолжал блаженно сопеть. Кендзи стоял в стороне и смотрел вдаль, поглаживая рукоять вакидзаси. Еще раз зевнув, стараясь сделать это потише, Доруин лëг и закрыл глаза. Вдруг раздался неприятный, резкий звук, похожий на свиное хрюканье, вырвавший всех из дрëмы. Затем сразу — сдавленный хрип и стон. Доруин выругался про себя: это проснулся Ли. Ли повернулся на бок и сразу начал что-то ворчать, но слов было не разобрать, язык у него воспроизводил лишь звукосочетания. Доруин боролся с желанием стукнуть его по голове, но всë же закрыл глаза и попытался уснуть. Когда призрак сна уже закружил над ним, пеленая сознание сладким туманом, сквозь этот туман пробился чëткий, членораздельный шëпот: — Мне одному всегда не по себе, когда наступает очередь Кендзи? Доруин распахнул веки и зло уставился на Ли, который продолжал: — Разве не боитесь, что он нас всех ночью прирежет? — Закройся ты, дай поспать! — шëпотом рыкнула Йоко, не размыкая глаз. — Я-то закроюсь, не переживай, — тихо заверил Ли. — К утру мы все закроемся… Доруин вздохнул и закрыл глаза, не желая тратить воздух на бесполезные угрозы. — Правда, Кендзи? — не унимался Ли. — Ну, что молчишь? Все мы знаем, как ты на большой дороге купцам глотки резал. И нас, убогих, не пожалеешь. Эх, молчите все, что ж… Мертвецам подобает… Кажется, все уже спали. Ли разочарованно вздохнул и стал хлопать рукой по земле, ища своего глиняного приятеля. С каждым разом движения становились более вялыми, а глаза смыкались до тех пор, пока Ли не уснул.***
Бесшумно и осторожно, в лучших традициях синоби, Идза перешагнул покосившуюся бамбуковую изгородь. Прошëл по тропинке мимо грядок, свернул, покрался вдоль домов. Тëмным пятном проскользнул между двумя хижинами, выходя на главную улицу, остановился, пригляделся. Напротив, на фоне почти чëрного неба отчëтливо виднелись истинно чëрные очертания крестьянских жилищ, и одно их них было гораздо больше остальных — дом старосты. Кивнув сам себе, Идза пошëл по главной улице. Небо неторопливо, едва заметно синело, начинались утренние сумерки. Идза тоже не торопился. До восхода солнца у него была ещë, как минимум, добрая половина часа, чего с лихвой хватит на его задачу. Вот справа мелькнул силуэт колодца, через минуту-другую Идза вышел на перекрëсток. Повернул налево и двинулся по узкому проулку. Хоть утро уже приближалось, деревня еще томилась под тëмным, замыливающим глаза коконом. Сбавив шаг, Идза достал из-за пояса бамбуковый флакон. Остановился. Самое время. Длиной трубочка была не больше двух сун, но содержимое, купленное в лавке чудес у шамана-каннуси, действие имело долгое и полезное. Идза выдавил глину с одной стороны и поднëс флакон ко рту. Сморщился. Это был порошок из высушенных кленовых листьев, который предписывалось смочить в слюне, пожевать и проглотить. Горько, вязко, противно, как пыль. Однако свойства компенсировали и мерзость, и цену. Настало лëгкое головокружение, а через несколько секунд тьма перед глазами расступилась. Направившись дальше, Идза уже мог вместо размытых тëмных бастионов по бокам улицы чëтко различать листья вараби во всей их структуре, серебристые метëлки веерника, колючки чертополоха… Улица тянулась с плавным изгибом, как у меча тати, и, по всей видимости, вела в обособленный район деревни. Дома по бокам закончились, а сорные заросли сменились кустами цветущих азалий. Вскоре Идза заметил, что под ногами больше не пыль, а вымощенная камнем тропинка. Когда тропка закончилась, а изумрудово-алые стены цветов раскрыли свои объятия, Идза оказался в особом, благоустроенном районе Идзури. Здесь стояли большие добротные дома, каждый из которых имел свой двор, усаженный гортензиями и магнолиями. Шагая теперь по дощатой дорожке, Идза внимательно смотрел по сторонам. Бочки, бочки… Он пока не замечал дома сакадзукури. Может, староста что-то напутал? Ах, вот они. В одном из дворов, под соломенным навесом теснились десятки пузатых бочонков. Аккутарно уставленные в несколько рядов и этажей, они представляли милое глазу зрелище для любого ценителя. Идза загляделся: знать, не меньше двух коку каиского сакэ, что ждëт в тени своего часа, насыщаясь хвойным ароматом криптомерии и благословениями богов. «Хорошо, что Ли здесь нет», — подумал Идза, и с этой