Во имя Камелота

Ночь накануне Белтайна, казалось, была особенно темной. Даже яркая россыпь звезд, которую обычно можно было наблюдать над Камелотом, изрядно поредела. Трина ворочалась в кровати, слушая шелест листвы в саду, который доносился сквозь раскрытое окно. Ветер усиливался, с каждой минутой нарастая, и скоро тихий шепот листьев превратился практически в рев. В тишине и темноте спальни Трине начинало казаться, что деревья кричат ей о чем-то, что лес, расположенный у замка, взывает к ней. Хотя, конечно, это было лишь воображение, на которое накладывали отпечаток печаль и тревога. Через два дня ей предстоит отправиться в путь. В путешествие по королевству, которое может занять многие месяцы. Месяцы, которые могут стереть ее ковен с лица земли. Чтобы рассеять тьму мыслей, Трина потянулась к свече, стоящей у кровати на тумбочке, и зажгла. Затем перевернулась в кровати, кулаком ударяя по подушке со всей злостью и отчаянием, что скопились в душе. Два дня. У нее есть всего два дня, чтобы осуществить задуманное или навсегда покинуть Камелот, так и не выполнив своей миссии. Бабушка смотрела на нее своими глубокими строгими глазами, качая головой и нависая ястребом. «Ах, девочка, что же ты наделала», — вздохнула она. Ее руки были скрещены на груди, на лбу залегла морщина. Вот-вот да и топнет ногой от досады или погрозит пальцем. Трина сжалась, хныча. Ей не нравилось, когда бабушка сердилась. Это значило, что Трина была плохой, недостойной внучкой одной из сильнейших Верховных ковена. «Ты всегда слишком торопилась, дитя, — тон бабушки внезапно смягчился, а во взгляде искрой отразилась нежность. Такая редкая, такая ценная. И еще что-то, похожее на сочувствие. — Но теперь действительно стоило бы. Покажи ему. Покажи ему с…» Бабушка осеклась, смотря куда-то в сторону. Раздался громкий хлопок, и она пропала. Рассеялась в воздухе, оставив маленькую Трину одну посреди пустого родного дома, стены которого начали рушиться. Трина вскочила, садясь на кровати и чувствуя, как капли холодного пота стекают по лбу и щекам. Или это были слезы? Громкий всхлип слетел с губ, развеяв сомнения: она плакала. Едва она осознала это, как дверь в комнату сотряслась. Кто-то настойчиво ломился внутрь. Совершенно беспардонно и грубо. Трина спустилась на пол, оглядывая комнату на предмет чего-то, похожего на оружие для защиты. Канделябр? Банальный, но классический вариант, который вполне сгодится, раз уж нельзя использовать магию. Стук усилился. — Трина! — гремел знакомый голос. — Трина, ты в порядке?! Гавейн. Какого черта? Начиная злиться, она швырнула едва взятый канделябр на кресло и зашагала к двери. — Какого черта ты себе позволяешь? — повторила мысли вслух, открывая щеколду и с силой отворяя дверь. Совсем не в духе леди, но ей было плевать. Она все еще была испугана — и сном, и тем, что кто-то ломился к ней среди ночи. Гавейну, видимо, тоже было плевать, поскольку он ураганом ворвался в комнату, сжимая меч в руках. Он был в одних сапогах и штанах, точно наспех зашнурованных, и Трина получила возможность впервые разглядеть его голый торс. Впечатляюще. Твердые четкие мышцы, крепкое тело, сильные руки… — Что происходит? — спросила уже более спокойно, одергивая себя. Огонь злости внутри сменился жаром смущения. Оглядев все углы спальни и убедившись, что никого нет, Гавейн опустил меч и, наконец, обратил внимание на нее. — Это я хотел спросить у тебя, — он дышал учащенно, словно совершил пробежку из леса. — Ты кричала. Что? — Что? — Ты кричала. Громко. Я подумал, что шпионы Морганы узнали о тебе и проникли в замок, чтобы убить. В другое время она не преминула бы уколоть его тем, что он очень плохо выполняет свою работу, раз боится вражеских рейдов по ночам, но сейчас Трина замялась. Смущение стало сильнее, но теперь уже по совершенно другой причине. Она что, кричала во сне, как маленькая девочка? Еще и расплакалась… — Я… Мне приснился кошмар, — нехотя, признала, чувствуя, как краснеют щеки. Однако Гавейн, вопреки ожиданиям, не стал над ней издеваться и не ушел с презрением, как это делал отец. — Понимаю, — произнес