***
Я не помнил, кто мои родители, были ли они у меня и как назвали. Я обнаружил себя, совсем маленького, подобранным неизвестным мне мужчиной в бордовом одеянии. Была глубокая ночь, и я, сидя на руках у незнакомца, спасшего мне жизнь, лепетал что-то о звёздах — удивительно, как в свои четыре года я уже знал об их существовании и не мог отвести взгляда от неба. На следующее утро Красный Мужчина, как я окрестил его у себя в голове, привёл меня в большой зал, обставленный весьма скудно, но с бесчисленными, как мне тогда казалось, окнами по всему периметру, свет, струившийся из которых, слепил меня. Я не слушал, о чём он разговаривал с другими мужчинами и, в частности, с тем, кто, мне так показалось, был среди них самым главным. Всё, что мне нужно было знать, мне сообщили: Квайст Йонес — моё имя, четыре года — мой возраст, Красный Мужчина, которого на самом деле звали Хуан — мой опекун. Он сказал, что я могу звать его отцом, в ответ на что я назвал его по имени, пытаясь запомнить, как оно произносится; он не стал меня переубеждать. Когда мне исполнилось восемь лет, Хуан позвал меня в свой кабинет. Жил я вместе с ним, в небольшой квартире на территории здания, отдалённо напоминавшего замок. Толстые кирпичные стены песочного цвета, испещрённые письменами, которые я не мог прочитать, многочисленные коридоры, сменявшие друг друга, и двери, двери, двери… Я чувствовал себя крошечным муравьём, но почему-то размеренный и спокойный темп жизни этого муравейника не удовлетворял меня. Когда я пришёл к Хуану, он указал мне на стул с мягкой красной обивкой, и я покорно сел. Он даже протянул мне чашку чая, намекая, что его рассказ обещает быть долгим. — Ты знаешь, что обозначает твоё имя, Квайст? Я помотал головой, не сводя с него преданного взгляда карих глаз. Однако, мне всегда было интересно. — Оно переводится как «инквизитор». И прежде, чем ты спросишь, кто это такой, я расскажу тебе. Как я открыл для себя чуть позже, все инквизиторы были талантливыми повествователями. — Возможно, ты слышал о том, что Вселенная любит каждого из нас, и поэтому она оставила в душе каждого кусочек себя, сгусток силы, который сейчас зовётся просто «магия», — он почувствовал, что я смотрю на него, как на сумасшедшего, — Я понимаю этот взгляд. «Магия» — это та вещь, которая находится под строжайшим запретом. Ты наверняка хочешь знать, почему, ведь это — подарок Вселенной? — я активно закивал головой, торопя его продолжить рассказ, но он выдержал паузу: — Магия обладает разрушительной силой, Квайст. Тот, кто пробудит её в себе, может посчитать себя выше других. Сильнее. Лучше. Не каждый способен «активировать» её, ведь для этого нужно совершить что-то выдающееся, благодаря чему она вырвется наружу. Люди, которые этого добьются, представляют огромную опасность для всех нас. Все люди созданы равными, Квайст, и если магией не может пользоваться каждый — значит, ей не должен пользоваться никто. На протяжении всего повествования Хуан бродил по комнате, но тут он замер возле окна, устремив взгляд к небу. Я сделал пару глотков крепкого и сладкого чёрного чая, пока он не остыл, и осмелился задать вопрос: — А что делают с теми, кто пользуется магией? — Я как раз хотел сказать об этом, но, боюсь, как бы это не показалось тебе слишком жестоким… — он взглянул на меня, а я ему улыбнулся, как бы говоря ему продолжать, — Их сжигают, Квайст. Именно для этого и существует организация, в главном здании которой ты сейчас находишься. Инквизиция. Я задумался: — Тогда инквизиторы — это те, кто состоят в этой организации и сжигают людей? — Верно. И когда ты вырастешь, то станешь одним из них. Глава уже занял место для тебя. После этого разговора Хуан начал преподавать мне необходимые будущему инквизитору науки. Я знал несколько языков, включая латынь, умел быстро считать, писать и читать. Пусть он и не был хорошим отцом, человеком он был замечательным.***
Я видел эту процедуру множество раз. Чаще в ней принимали участие женщины, мужчины — совсем редко. Посреди площади, расположенной прямо напротив главного здания Инквизиции, возводили высокий столб, к которому толстой цепью приматывали осуждённого мага или ведьму. Под столбом сооружалась поленница, которую перед началом «процедуры очищения», как называл её Хуан, обильно поливали водой. Сожжение проводилось почти каждый день, в одно и то же время. Я стоял в толпе наравне со всеми и смотрел, как поджигают поленницу. Многие, кто поддерживал инквизицию, подкидывали хворост или издавали одобрительные возгласы. Первое время я наблюдал за этим с восторгом. Я молился, чтобы Боги простили его душу, чтобы Вселенная дала ему ещё один шанс и чтобы в следующей своей жизни он не совершал такой ошибки, как пользование магией. Я искренне верил, что мои молитвы будут услышаны, а мучения, вызываемые огнём, стоят того, чтобы заслужить Вселенское милосердие. В более осознанном возрасте что-то произошло со мной. Я перестал посещать «процедуры очищения» каждый день и предпочёл наблюдать за ними из окна своей комнаты. Когда же Хуан убеждал меня выйти на площадь, меня каждый раз трясло; благо, из-за слёз я плохо видел само пламя. Успокаивался я лишь тогда, когда чувствовал тепло руки своего опекуна на своём плече, но к тому моменту «процедура» уже была окончена, и он провожал меня домой. В то время я был очень раним и чувствителен. А ближе к моменту моего посвящения я перестал испытывать что-либо по этому поводу. Казалось, мой организм уже был готов к тому, что вскоре мне придётся принимать непосредственное участие в этом процессе: я холодно взирал на охваченный пламенем столб, на человека, к нему привязанного, на его лицо, искажённое от боли, страха и отчаяния. Даже Хуан не заметил, когда во мне произошла такая перемена. Она не притупила моего любопытства, даже наоборот, но одно я знал точно: мне никогда больше не стать тем жизнерадостным, активным ребёнком, в чьих глазах горел восторг ко всему, что он видел вокруг себя.***