мыслью направился к дому покойных. Это была большая минка, даже больше, кажется, чем дом старосты. Что ж, отлично: против таких существ, как дзикининки, пространство будет очень кстати. Войдя в прихожую, Идза остановился. Сëдзи в гостиную бросили раздвинутыми, поэтому весь поток скверных впечатлений сразу хлынул ему в лицо. Вонь заползла в ноздри, будто рой червей, и пробрала нутро мелкой, гадкой дрожью. Голодный визг мух медными нитями вшивался в уши и мозг. Когда Идза ступил в гостиную и глянул на то, что когда-то было женой сакэвара, он убедился в своей правоте, узнав почерк дзикининки. На костях багровели несъеденные куски мяса, которые эта тварь любит оставить на пару деньков для пущей аппетитности. Идза зашагал дальше, приметив на большом пятне запëкшейся крови не следы, а прямо шлейфы от крестьянских гэта. Чуть дальше валялись вилы. Идза не винил крестьян. Перешагнув по-летнему пустующий очаг, он увидел в углу гостиной останки дочерей. Маленький скелетик, как и говорил староста, был обглодан начисто, рядом, окружëнное мухами и смрадом, лежало нетронутое тельце. Идза к нему еще вернëтся. Сейчас же он прошëл дальше и принялся раздвигать все перегородки-фусума. Таким образом пространство минки превратилось в одну большую комнату, и сквозь призму кленового зрения казалось просторным квадратом, затянутым лëгкой бледно-серой пеленой. Вернувшись туда, где была гостиная, Идза взял оставленный крестьянами фонарь и достал из него чашу. Посмотрев в дальний правый угол минки, он напомнил себе: «Духи приходят с северо-востока». Идза острожно направился туда и, остановившись в нескольких шагах от стены, вылил на пол масло. Затем подошëл к ближайшей отодвинутой перегородке и достал ее из пазов. Вынув тряпочку, он хорошенько прошëлся ей по длине верхнего паза. Когда ткань достаточно напиталась воском, Идза посмотрел на разлитое масло и начал отмерять расстояние. «Нет, он хоть и неуклюжий, но ноги сильные», — Идза отошел еще на два шага, присел и стал натирать пол. Закончив, он вернулся в гостиную и, отмахиваясь от мух, взял тело девочки. Перетащил в левый угол дома, аккуратно прислонил к стене, встал рядом. И стал ждать. Спустя несколько минут Идза почувствовал присутствие. Воздух — затхлый, душный воздух становился более осязаемым, давящим, будто живым. И вот Идза уже стоит в незримом окружении чего-то настолько вязкого, что ощущает себя насекомым, попавшимся в сети паука. Был бы он душевнобольным, не выносящим тесных комнат и тоннелей, уже давно бы сошел с ума. Не то что двинуться — даже мышцей шевельнуть почти невозможно. А в правом углу уже собралось черное марево — круговорот теней, шипящих, голодных, обретающих очертания. Скоро они проявят себя, обратившись в плоть. Но Идза не был бы охотником на духов, не будь у него своих путей. Он прогнал все мысли, расслабил тело и ждал. Ждал, пока всë вокруг не померкло в его сознании, всë, кроме самого себя. Он уже чувствовал, как что-то зазудело в плечах, дрогнуло и потекло вниз — медленно, к самым кистям. Руки, лишенные всякого намека на напряжение, чудились ему ветвями ивы, по которым струится животворящий сок. Идза стоял и ловил это ощущение — принятие и благоговейное поклонение силе, своей внутренней сути, сочащейся по меридианам. Он чувствовал, как тяжелеют ладони, как вибрация пробирает кожу и ровно в тот миг, когда на кончиках пальцев едва уловимо заиграло покалывание — с криком выдохнул, будто желал уподобиться ревущему óни. Из кистей прыснули волны рассеянной ки, отчего воздух в комнате покачнулся — видимо, звучно, как стяг на ветру. Теснящие чары отступили, разбежались прочь, оставляя Идзу в полной свободе наедине с тем, что прояснилось в углу напротив. Существо сидело на корточках, широко разведя колени, и глядело на него янтарными, мерцающими, ошарашенными глазами. Наружность ничем не отличалась от того, что Идза видел много раз прежде: серая кожа, кое-где собирающаяся в складки, две равнины мышц на груди, мускулистые руки, могущие переломить молодую ель, когти размером с человеческий палец. Крепкая шея и голова — лысая, похожая на булыжник с уродливыми, грубо вытесанными чертами. Лицо твари сгустилось в удивленную гримасу, но не теряло жути. В пасти желтел целый арсенал: по два клыка