В эпицентре шторма

      Говорят, в эпицентре шторма — самого шторма нет. Стена ливня и ветра защищает его от холодного воздуха, там относительно ясно и тихо. Для человека, попавшего в этот «глаз» непогоды, скорость урагана на контрасте с окружающим пространством кажется небольшой. Он запросто может решить, что буря прекратилась, но это не так. Буря — вокруг него. А может быть даже внутри.       Вернувшись в Америку, Эфсун надеялась вскоре возобновить свою нормальную жизнь, ту, что была у нее до поездки на конференцию. Она рассчитывала окунуться в любимую хирургическую практику, в общение с коллегами, в написание медицинских статей для интернет-издания колледжа, которыми она баловалась время от времени. И поначалу все так и было. Эфсун с тройным энтузиазмом принялась доказывать, в первую очередь — себе, что все случившееся значило для нее не больше, чем любая другая рабочая командировка. Что ни разговор с матерью, ни встреча с Эмиром никак не повлияли на ее обычное существование, что это все она переступит и забудет, вычеркнет из своей памяти, как напугавший ее, досадный сон.       Но Эфсун заблуждалась. Оказалось, что все это время буря пряталась внутри нее, и она, вполне ожидаемо, привезла этот вихрь из неоправдавшихся ожиданий, горьких новостей и старых обид с собой.       Некоторое время Эфсун еще делала вид, что все хорошо, но ее тянуло, неумолимо тянуло назад, в тот город, который она посетила всего лишь на три дня, но который оставил после себя так много неразрешимых вопросов. Чем бы она ни занималась, казалось, что ее голова занята только одним — воспоминаниями о тех трех днях. Злясь и раздражаясь на себя, Эфсун старалась завалить себя работой, нагружалась сверх меры, придумывала все новые и новые активности, но без толку — ее все равно одолевали навязчивые мысли, от которых нигде не было спасения.       В тот вечер Эмир посадил ее на самолет, после того, как ей все же удалось купить билет до Берлингтона с десятью пересадками. Он молчал, она молчала, потому что все слова были уже сказаны, да и что толку от этих слов? Эфсун высказала ему все, что чувствовала на тот момент — между ними ничего не может быть, потому что они являются теми, кем являются: он — хирург в клинике матери и работает в Стамбуле, а она хочет держаться от госпожи Первин как можно дальше, поэтому возвращается в Нью-Хэмпшир, в родной колледж, в привычную среду обитания, где не водятся всякие голубоглазые викинги с турецким паспортом.       Было сложно сказать, кто кого отпустил в тот момент: Эмир ли ее или она Эмира, в любом случае, Эфсун была благодарна, что он не устраивал трагичных сцен и не делал театральных жестов. С нее тогда хватило самодеятельного драмкружка с головой. Теперь она частенько раздумывала, как бы поступила, если бы Эмир кинулся ей в ноги с мольбой не уезжать, а потом с горькой усмешкой понимала, что не кинулся бы. Он все понял тогда, понял, что такими методами ее не удержать и — отпустил. Да, наверное, это все же стало его решением. Тем вечером Эфсун не принадлежала себе на сто процентов: нервы расшатаны, чувства обострены. Попроси он, и она бы осталась, да только потом пожалела. Такие спонтанные поступки никогда не приносят счастья. Стоит хотя бы посмотреть на ее родителей…       Первое время от матери не было вестей, хотя Эфсун и не ожидала, что та теперь будет названивать ей, как какой-то подружке. Все-таки Первин Сойлу имела правильные понятия о человеческих границах: строго блюла свои и старалась более-менее не нарушать чужие. Мирным переговорщиком между ними выступил, как и ожидалось, Кайя Демирхан. Как-то раз он прислал Эфсун письмо, где поблагодарил за участие в конференции, выразил надежду… отметил успехи и достижения… рассыпался в пожеланиях…       А потом, будто невзначай упомянул, что его «дорогой партнер», госпожа Первин, отбыла на лечение в Бельгию. Собрав в кулак остатки вежливости и здравого смысла, Эфсун ответила на письмо, пожелав госпоже скорейшего выздоровления. И понеслось. Завязалась не до конца деловая, но и не сказать что личная переписка, в которой господин Кайя считал нужным информировать Эфсун о состоянии здоровья ее матери, а взамен расспрашивать молодого хирурга, как обстоят ее дела с учебой, практикой, жизнью в США и всем прочим.       В одном из писем Кайя Демирхан дал ссылку на сайт своей клиники, Эфсун по неразумности по ней перешла и… пропала. Оказалось, что «Блуминг Бьюти» получила какую-то престижную международную премию в сфере эстетической медицины, и на награждение отправился Эмир. На сайте красовались его фото с золотистой статуэткой в форме однокрылой бабочки. Ярко-голубые глаза по-прежнему завораживали своим сиянием, губы даже сложились в какое-то подобие улыбки, но вот в общем и целом… В общем и целом лицо Эмира было печально, и в глубине взгляда, и в чувственной линии рта залегла тоска, слишком явно читаемая и слишком хроническая, чтобы ее можно было списать на сиюминутное настроение.       Эфсун быстро оглянулась в поиске зеркал. Интересно, а какое лицо сейчас у нее? Довольное? Счастливое? Или такое же, как у Эмира, — с залегшими то тут, то там тенями плохо замаскированной грусти? Она всегда считала, что выглядит нормально, да и держится молодцом. А что еще, кроме нормальности, нужно нам в этой жизни?       С тех самых пор Эфсун зачастила на сайт клиники. Особенно в раздел «галерея», где были опубликованы портретные фото сотрудников «Блуминг Бьюти». Но не отретушированно-безупречная Первин, и не добродушно улыбающийся Кайя Демирхан интересовали ее. За их фото на странице сайта следовала совершенно особенная фотография, в которую Эфсун просто влюбилась. Эмир был снят в бирюзовом хирургическом костюме и яркой шапочке, оттеняющей цвет его глаз, и этот образ грел ей душу. Возможно, фото помогало ей представить его за работой, немного уставшего, но сосредоточенного и строгого. Какое это, должно быть, удовольствие — следить за точными движениями его рук, за плавным танцем инструментов, бросающих холодный отблеск на его лицо. Как повезло тем людям, которые видят Эмира каждый день, ассистируют ему на операциях, пересекаются в кабинетах, да хоть просто приносят кофе!       Естественно, она скучала по нему. Сейчас, когда прошло уже больше двух месяцев с момента их встречи и расставания, а его образ все никак не выветривался из ее памяти, Эфсун могла потихоньку, шепотом признаться себе, что она чертовски, до безумия соскучилась по этому человеку. И ничто в мире не могло заглушить ее тоску по нему. Каждый раз она твердила себе, что ее тянет назад непрожитое, то прекрасное или не очень, что могло бы у них быть с Эмиром, и каждый раз эта отговорка ничуть не облегчала ее боль. Сердце ныло и мешало жить дальше.