серьезно и, немного помолчав, добавил, — хочешь, чтобы я побыл с тобой? Трина опешила. Она совсем не ожидала такого предложения. В нем не было обычного сарказма Гавейна — только искреннее участие и тепло. Что ей стоило ответить ему? Она молчала, желая услышать внутренний голос, но тот тоже был безмолвен. Только сердце стучало как-то по-особенному, волнуясь. Тук. Тук. Тук. Да. Да. Да. Она сглотнула, собираясь с силами произнести это вслух. Признать, что девочка из сна все еще стояла в этой комнате. — Да, — прошептала еле слышно. — Да, пожалуйста. Он внимательно оглядел ее, отмечая дорожки от слез на щеках, подходя ближе. — Не плачь, — нежно стер влагу с щеки большим пальцем. — Это всего лишь сон. Она застыла, будто примерзла к месту, боялась пошевелиться. Это прикосновение было совсем отличным от всех тех, что были между ними до этого момента. Словно поняв это, он поспешил отстраниться, отходя к креслу, стоящему подальше от кровати. — Я посижу здесь, пока ты не уснешь, — спокойно произнес и хотел было сесть, как увидел то, что лежало на сидении. — Канделябр? — смех просочился в его голос. — Серьезно? И многих врагов ты собиралась им убить? Нежность и сентиментальность момента растворились в воздухе, сменяясь знакомым раздражением. — Столько, сколько получится, — прошипела. — Возможно, мой уважаемый наставник найдет лучший способ самозащиты в стенах этой небольшой комнаты? Бросила вызов. Гавейн, принимая его, озорно улыбнулся. Он сделал пару шагов к камину, наклоняясь и беря что-то длинное и, видимо, тяжелое. — Кочерга? — так же озорно спросил одновременно с тем, как к Трине пришло осознание: она снова проиграла. — У меня не было времени разыскивать что-то получше, — скомкано оправдалась. — Ты грозил ворваться в любую минуту. Он понимающе кивнул, потянувшись рукой к голенищу сапога. Через мгновение в его руке блеснул маленький клинок. — Держи, — протянул ей. — Положи в тумбочку или под подушку — неважно. Важно, чтобы он всегда был у тебя под рукой. Снова в роли наставника. — Спасибо, — искренне поблагодарила, — у меня уже есть кинжал. Я купила его на рынке… Гавейн вновь улыбнулся. — Что ж, тогда два лучше, чем один. Тот, что купила, покажешь мне завтра, я должен на него посмотреть. — Спасибо, — кивнула, не зная, что еще сказать. На минуту в комнате повисла тишина, которая грозила стать неловкой. — Мне… Мне уже лучше, — осторожно произнесла. — Прости, что разбудила тебя. Он бегло взглянул на нее, отрываясь от нарочитого разглядывания комнаты, в которой уже бывал. — Мне уйти? — простой и спокойный вопрос. Нет. Нет, она не хотела этого. Щеки снова залились краской, заставив опустить голову вниз. И тут же краснота ее смущения стала еще ярче. Она же стояла перед ним в одной сорочке! Хвала Верховным, что сегодня она выбрала красный шелк вместо полупрозрачного белого. — Если ты хочешь, я уйду, — он сделал шаг ближе к ней. — Но если ты стыдишься, знай: в кошмарах нет ничего постыдного, — он оглядел ее медленно, отмечая, как она прячет глаза и теребит тонкую шелковую ткань. — Как и в твоем виде. Она решилась поднять глаза. — Разве леди положено появляться перед рыцарем в таком виде? Его губы дрогнули, будто он пытался подавить смешок. — Но ты не леди, так ведь? — озорство и веселье во взгляде. Трина вспыхнула. — Но я и не….! — воскликнула, но Гавейн перебил ее, подняв руки. — У меня и в мыслях не было такого! Я никогда бы так не оскорбил тебя, — примирительно и поспешно произнес. — Никогда. Трина кивнула, опять не зная, что сказать, и отворачиваясь, чтобы не увидел, как больно задели его слова. Но он, должно быть, почувствовал. — Трина? — осторожно позвал. — Трина, я не хотел тебя обидеть. — И все же обидел, — ровно произнесла. — И мы не на тренировочном поле, не так ли? Разве ты не должен хотя бы звать меня леди, даже если таковой не считаешь? Рыцарям разрешено забывать про вежливость? Да, я родилась в деревне далеко от королевского дворца, меня не учили манерам и я вообще не знаю, как мне следует себя вести здесь, но я ничем не хуже вас, сэр Гавейн. Пусть даже вы и принц, — последние слова она