Да здравствует Король

Зарю знаменует женское ворчание: вполне привычное явление для острова пьяниц и несчастных флибустьеров, кои снова и снова избегают собственной обязанности полноценно существовать — по крайней мере, не изводить своих верных, но совершенно изможденных бытовой жизнью на их отчего-то крепких плечах, жён. Да и, откровенно говоря, жëнами несчастных назвать сложно — многие разбойники придерживались некоторых восточных традиций и крали девушек; а если дело действительно шло к обоюдному согласию, то закрепить узы пред Богом мог лишь такой же пропитанный ромом священник. Всякий благовоспитанный человек или особо любопытный мог бы поинтересоваться — откуда на острове приверженцев анархии, язычества, среди зловонных разбойников и отпетых мошенников появилась церковь? Точно также, как и явился на этот остров всеми уважаемый когда-то командор — только священник нашёл себе пристанище в сгнившем, почти разваливающемся доме; там же и поёт по сей день себе свои молитвы, там же и пытается утешить несчастных девиц, так уставших от своих супругов. Клятва перед Богом должна была их приструнить, но как же быть, если для них — действительно отчаянных и давно пропащих пьяниц — Бога и вовсе давно уже нет (если они верили в него когда-то). Джеймс просыпается не от ярких лучей солнца, не от вони окружающих пьяниц и баров, сточных вод прямо на тропах. От чистой воды. Ледяная вода до нитки пробирает всю отсыревшую и пропахшую его потом одежду. Весь он содрогается от неожиданности, резкости и холода. Зубы бодро стучат друг о друга, свисающие пряди волос прилипают к измазанному лицу; в недопонимании смотрит на женщину, что с явным недовольством оглядывает былого командора. Она поднимает с земли ещё одно ведро с чистой водой, совсем не отличается от всех живших на острове женщин — уставшая, отчаянная и при любой возможности клянётся себе покинуть этого несчастного (уже не командора) моряка, но почему-то остаётся. — Стой! — он вытягивает руку к ней в тщетной попытке остановить. Проигнорированная просьба не успевает сойти с его губ, как вторая волна холодной воды окатывает Джеймса под недовольное нецензурное ворчание; былой служилый смахивает с лица воду, даже не смеет подумать, каким образом и откуда эта варварка принесла нескольколитровые вёдра воды — к чему ему проявлять заботу на её откровенную грубость, — Этой водой я мог помыться. — Было бы неплохо, но я преследовала другую цель, — Донна разбрызгивает на него остатки с ведра, не волнуясь ни о чувстве такта, ни о проявлении примального уважения; кажется, если бы не выгода в его явлении к ней, она бы и ведро в него бросила бы с удовольствием, — Сбить с Вас дурной запах. — Вы знаете, что будить доброго человека ледяной водой к беде? — встаёт с места командор, недовольно потирая грязными руками лицо. Понятна ли ему его плохость и упадок репутации? Более чем; Джеймс Норрингтон никогда бы в здравом уме не мог представить себе то, что происходит с ним сейчас, не представил бы и в страшном сне пропитанную потом, кровью и мочой офицерское одеяние, унижение на преступном острове — раздражение и злость проскальзывают в его тоне, почти угроза. Не понять ему, что неприятную эмоцию вызывает у него не она — он сам. — Какой же добрый человек будет нападать на женщину? — женщина почти плюёт ему в ноги, с не меньшим раздражением отбрасывает ведра в сторону – зависимость; как же ей претит мысль снова быть в заключении меж дозволенным и обязанным, зависимость от Беккета итак много не играла ей на руку в путешествии ко свободе, а план держаться близ спившегося офицера ей и вовсе не казался хорошим. Иного у неё нет, только надежда поймать около него Джека, – Идём за мной, мистер, от которого