Imperie

С самого открытия ресторана Эл уяснила одну вещь: Джером всегда голоден. Для него на листке меню аккуратным шрифтом с засечками красуются бессмертный мясной пирог и какой-нибудь сладкий десерт на выбор после. Иконе преступности в психиатрической больнице едва исполнилось девятнадцать, и он питает особую слабость к ванильному и клубничному мороженому с шоколадной стружкой и карамельным сиропом; Эл не может не улыбнуться, ведь это безумно мило, когда снова и снова берет заказ Валески. Но Джером Валеска, воспитанный жестокой танцовщицей со змеями, к этому не привык; он улыбается еще ширче, линией чуть ли не от скулы до скулы, предусмотрительно считая, что побеждает в игре на повышение. Однако она не перестает быть одной из его любимых официанток, с этой несменной бархатной резинкой в волосах, что держит высокий хвост, который все время поднимается, когда Эл поворачивает голову, следя за порядком в зале или повышая на несколько тонов голос в сторону переполоха, по неосторожности созданного девчонками. — Куколка… у нас с тобой такая долгая история, а я все еще не знаю твоего имени, — он поднимается из-за стола во весь рост, чтобы быть на одном уровне, и в глазах сверкает тот самый озорной огонек любопытства, что люди зачастую видели аккурат перед своей гибелью, будь то взрыв или фатальный оглушающий выстрел в русской рулетке. Нужно держать в уме, что Джером Валеска — нашумевший убийца и психопат, который только-только сбежал из Аркхама. Сердце Эл тут же забилось, заходясь в чем-то среднем между буги-вуги и ламбадой, но отнюдь не от липкого страха. — Можешь звать меня Эл, — русая волнительно затаивает дыхание, когда он раскатистой походкой вышагивает и становится совсем рядом, так рядом, что мания, заполоняющая его до краев, вот-вот схлынет на неё следом. И этого вполне достаточно, чтобы потерять рассудок. — Эл-Эл-Эл… — пробует на вкус Джером, прекрасно зная, что это фальшивка, смотрит на неё в упор и пальцами приоткрывает вырез форменного платья, скользя пальцами по ложбинке груди, чтобы вложить подогнутые два раза купюры чаевых в чашечку лифчика. Джером склоняется и довольно шепчет ей на ухо, касаясь мочки юношескими губами с четким росчерком: «Я вернусь, куколка, и тогда мы познакомимся поближе». «Конечно вернешься», — Эл убирает посуду с остатками пирога и мороженого, пряча за полуприкрытыми веками угадывающуюся улыбку и еще один секрет. Все наперебой обсуждают нападение на участок и убийство капитана полиции. Эл за обеденным столом с Джи закатывает глаза и откладывает газету, возвращаясь к черным маслинам и греческому салату: всё это не касается их, Импери стоит и всегда стоял особняком. Он приходит через несколько дней, опьяненный собой и успехом, где-то после закрытия в то самое окно, когда Джи нужно заполнить учетную книгу, а Эл уже договорилась с поставщиками о продуктах и свободна. На втором этаже она видит его в отражении лезвия ножа, когда поправляет выбившуюся из прически прядь, и, мгновенно оборачиваясь, сжимает рукоятку крепче, от чего аккуратные ноготки почти до боли впиваются в ладонь. — Тебе нельзя здесь быть, Джером, — спокойно начинает она, опираясь об обеденный столик. — И что же ты сделаешь, куколка? Вызовешь копов? — Джером смеется клокочущим смехом, сокращая расстояние и подходя практически вплотную. Эл не отстраняется, с интересом наблюдая за ним и замирающими голубыми глазами напротив — совершенно первобытными. — А есть причины остерегаться? — вопросом на вопрос отвечают те, кто скрывают правду. Джером, неистово желающий вытащить мрачные желания каждого на свет божий, слишком остро это чувствует, снимает дурацкий передник, который только прятал женскую фигуру. Так же Джерому не терпится поступить и с ней: снять слой за слоем, пока не откроется суть. — Только если я тебе не нравлюсь. Тогда начинай кричать. Эл усмехается ему в лицо, и Джером тут же резко хватает её за предплечье, чтобы не вырывалась, тянет на себя и целует, проталкиваясь языком в рот. У них обоих делом привычки искусаны губы, и это только раззадоривает, заставляет погружаться и отвечать отчаяннее, как будто в последний раз. Джером улавливает знакомый, чуть ли не роднее материнского молока, одуряющий запах, и понимает, что тянуло его всё это время. — За всеми словами ты насквозь пропитана кровью, крошка, — он наконец находит висок до кости челюсти лезвием, блеснувшим в тусклом свете свечей, хищнически слизывая проступивший терпкий багрянец; рыжий дьявол, безумный юный бог-язычник, жаждущий перекроить пропахший порохом Готэм по своему образу и подобию. — Я всего лишь беззащитная официантка, — убеждает Эл, и Джером не чувствует сопротивления в то время, как она переходит на шепот: — Но если будешь много трепаться — я умоюсь и в твоей. Джером от души захохотал, когда острие уперлось ему в живот; жизнь скучна без риска, и Джером поглощает весь её костный мозг с особой ужасающей жадностью. Отныне опасно острый нож в их играх, нащупывающих все физические пределы боли и удовольствия друг друга — дело привычное. Он разжигает страсть, повышает ставки, и никто из них не знает, когда очередной надрез окажется достаточно глубоким, чтобы задеть артерию и вызвать кровопотерю.