Большой праздник знаний.

Часть пятнадцатая. Прости мне, северный олень. Пятое продолжение. Где быль живет и небыль… Из песни. Вместо эпиграфа… Сидела не в большой и просторной, а в тесненькой аудитории на втором этаже. В аудитории стояли обыкновенные и учебные столы со стульями, обычные, светленькие, желтенькие. И дикова́той расцветки - зеленая, очень маленькая доска, которая так противно скрипела, когда на ней рисовали или писали мелом, что вспоминалось деревенское детство, постоянные мешки с сухой и грязной картошкой. И та постоянная сухая и шершавая грязь на руках, которая, во время осеннего картофельного рытья, никогда с рук не отходит. Потому что весь день проводишь в поле. То на школьном поле вместе с одноклассниками работаешь, то на совхозном картофельном поле матери помогаешь, выбирая картофелину за картофелиной из разрытой трактором - моцепурой, картофелеуборщиком, борозды. А потом подбираешь картофель на своем, то есть родительском, огороде, после того, как пройдется по картофельным бороздам лошадь, разваливая сплошные картофельные бо́розды старорежимною, но очень полезною сохою. И вывалятся все картофелины после прохода сохи на поверхность земли. С тех пор, после каждого картофельного рытья, я ни за что не могла прикасаться ни к чему немытыми руками. Грязь скрежетала на ладонях и пальцах. И отвечало этому скрипу, шуршало и неприятно щекоталось все тело. А небольшая зеленая доска сохранила все ужасы и скоргота́ла от каждой пробежки мела не просто с картофельной - мучительным скрипом, но добавлялись ещё и визги, похожие на срежет и тот самый визг, если проведешь пальцем по влажному стеклу! Я так не любила оба этих звука. И думала: - А как же хорошо все начиналось! Я б и в летчики пошла, пусть меня научат! - Повторяла я вслед за поэтом В. Маяковским и отыскивала курсы обучения и переобучения из экономистов сельскохозяйственных, обыкновенных, в учителя́ математики! И попервонача́лу мне повезло. Институт Повышения Квалификации предлагал десятки учебных курсов. И я бы взяла их все! Но денег для оплаты двух десятков курсов просто не было! Потому что мечтала понять сама и научить своего ребенка в соответствии с передовыми новациями всей современной педагогической науки! Я даже Песталоцци, великого педагога древности читать попробовала! В тот день получала книги на первом курсе педуниверситета за свою старшую дочь, студентку этого курса и этого педуниверситета. Студентов - первокурсников тогда на другое дело отвлекли. И мне мой ребенок поручил разобраться с получением учебников в педагогической учебной библиотеке. Стояла в очереди из студенток - младшекурсниц долго. Учебники выдавали большой и толстой стопкой, но почему - то не сразу, всем комплектом учебников, а по частям… Стояла в очереди за учебниками для дочери и читала, коротая время чтением, только что полученного, но уже потрёпанного, поколениями студентов, отучившихся до нас, издания с трудами Песталоцци. В чём ценность педагогики Песталоцци, не поняла. Вроде бы, Великий и Польский мыслитель боролся за открытие школ по всей своей стране. А за что же тогда или теперь, изучая историю педагогики, должны были бороться все мы?... Это так и осталось мне неясным, потому что снова подошла моя очередь. Остаток учебников в библиотеке довыдали. А дома ждали дела и дети. И больше до Песталоцци руки у меня не дошли. Потом Великий педагог был дочерью старшей сдан. И знаниями на зачете по педагогике у дочери, и в составе комплекта учебников назад в библиотеку... А я возвращалась нынче в ПедВУЗ, шла по его полого - изогнутым и криво -загнутым белоснежным лестницам, которые поднимались с первого этажа сразу на четвертый и третий, никогда не заканчиваясь на втором этаже. И по всем изгибам и поворотам лестниц стайками стояли, сидели и висели студентки ВУЗа… Бесстрашные! Они не боялись той провальной высоты, куда не дотягивались ни ветки, ни головы финиковых пальм из ботанического сада, что был расположен на первом этаже университета. А я боялась высоты! Высота, одновременно, притягивала меня и отталкивала… Настолько боялась высоты, что казалось мне, какой - то незнакомый голос внутри меня говорил: - А вот и не подойдешь близко к перилам! - И так призывно говорил, что я дрожала от страха и подходила ближе к провалу вниз. И ближе... А голос внутри не унимался: - А если накло́нишься? - Девчонки вокруг меня сидели близко, рядом с перилами. Они не боялись высоты. Они перекидывали друг другу пачку сигарет, шариковую ручку или конспекты, безбоязненно наклоняясь и распластываясь над высотою третьего этажа, отвесными пролетами открытой лестницы, где не