отвернулся Бог. — Стало быть, на моей стороне Дьявол, – бурчит недовольно, встаёт с места громко кряхтя. Сапоги с вымокшей подошвой громко хлюпают по лужам, Джеймс сильно жмурится и массирует свою шею с тыльной стороны – определённо, пора бы восстановить сон на удобном ложе; хотя бы более не спать на земле, оперевшись верхней частью тела о бочку с хмельным напитком. — Юмор — это не Ваша прерогатива, — парирует та, задорно проходя вперёд; летящая и почти прыгающая походка, такая несвойственная дурным и тяжёлым мыслям, — даже Дьявол нас покинул. Отныне, наши жизни в наших руках. Проходя родные узкие улочки пиратского острова, Мёрдок показывает командору источник с чистой водой. Небольшой рудник в отдали от жилого района – раннее утро действительно имеет достоинство в нелюдимости обычно шумного острова. Джеймс впервые за долгое время приводит себя в порядок, как и наслаждается пресной водой – отчего-то такой вкусной и ненасытной. Донна терпеливо ждёт, ленно осматривает пустующие улицы: утром только малая часть населения бодрствует и ведёт обыденный образ жизни; хозяйки готовят пироги из отсыревшей муки, дети веселятся и играют, перекидываясь маленькими камнями, большая часть мужчин спят либо в шатких и ветхих домах, либо на улице среди свиней в сточных водах. И картины на удивление в разных участках острова не меняются – только ближе к порту больше пиратов. Отличие их от простых островских пьяниц просто: те вооружены остро заточенными шпагами. — На юге все опрошены, — проходит к ней командор, так неловко пытаясь пригладить волосы на взлохмаченном парике. Морщинки у его глаз скапливаются, складываясь в очаровательную картину – Джеймс Норрингтон красив и более того входит в стандарт красоты, бравого жениха, о коем девицы слагают частушки и предания. — Сейчас мы и не собираемся искать вечно пьяного с милой мордашкой, — заявляет женщина и пинает нелепо лежащую на земле доску. Донна резво переводит взгляд вперёд, не смея продолжать мысли о его привлекательности: легче столкнуть комплименты на далеко несимпатичного ей пирата, — Не знаю, как Вы, но я не собираюсь выживать на одном только алкоголе. Донна снимает шляпу; волосы небрежно спадают на её крепкие для женщины плечи. Мëрдок неопрятно почесывает затылок, совсем не элегантно. Она отвратительна – идея игнорируется, исчезает в небытие после неожиданной мысли о непривычной женской раскрепощенности и даже грубости. Нечто новое, странное, близкое к абсурду. Незнакомое раннее, а стало быть сейчас непредсказуемое – тем и завораживает. Со стороны сразу слышатся недовольства работящих женщин: нынче молодёжь совсем другая пошла, а как же семья, хозяйство?

***

Джеймс Норрингтон не помнит последующие действия неожиданно появившегося альянса, или не желает помнить. Более того он осознаёт себя сейчас в глубокой ночи. Улицы размывает в одно непонятное пятно, изредко бликующее жёлтым светом фонарей. Позорная, ужасная правда — за месяцы тщетных попыток найти центр всех своих проблем у Джеймса выработалась зависимость. Мужчина громко выдыхает, пытаясь привести себя в сознание. Нет смысла. В мыслях всплывает одно лишь мгновение. Невероятная улыбка Элизабет. В пьяном бреду он хватается за сердце, чувствуя, как завывает нутро, как душа разрывает его на части. Но он готов поклясться, что она не виновна во всех его проблемах. Он готов поставить всё своё состояние только на то, что он сам виновен в том, что наделяет её улыбку большим вниманием. Наверняка, красота и милосердие, доброта девушки стали отправной, неотвратимой точкой падения командора в эту беспросветную дыру собственных сомнений, сожалений, проигрышей. Нет, её улыбка стала только первой трещиной в душе Джеймса Норрингтона, в стержне