не говорила, а почти выплевывала, давая клубку эмоций в груди, расплетаясь, вырваться наружу. Особенно подчеркивая титулы, чтобы указать на свое пренебрежение к ним. Такое же, каким он одаривал ее. Он сделал еще один шаг по направлению к ней. — Я называю тебя по имени не потому, что не уважаю, — мягко. — Почему же тогда? — выпалила, нападая. Он покачал головой, как если бы не желал отвечать. — Так я и думала, — заключила победно. — Я называю тебя по имени, — устало повторил, — потому что ты вошла в круг Артура. Ты стала близка нам. Стала близка. От этих слов в животе что-то будто перевернулось. В памяти услужливо возникло имя, обращение: «Бриенна». — Как Бриенна? — выдала, не успев себя остановить. Он не был удивлен. — Я догадывался, что ты слышала, — произнес лишь. Ей стало стыдно. — Прости, я не хотела, я только… — Шла в библиотеку, — кивнул. — Откуда ты знаешь? — Я слышал шаги тогда в коридоре, видел свет в окнах. Все были на пиру, и только ты поспешно его покинула. — Но как ты… Ты же был с ней и не мог… — Я рыцарь, Трина. Я замечаю и знаю многое. Она смущенно посмотрела на него. — Почему ты не спросил у меня тогда, была ли это я, действительно ли слышала? — А какое это имеет значение? И что важнее, сказала бы ты правду? Трина потупилась. — Не знаю. Я не люблю лгать, но мне было бы ужасно стыдно… — Не важно, — прервал. — Уже глубокая ночь, а завтра очень насыщенный день. Леди должна выглядеть на празднике свежо и энергично. Поспи. Леди. На сей раз без издевки. — Ты останешься? — осторожно, с надеждой. Короткий кивок. — Я побуду здесь, пока ты не уснешь, как и сказал. — Почему ты делаешь это? — не понимая. Его взгляд встретился с ее, синие глаза прожигали насквозь, смотрели в душу. — Потому что очень хорошо знаю, что такое кошмары.

***

Гавейн не стал отвечать на вопросы, что значили его последние слова. Разочарованно, но с пониманием Трина кивнула и на удивление послушно отправилась в кровать, сказав, что он прав и ей нужно отдохнуть перед праздником, ведь король, наверняка, запланировал очень многое. Гавейн знал, что так оно и было. Белтайн был важен для народа, и его всегда отмечали с размахом. Ему бы и самому не мешало отдохнуть, но он уже давно привык обходиться лишь парой часов сна — несколькими часами, если повезет. И дело было не только в жизни воина и рыцаря, которую он вел. Когда Гавейн сказал, что хорошо знает, что такое кошмары, то совсем не лгал. Они мучили его с самого детства, превращая ночи в пытку, которая иногда казалась бесконечной. Если быть точнее, они приходили почти каждую ночь с того самого дня, когда отец впервые взял его с собой на казнь. До тех пор, пока он не стал достаточно взрослым и сильным, чтобы справиться с этим. С мальчиком, которым он был. С собой. В тот день было холодно, промозгло, а с неба лил сильный дождь. Гавейн плотнее кутался в меха, стараясь не дрожать: пусть только он посмеет, и отец будет очень недоволен. Ему было всего шесть, но короля Лотиана это не волновало: наследник его престола должен был быть сильным и стойким с малых лет, а еще должен уметь принимать неприятные решения и мириться с видом крови, отрубленных голов и сожженных тел. Но Гавейн не хотел мириться. Не хотел стойко смотреть с балкона замка на человека, которого пара рыцарей тащили по сплошь покрытой мокрой грязью площади к помосту в центре. Человек был стар и выглядел немощно, его плечи сотрясались от рыданий, а горло надрывали крики — он громко пытался донести до короля, что не делал, не совершал преступления. Но король был глух, как и толпа, плотнее сжимающая кольцо вокруг помоста. Предвкушение овладело ими, оно разливалось в воздухе. А еще — страх. Но, как ни удивительно, его было меньше. Пытаясь понять, какие из чувств владеют, отцом, Гавейн решился взглянуть на него. Сжатая челюсть, глаза сверкают, лицо напряжено. Нравилось ли ему зрелище или он боролся с самим собой, чтобы совершить наказание, понять было невозможно. На секунду король оторвался от разглядывания площади и посмотрел на сына: «Не смей отводить глаза». Приказ. «И не дрожи, как щенок суки». Взгляд