и четыре широких резца с каждой стороны. Всë это диво — дзикининки — напоминало горную обезьяну, но, увы, одним бамбуком ограничиваться не привыкло. Его желудок заурчал, так громко, что Идза это услышал. Нос начал подергиваться, а взгляд метнулся чуть в сторону, к телу у стены. Удивление сменилось гневом. Размашисто облизнувшись, существо вновь глянуло на Идзу. — Кто ты? Идза не ответил. Он молчал, смотрел на ëкая из-за железной маски, вооружившись одним из самых эффективных оружий — равнодушием. — Кто ты?! — взревел дзикининки, на его шее от раздражения проступили вены. Идза показательно, недовольно хмыкнул, когда до него дошел комок затхлого дыхания. Это привело существо в еще большую ярость, оно оскалилось, зарычало, выглядело так, будто вот-вот начнет бить кулаками в грудь. Лютый голод подливал масло в огонь его гнева, однако осторожность сдерживала ëкая. Чары обездвижения — чары нелюдской, скверной природы, и если человек их обошел, значит, это непростой человек. Идза вновь услышал рев желудка. Вновь поймал голодный взгляд. Шагнул, заслоняя тело девочки. «Посмотрим, какой из этого переговорщик». Существо опять облизнулось, заскрипело зубами. — Отдай мне ее. Идза усмехнулся, громко и надменно. Ничего нового он не услышал. — Отдай! Верни мне мою девочку! — взревел дзикиники. — Она принадлежит мне, и больше никому! Я съем ее и покину эту чертову деревню! «Проблески блефа?» — подумал Идза, после чего, надменно помедлив, заговорил, голос, шедший из-за маски, отдавал железом: — Твой голод неутолим, дзикининки. Ты непременно вернешься, чтобы убивать. Будешь стаскивать тела в овраги, доводить до вкуса гниения и нечистоты, будешь продолжать до тех пор, пока не опустошишь всю деревню. Потом ты пойдешь на северо-восток, куда зовет тебя сердце ëкая, и сгинешь на горных тропах, не найдя пищи. Твой голод причиняет тебе страдания, сакадзукури-сан, которые ты не заслужил. Сегодня я избавлю тебя от них и завершу твой неправедно затянувшийся путь. Идза на секунду обернулся, посмотрев на мертвую девочку. — А что до неë — еë съест огонь или земля, зависимо от того, как решат крестьяне. Голод, поистине неутолимый голод действительно приносил мучения, однако он требовал хоть малого удовлетворения — здесь и сейчас. Поэтому он взял верх над крупицами ясномыслия, которые имелись у дзикининки, и существо, оскалив зубы, прорычало: — Глупец… Порву… Он хотел было кинуться, но вдруг замер. Смотря под ноги, шагнул назад. — А ты и впрямь глупец… Масляное пятно не миновало его глаз, на удивление внимательных. Идза улыбнулся. Незаметно, под маской. Сделав ещë пару шагов назад, почти уперевшись в стену, дзикининки присел, упер руки в пол. Заревел и прыгнул. Скучный, почти усталый взгляд Идзы наблюдал, как распрямилось в полете грузное тело, как вспыхнули янтарные глаза, разверзлась пасть, брызнув белесой пеной. Как ступни с грохотом коснулись пола, потом издали визгливый, скользящий звук, сверкнули пятки. Замахали руки, ища в воздухе несуществующую опору, дом проникся огорошенным полукриком, а затем утонул в яростном грохоте, когда дзикининки рухнул навзничь. Катана скользнула из ножен. В три размашистых, пружинящих шага Идза сократил расстояние, прыгнул, приземлился на широкую, твердую грудь. Покачнулся, ощутив вдох под стопами, устоял. Огромный ëкай приподнял голову, и только его глаза блеснули пламенем осознания и гнева, как опустился клинок — резко, изящно, протыкая шею. Идза услышал, как сквозь плоть острие коснулось пола, как из пасти выполз сдавленный хрип. Вслед за ним алый родник забил изо рта дзикининки, прежний блеск глаз сокрыли веки, и существо перестало дрожать, когда его дыхание замедлилось до нуля. Ступая на пол, Идза присогнул колени, чтобы самому не поскользнуться на воске. Осторожно присел, поднял тяжелую ладонь ëкая и отрезал пару когтистых пальцев. Завернул их в лоскут ткани, спрятал, после чего протер клинок бумажным платком и вернул в ножны. Уходя, он слышал, как за спиной вьются тени, шипят спокойным и малость благодарным голосом, ускоряются, сгущаются и наконец исчезают, провожая освобожденный дух к берегам реки Сандзу. Действие клëна еще не ушло, поэтому, покинув дом сакадзукури, Идза вышел в необычный, ослепительно яркий рассвет.***