самообладания, бескомпромиссности, честолюбия. В мыслях проясняются малейшие детали, Джеймс вспоминает, как мясник на его глазах рубит ещё живую свинью и курицу. Служилый сгибается пополам, сблевывая неопределённое количество алкоголя, сплевывая горькую желчь. От одного только воспоминания бегущей без головы курицы становится только хуже. Не жизнь – рефлекс движет её телом, так чем же он отличается, раз продолжает в пьяном угаре по привычке выискивать преступника и виновника всех проблем? Открывая глаза он видит образ подходящей женщины. Пытается сосредоточиться на фигуре, дабы определить она ли идёт. Тёмные вьющиеся волосы, темные вещи, сливающиеся в одно пятно – не может понять, она ли это, или же дешёвая куртизанка. — Напился? — громко насмехается Донна и, сильно замахиваясь, хлопает того по спине. Сразу склоняется к его лицу, сжимает в пальцах его щетинистую щеку. Это определенно его спутница, — Мои слова настолько выбивают из колеи? — Шибко не радуйся, это не комплимент, — цедит сквозь зубы Норрингтон, резко отмахивается от её ладони у своего лица. Не может определить, тошнота ли это или раздражение от её присутствия особо сильно зудит. — Просто прими это. – он слышит её тяжёлый выдох, догадывается, что она отчаянно поднимает голову вверх – на кой черт она вообще связалась с ним? Он не знает, не имеет и малейшего представления. Донна более аккуратно и сочувственно кладёт одну его руку себе на плечи и ведёт за пределы пьяного острова. Командор же поддаётся её действиям и проявлениям заботы – строит догадки и теории о её отчаянном желании помочь; какова ей выгода и имеется ли она вообще? Озлобленность и резкость в действиях, словах, невоспитанность – она не та, за кого себя выдаёт; так и имеет свой не озвученный план, где он скорее всего будет являться расходным материалом. Со скрипом в зубах вспоминает их короткий диалог, в котором выяснилось, что пиратка не является Лорен Корнуэлл. — Извини, люди не совершенны! Многие лгут, многие используют других людей ради своего блага, — короткий тезис, что тот может выхватить из своей памяти, затуманенной алкоголем. Женщина сбрасывает тяжёлое тело с себя на старый, затхлый импровизированный матрас: несколько мешков из-под крупы, набитые травой и листьями. Джеймс оглядывает помещение в пьяном бреду, тонкие стены, что не выдержат ветра, отсутствие посуды и прочих предметов жилья, которые упрощают жизнь. — Ты говорила, что люди не совершенны, — говорит Джеймс, часто вздыхая. Он не сразу садится на кровати ручной работы – голову кружит, язык заплетается. Неподатливое тело не сразу принимает вертикальное положение. Капли пота стекают по его лицу, останавливаясь в небрежной бороде. — Говорила. Донна стягивает с себя ножны со шпагой, перчатку, жилет и громко вздыхает. Оставляя его без должного внимания, женщина принимается мельтешить в – по всей видимости её – доме, отпивая из расколотого кокоса оставленную когда-то воду. Ноготь нервно отстукивает раздражённый скорый темп, она находит смелости или желания продолжить кое-как начатый разговор. — Вы обвинили меня во лжи. У кого из нас нет недостатков? У Вас, к примеру, подбитое эго, что несёт Вас к алкоголю. Не Вы ли несетесь к нему, чтобы временно забыть свои проблемы? Устроить битву с местными алкашами, выйти победителем и самоутвердиться за этот счёт, — с укором смотрит на него, с каждым словом подходя ближе. Шаг за шагом, их лица разделяет лишь несколько сантиметров, носы почти соприкасаются друг с другом, — Что делает человека человеком, мистер Норрингтон? — не дожидаясь ответа, она отвечает, — Всего несколько пунктов, что ваши аристократические умы избегают. Одним из них является Несовершенство. — Хотите упрекнуть меня? — хмурит брови