Гавейна невольно переместился на мать, которая лишь нежно улыбнулась и протянула руку. Он не решился взять ее, боясь разозлить отца, но подошел ближе и встал рядом. Вновь обратил внимание на площадь, где голову пленника уже уложили на пень. Главное не отводить глаза. Он не отвел. Но не раз жалел об этом, просыпаясь в холодном поту в темной комнате, где не было никого. Жить маленькому принцу тоже было положено поодаль от родительских комнат и тепла. Хотя, впрочем, тепла можно было ждать только от матери. Отец нередко вел себя так, будто презирает сына — болезненного, слабого физически, порой робкого, с мягким и добрым сердцем. Ему нужен был воин, рыцарь, твердый духом, не знающий жалости к врагам и преступникам. Не рыдающий в подушку от вида слетевшей с плеч головы. Лишь одно радовало короля Лотиана — принц был умен, легко осваивал науки и более чем сносно обращался с мечом, несмотря на тщедушность. А еще он был красив — выгодная партия для политического союза. Смазливому наследнику будет легко сторговать невесту. И Гавейн давно бы стал пешкой в политической игре, если бы однажды, когда потерял мать — последнее, что держало его в холодном во всех смыслах замке, не решился бежать. Сейчас, сидя перед зажженным камином в комнате Трины, он с болью вспомнил те дни. Потерянный, в отчаянии, он тайно покинул замок. Только боги знают, сколько дней он ночевал в лесах, выживая и решая, что делать дальше. Он не думал, куда пойдет, где будет жить — знал лишь, что совсем не хочет быть наследником Лотиана. Наследником своего отца. Именно об этом он и сообщил в короткой записке, которую оставил на столе короля. Он знал: этого будет достаточно, чтобы не искали. Если вообще отец собрался бы его искать. Вырвавшись из плена мыслей, Гавейн посмотрел на сладко спящую Трину и улыбнулся. Во сне она казалась совершенно милой, безобидной и беззащитной — ни тени обычной закрытости, раздраженности и нападок. Он подбросил дров в камин, удобнее усаживаясь в кресло: ему тоже нужно немного подремать. Но сон не шел. Вслед за воспоминаниями о дне побега, пришли другие. О том, как много лет назад, в Белтайн, он встретил Артура в одной из деревень, где поселился во время своих скитаний. Тогда он уже не был ребенком, а стал сильным и крепким юношей, каким его всегда хотел видеть отец. Путешествия по двум королевствам, выживание и жизнь в нескольких деревенских семьях дала ему гораздо больше пользы и закалки, чем суровый отцовский нрав и учителя. В одной из деревень он встретил Луга — своего наставника и друга, которого не стало пару лет назад. Именно Луг научил его так ловко обращаться с оружием, как он умеет сейчас, научил всему, что должен знать настоящий воин. Луг учил его и общаться с женщинами. Он стал ему чем-то средним между отцом и старшим братом. И именно Луг долгими холодными вечерами рассказывал ему о добром молодом короле, которому все пророчили великую судьбу. Короле, которого выбрали сами боги. Гавейну, выросшему при королевском дворе, где доброта зачастую была лишь словом, слабо верилось в то, что коронованные особы могут быть так добры и заботливы, как описывал Луг. По словам наставника, король регулярно объезжал свои владения, желая лично видеть, как живет народ, в чем нуждается, помогая. Каждое слово в историях Луга звучало, как мечта самого Гавейна об идеальном правителе Лотиана, каким он когда-то хотел видеть отца и даже стать сам, но с годами, поддавшись давлению и поверив, что немощен, перестал верить в это. Столь же сложно было поверить и Лугу. Но семь лет назад Гавейну выпал шанс понять, за что люди так восхваляли и любили Артура. Увидев короля, услышав, как он говорит с людьми, как добродушно его лицо и открыто сердце, Гавейн сначала даже не поверил, что перед ним правитель. Но за время, что Артур провел в их деревне, будучи гостем, за всего каких-то пару дней Гавейну пришлось признать, что в мире бывают короли, отличные от его отца. И он был искренне рад этому. Артур провел в их деревне неделю, решив дать своим людям передышку от долгой дороги. Да и несколько домов, по его мнению, требовали