Я отлично помню день своего посвящения в Инквизиторы, потому что это был мой восемнадцатый день рождения. Любого юношу, кто по достижении им восемнадцати считался достойным — а критерий был прост: не прибегать к пользованию магией, — Великий Инквизитор нарекал одним из своих подданных. Это происходило по одной и той же заученной всеми за многие годы схеме, которую предстояло знать и мне, ведь в тридцать лет я и сам должен был присутствовать на подобных церемониях. За неделю до моего совершеннолетия Хуан принёс мне небольшую, тонкую книгу и сказал, что по ней мне нужно подготовиться к грядущему посвящению. — Также, — сказал он, — тебе не нужно знать её всю наизусть, а только слова Начинающего Инквизитора, они выделены красным. И я, денно и нощно, учил её содержимое, чтобы на церемонии не ударить в грязь лицом и выглядеть достойно в глазах свидетелей моего посвящения. На самом деле особо и нечего было зубрить — слова клятвы и последовательность действий, но я хотел произвести неизгладимое впечатление; даже когда я закрывал глаза, перед моими глазами вновь всплывали строки, которые я и без того в совершенстве знал. В день моего рождения я с самого утра возник на пороге зала Великого Инквизитора — того самого помещения, куда меня впервые привели четырнадцать лет назад. Я бывал там крайне редко, но моё сердце каждый раз замирало, когда я готовился посетить это священное для многих моих будущих товарищей место. Хуан уже поздравил меня, едва я проснулся: на моей кровати лежала аккуратно сложенная форма инквизитора, в которой мне предстояло явиться в зал. Она представляла из себя длинную тёмно-красную, даже бордовую рубашку с охрового цвета воротником, широкого куска ткани, служащего в качестве пояса, простых холщовых штанов и высоких сапог с небольшим — но факт его наличия меня радовал: я чувствовал себя очень важной персоной, цокая им, — каблуком. И вот, я предстал перед Великим Инквизитором и его ближайшими подчинёнными, в числе которых был и Хуан. Впервые на моей памяти Великий Инквизитор поднялся на ноги и снял со специальных креплений за своей спиной меч. Это был прекраснейший из мечей, которые я когда-либо мог лицезреть; я мог только мечтать о подобном. Приблизительно метровой длины вместе с рукоятью, изготовленной из лакированного дуба с вставленным в неё крупным камнем граната. Лезвие в отблесках рассветного солнца показалось мне отлитым из чистого золота, хотя я знал наверняка — сталь. Я видел темнеющий на нём узор, изображавший кудрявые языки пламени. Я стоял на коленях с опущенной головой, рассматривая золотой узор на бархатном ковре, однако, я был полностью сконцентрирован и вновь и вновь прокручивал в голове слова, которые мне необходимо было произнести. — Клянёшься ли ты, Квайст Йонес, каждое мгновение существования своего на бескрайней земле нашей Вселенной пресекать всякое использование запрещённого дара магии, нести за собой справедливость, вершить правосудие над теми, кто не признает греха своего, и даровать таковым очищение Священным Огнём? — раскатами грома прозвучал голос Великого Инквизитора, эхом отозвавшись по всему залу. — Клянусь, что вся жизнь моя будет посвящена лишь исполнению Святого Долга Инквизитора, клянусь уничтожить в себе всякое магическое начало во имя Вселенной и служить вечно, — вторил ему я, и голос мой отозвался у меня в ушах, будто бы я был под водой, а на самом деле не издал ни звука, лишь рот открыв. — Да воспылает в тебе Священное Пламя Инквизиции, да осветит оно твой путь и да горит оно в сердце твоём вечно. Аминь. — Аминь, — повторил каждый из присутствующих. Мне почудилось, будто голосов в зале прозвенело не менее тысячи. Лезвие меча Великого Инквизитора легло на моё плечо, и я почувствовал, в самом деле почувствовал, как Священное Пламя разливается по мне, проникает в каждую частичку моего тела, будто сжигая меня всего дотла и тут же воскрешая из пепла, как — я упрекнул себя за такое сравнение, — давно истреблённую птицу Феникс. Все присутствующие преклонили головы перед новым членом Инквизиции и перед Великим Инквизитором. Я поднялся, поклонился всем находящимся в зале Инквизиторам, положив руку на сердце, и скрылся за дверями зала, преисполненный чувством гордости. С того самого мига весь привычный уклад моей тихой, незаметной жизни пошёл ко дну.***
Однако, с момента моего становления Инквизитором, один вопрос не давал мне покоя. Почему дары Вселенной считаются чем-то, что должно подавляться? Неужели рано или поздно не должно остаться никого, кроме Инквизиторов? Я нутром чувствовал: у всего этого должно быть логическое объяснение. Не знаю, чем я думал, когда решил, что должен познать истинное происхождение Инквизиции и причину такой ненависти к магам; возможно, я, будучи наивным юнцом, возомнил себя Искателем Правды, возжелавшим раскрыть все тайны нашей Вселенной. Однако, сам не зная, почему, даже в более зрелом возрасте я не отказался от этой идеи — она будто бы жила внутри меня, став неотъемлемой частью самого моего существования, чем-то, что иногда называется смыслом жизни. Я понял, что это — моё предначертание.