было перил, и твердым, каменным, полом внизу. Смотрела на них и обмирала сердцем. Не слушала больше увещеваний внутреннего голоса: - А ты так никогда на такой высоте не перегнёшься! Тебе слабо́. - Я уходила на подгибающихся от ужаса и от волнения ногах в привычную тесноту и узкость обыкновенных коридоров Униве́ра. И всё ждала, каким - то задним чутьем, какими - то ушками на спине и на макушке, что вот и вот - вот, потеряют равновесие девчонки, не смогут поймать перекидку конспектов друг другу, накло́нятся излишне стараясь поймать. И свалятся с балкона… Я уходила торопливо. Боялась услышать за своею спиной страшный хряск, визг полета или удар тела о каменный пол!... Но молодая координация движений не подводила девчат. И ничего страшного не происходило. Сидела в аудитории, рядом с зелёной, обновлённой доской. Вздрагивала каждый раз, когда по доске с визгливым скрежетом проезжался кусочек мела. В руках преподавателя визгливый мел превращался в страшное орудие уничтожения моего организма и моих ушей! Смотрела с тоскою на большую и немного выцветшую, коричневую, старую доску. По этой доске́ мел ездил тихонечко и шуршал, а не скрежетал или визжал. Но обыкновенная коричневая и лекционная доска вышла из моды, поэтому получила отставку. Вообще Вуз, на третьем своем этаже начинал быть странным местом. Шла по просторному коридору и втыкалась всем корпусом в пыльный сноп. Посреди городской и ухоженной реальности, помытых с утра уборщицей полов, сноп выглядел замученным, ненужным и диким предметом. Не так, как в деревне, когда на току прове́ивали зерно. Большая куча лежала на твердом асфальтном полу зерното́ка. А чтобы зернышки не разбегались, на асфальт настилался большой тент из брезента. До самой темноты большими лопатами подбрасывали и подбрасывали зерно, чтобы провеять его, очистить от лишней шелухи, которая попадала, иногда, в бункер комбайна, вместе с зернышками. Зерно было то теплым, то холодным, но всегда тяжелым, литым! И вся работа с зерном до поздней ночи, была работой нужной, приносила ощущуение не только усталости, но и какой - то общей причастности к уборке и сохранению урожая, почти свяшеннодействию! А выдернутый с поля сноп стоял в коридоре Учебного Заведения понурившись. И был неуместен. Стеснялся себя сам. И я застеснялась его тоже. И сноп, и я сама, были здесь, в коридорах университета, немного неуместными… Но сразу же за снопом начинался большой снеговик. Он вырезан был из пенопласта. Скрипел и хрустел, искрился всеми полиэтиленовым зернами по местам сколов! А дальше, чуднейшим чудом, происходил мамонт! Корявенькими бивнями он таращился то вверх, то вперед. Мамонту я уж совсем не поверила! Не вышел этот подсобный мамонт из Древнейшей Истории, а сваян он был из чего - то домашнего, валяного и скомканного, настолько второпях, что не становился даже чудом художественного искусства. Хотелось сесть рядом с бедным мамонтом, оплакать его, а потом потихонечку разобрать, чтобы не позорил он, своим несчастным видом шикарное здание Педагогического Университета. Но только лишь потому, что вспоминала я, как делала моя старшая дочь стопку блинов на Масленицу! И уносила её в Университет! Вернее, делала я, потому что послушно взяла под козырек, получивши указание от дочери: Испечь сто блинов к завтрашнему утру, к восьми часам утра, чтобы все блины на тарелке, прикрытой полотенчиком, чтобы были! Я послушно кивнула головой и пошла, уже с вечера, замешивать блины на опаре! - Осколки флеш - мобов собираются на третьем этаже коридоров университета - постепенно понимала я. - Всё, что бывает больше не нужно, после выступления или очередного студенческого праздника, постепенно оседает здесь, в коридорах третьего этажа Университета. Не абсолютно всё, конечно же, а только лишь самые выдающиеся экземпляры, которые и разобрать на части невозможно, потому что нельзя... И на свалку выбрасывать руки не поднимаются… Не знала, правильно ли использую это слово, «флэш - моб», но вспоминала, как шила блузку, потом создавала, ссылаясь на журнал «Бурда» описание моделирования одежды, кройки и шитья. Как распарывала недавно недоделанную дочерью - студенткой ростову́ю куклу. Потому что направление и подготовка к празднику изменились вдруг концепцией. И ростову́ю куклу дочери - студентке больше делать было уже не надо! Я сидела и разреза́ла куклу, неумело сшитую дочерью из тряпок и нужных нашей семье новых вещей. И грустила, и плакала, потому что не могла уже спасти накрепко пришитые друг к другу новые вещи, совсем по поговорке: - Что делают дочери? - Шьют, да пою́т. - А матери, что делают? - По́рют поши́тое, да плачут…