починки. Мужчин в деревне было немного: большинство из тех, кто жил здесь ранее, были либо убиты, либо сами стали мародерами на дорогах, не смирившись с бедной жизнью. Остались лишь Луг, Бран, Бард, Алан, сам Гавейн да несколько мальчишек, которые были слишком малы для тяжелой работы. Именно поэтому в тот день, когда Гавейна, усталого, израненного и почти падающего на ходу от голода, занесло в деревню, Луг пригрел его, словно уличного щенка, взял на воспитание, заботился. Жены у него не было, а сына, по его словам, всегда хотелось иметь. За время восстановления деревни Гавейн сдружился с Артуром. Или наоборот — сложно было вспомнить, кто из них сделал первый шаг. Очевидно было лишь, что королю слишком сильно не хватало простого дружеского общения. И он нашел его с Гавейном: беглому принцу было плевать на титулы, и он не спешил падать ниц ни перед кем. Артуру это нравилось. Гавейн хорошо помнил тот вечер, когда раскрыл королю свой секрет. Секрет, который не знал никто, даже Луг, вложивший в его судьбу столь многое. Они сидели у костра, рядом с одним из королевских шатров, оставшись одни. Часом ранее жители деревни собрались здесь, приглашенные королем на скромный, как он считал, ужин в честь Белтайна. Артур легко делился той провизией, что взял с собой. Видя голодные лица, он зачастую не мог устоять. — Ты очень странный король, знаешь? — не выдержав, начал Гавейн, заставив Артура удивленно поднять бровь. — Ты рискуешь проделать остаток пути по королевству на голодный желудок, но все равно делишься с ними, — Гавейн кивнул в сторону домов. — Ты восстанавливаешь дома, не требуешь первым же своим словом уплаты налогов… Артур хмурился. — Это плохо? Гавейн горько усмехнулся и покачал головой. — Нет. Вовсе нет. Я лишь удивлен. — Но почему? — все еще хмурясь и не понимая. — Разве мой отец был таким плохим королем? Гавейн замер. Сейчас перед ним было открыто лишь два пути — солгать и сохранить свою тайну, сказать правду и сохранить друга. Возможно. Ведь разве может быть дружба, основанная на лжи? Да и, что скрывать, ему так хотелось признаться. Сбросить тяжелый груз с сердца. А еще где-то в глубине души зарождалась надежда, новая мечта: если ему не суждено стать хорошим королем, почему он не может служить такому? В конце концов, он точно понимал, что рожден для чего-то большего, чем жизнь в деревне, как бы тепло и хорошо ему здесь не было. — Я не знал, каким королем был твой отец, — наконец осторожно произнес. — Только слышал. Но… — он набрал в грудь побольше воздуха. — Я знаю, каким был и остается мой. Артур молчал, смотря на него исподлобья. Все еще не понимая. — Что это значит? — требовательно спросил, когда Гавейн так и не решился продолжить. — Я знаю, возможно, ты не поверишь мне, и на то есть все основания. Возможно, казнишь или прикажешь выбить дурь. Но я хотел бы служить тебе Артур, стать рыцарем, а для этого я обязан признаться. Я не просто сирота, которого Луг нашел у своего порога несколько лет назад… Что ты знаешь о беглом принце Лотиана? Артур, если и был шокирован вопросом, не подал виду. — Что он очень помог мне, оставив соседнее королевство без наследника, — не колеблясь, ответил. Что ж, и добрый король может и должен быть стратегом. Гавейн невольно улыбнулся, поворачивая голову и встречая пристальный взгляд Артура. Он долго и пристально вглядывался в глаза короля, ища в них намек на свою скорую смерть, и, наконец, ухмыльнувшись, произнес: — Не благодари. Уже позже Гавейн узнал, что Артур подозревал: его новый друг имел благородные корни. Хотя, конечно, не думал, что королевские. Гавейна выдали манеры, образованность, сквозящая в речи, да и врожденную властность, которую так упороно не замечал его отец, сложно было скрыть. Ему повезло — Артур не стал принимать поспешных решений о наказании за ложь или казни. Он разрешил Гавейну отправиться с ним, но с одним условием: когда они вернутся в замок, Артур поручит Мерлину проверить, правду или ложь Гавейн сказал о пропавшем принце. И вот он здесь, лежит в кресле одной из спален Камелота, будучи одним из лучших друзей и лучшим воином короля.