совсем пьяный командор. От него несет запахом любого пирата – пот, затхлая кровь, алкоголь и неуверенность, которую, словно открытую рану, прижгли львиной дозой самоутверждения. Грудь тянет вперед, взгляд его туманный – потерянный, на самом деле. — Таким образом, я упрекну всё человечество, мистер Норрингтон, — заявляет женщина, отталкивая от себя Джеймса пальцем о его лоб. Он послушно падает на матрас и тот час засыпает. Женщина оглядывает его, невероятный холод и сталь прослеживается в его спокойном лице. Это определённо человек, посвятивший всю свою жизнь службе. Хмурые брови сводятся к переносице, столь острые ощущения от одного только вида. Донна не трогает его лица, но уверена, что может обжечься о его холод или порезаться от точеных черт. Он великолепен: скрывать этот факт сравнимо с преступлением. Выталкивая мужчину на край матраса, она сама ложится рядом, подкладывая под голову свою руку и прячет лицо треуголкой. Утро наступает заметно быстро, Джеймс просыпается от ослепительных лучей солнца: затхлый домик находится на восточной стороне, что сопровождает каждое утро бодрым, ярким солнцем. Только придя в себя, он сразу падает с края матраса. Джеймс оглядывает свою партнёршу, раздражение только копится от одного только ее вида, ее улыбки. Ф Мужчина встаёт с прогнившего пола, что скрипит от каждого шага. Честно пытается быть тише, чем получается. Протяжный скрип половиц – не каждый церковный мальчик возьмёт эту ноту так звонко и протяжно. — Покидаете мой дом без единого слова, — говорит она, расплываясь в широкой улыбке. Треуголку лишь слегка поднимает, лишь бы увидеть его неудавшийся план побега, — Неужели, Вы моя любовница? Джеймс не отвечает, недовольно поджимая губы. Выпрямляется – пойман с поличным, так имей уважение к себе быть пойманным достойно. — Что же Вы молчите? Не воспринимайте мои слова о Вашем юморе серьёзно. Мне нравится, когда Вы говорите. — Я привык говорить, только когда есть что сказать, — строго говорит Джеймс хриплым, непроснувшимся голосом. — Если бы все говорили, только когда им действительно было что сказать, человечество бы онемело, — Донна встаёт снимает шляпу и встаёт с импровизированного матраса. Два лёгких шага – доски не смеют подать лишнего звука. — Хорошо, я скажу. Я готов был терпеть искрометные фразы, летящие от Вас каждый раз, стоит Вам открыть рот. Но терпеть ложь я не стану. Женщина опирается о дверной косяк, преграждает ему дорогу к выходу. — Вас не устроило моё имя? Если дело только в этом, то я могу стать Лорен, Марленой и Дездемоной – нет в этом ничего преступного. — заявляет она. Донна вскидывает брови и пожимает плечами. Хмурость его она игнорирует. Много имен имеют лишь работницы похабных домов – мысль свою он не озвучивает за остатками своей чести. — Я считал Вас аристократкой, жертвой Джека Воробья. — Вы сами придумали себе мне образ жертвенной аристократки. Я ни разу не упоминала своё происхождение. Несу ли я ответственность за Вашу фантазию о моём благородстве? Или нынче спасать обычных женщин от лап пиратов — не удел? — Вы идёте в ногу с ним за пиратство и воровство. — И что? Будто бы Вы платите за каждую несчастную бутылку рома. Будто Вы не знаете нищеты и банкротства. Не смейте ставить меня ниже себя. — Я не ставлю себя выше Вас. — Будто бы я не вижу Вашего взгляда. Вы на каждого на этом острове смотрите так, словно каждый из них обязан Вам. Ничем Вы не отличаетесь от пьяного сброда. Можете фантазировать всё, что хотите, но если предвзятое отношение останется, я выгоню Вас. — Я сам ухожу. – Ничего Вы не знаете, господин Норрингтон. – почти плюётся ему в спину Донна. Джеймс открывает дверь на заржавевших петлях и выходит из шаткой хижины, слабо толкая женщину в бок.