***

      В начале октября пришло новое письмо от господина Кайи. Отбросив все дипломатические расшаркивания, он сообщал, что Первин была успешно прооперирована и сейчас проходит стадию реабилитации, а ее лечащие врачи дают сдержанные, но весьма оптимистичные прогнозы. Эфсун в прострации сидела перед экраном компьютера, стараясь понять, что же она все-таки чувствует в данный момент. И после длительных размышлений пришла к выводу, что это чувство можно охарактеризовать как облегчение. Облегчение от того, что если болезнь матери, как играющее на стороне противника преимущество, отступит, то они смогут наконец выстроить нормальный диалог, где висящая между жизнью и смертью Первин не обязана будет просить прощения у дочери, если не почувствует внутреннего на то побуждения, а Эфсун, соответственно, не обязана будет ее прощать вопреки собственному желанию.       Как итог, все вернется к тому, с чего начиналось — никто никому ничего не должен.       С получением новости о здоровье матери, тревога Эфсун немного отступила. Она позволила себе расслабиться, и, наконец, сконцентрироваться на работе. А затем ее научный руководитель Сара Робертсон пригласила подопечную в свой кабинет и заговорила с ней о переводе в клинику Дартмут-Хичкок, находившуюся недалеко, но все же в другом городе, для практики в ожоговой пластике.       — Ты же всегда хотела именно этого!       — Конечно! Конечно, хотела, но… Это же целый мемориальный госпиталь…       — Эфсун, — седовласая женщина забарабанила пальцами по письменному столу, — не собиралась в принципе поднимать эту тему, но сейчас скажу. Что-то или кто-то пошатнул твою уверенность в себе в последнее время?       — Нет, Сара, — заверила Эфсун. — Такого нет.       В ответ поймала на себе проницательный взгляд серых глаз.       — Куда же тогда подевалась та Эфсун, которую я знала все эти годы? Которая готова была сражаться за свои убеждения, которая горела идеей так, что никакие пожарные расчеты не могли потушить этот огонь, а его зарево освещало едва ли не целый факультет. Куда?       — Сара, вы правы, у меня были непростые времена, семейные, скажем, сложности. Но сейчас все в прошлом.       — Откуда тогда сомнение в твоем голосе? В другие времена ты бы уже выбежала отсюда и была на полпути к Лебанону… И, несмотря на все трудности, как ты говоришь, у тебя потрясающие успехи в работе. Даже сейчас ты абсолютно готова к тому, чтобы приступить к практике в клинике. Мы нуждаемся в тебе, Эфсун. Люди нуждаются в тебе. Не позволяй неуверенности зарыть твой талант в землю.       Эфсун кивнула. Она была согласна с каждым словом наставницы, и если бы ей предстояло убедить себя в необходимости переезда, то она повторила бы их от и до.       — Позволю тебя отвлечь от тяжких дум небольшим сюрпризом, — вдруг усмехнулась Сара, крутнувшись в мягком кожаном кресле.       — Небольшим сюрпризом?       — Мы ждем у нас на факультете большую звезду пластической хирургии!       — Что? — переспросила Эфсун, не успевая обрабатывать поступающую информацию. — Какую еще звезду?       — Да-да, звезду, к тому же, твоего соотечественника! Но, — она подняла палец вверх, предупреждая Эфсун удержаться от последующих вопросов, — больше я тебе ничего не скажу. Сюрприз — он на то и сюрприз, да и сорваться может, не приведи Господь!       — И на каких условиях тоже не скажете? — севшим голосом спросила Эфсун.       — Не скажу, — Сара абсолютно по-хулигански подмигнула ей. — Все узнаешь в ближайший понедельник на собрании факультета. Там и представлю вам его.       — Его? Так это мужчина?       — Ох, вот ведь!.. Все выведаешь раньше времени! Ладно, иди и обдумай мои слова про перевод в клинику. Это будет отличным началом твоей карьеры и прекрасным местом для воплощения самых амбициозных целей.       Эфсун покинула кабинет наставницы в совершенно растрепанных чувствах. Даже вопрос о назначении в клинику померк перед новостью о приезде «звезды пластической хирургии». Мужского пола, между прочим.       «Ой, да ладно тебе, Эфсун, — проворчала она, садясь за руль, чтобы вернуться из университетского кампуса в апартаменты, которые снимала в Берлингтоне, — сколько в Турции мужчин-пластических хирургов? Да море! Просто не счесть!».       «И что, все они "звезды"?» — тут же вписался несчастный внутренний голос туда, куда его абсолютно не звали.       «Нет, не все! Но меня эта тема совершенно не интересует! Понятно? Лучше буду думать о том, что меня ждет, если я соглашусь на работу в клинике!»       Конечно, там было о чем подумать, ведь навалится куча бытовых вопросов: сообщить арендодателю, что она съезжает, поиск подходящего жилья в Лебаноне, перевозка нужных и полезных вещей (вязаный плед с алиэкспресс, любимый торшер, купленный на барахолке, столовые приборы, потому что она к ним привыкла и другими есть не собирается!), которых наберется целый контейнер. Аллах-Аллах, а если это Эмир?!       Сколько бы Эфсун не отгоняла от себя эту мысль, она прорезала ее сознание, словно яркая молния кромешную тьму. Да нет, такого быть не может. Это абсолютно исключено. Абсолютно. Абсолютно!

***

      К понедельнику кафедра пластической хирургии наполнилась всевозможными слухами. Естественно, скудность информации подогревала людскую фантазию, и пришедшая на полчаса раньше Эфсун чего только не наслушалась в ожидании начала собрания. И что загадочный хирург будет всего лишь давать платные лекции, и что на самом деле это работа по обмену, и вместо него в Турцию сошлют кого-то из практикующих выпускников, и почему бы, например, не Эфсун, раз она все равно турчанка?       — Может, прекратите судачить? — шикнула она на группку студентов, обсуждающих ее же на верхнем ряду аудитории. — Я вообще-то здесь и слышу вас! Подождите, пока мисс Робертсон все объяснит и представит этого доктора, а потом уже додумывайте непонятное.       Чем ближе был час «икс», тем сильнее Эфсун нервничала. Она нетерпеливо стучала ногой под столом, кусала губы и то и дело зачем-то озиралась. Порой ее накрывало знакомое ощущение, будто кто-то наблюдает за ней. Лекционная аудитория постепенно заполнялась под завязку, входили и рассаживались по местам все новые и новые люди, а Эфсун все никак не покидало чувство беспокойства.       Внизу аудитории стоял стол, накрытый скатертью, и два стула. Доска была занавешена белой тканью, свисающей от карниза под потолком до пола, от этого казалось что это не лекторское место, а сцена, на которую вот-вот выйдут артисты, и начнется великое представление.       Наконец, под робкие аплодисменты, в аудитории появилась Сара Робертсон. Она успокоила всех присутствующих повелительным жестом и улыбнулась:       — Дорогая семья медицинской школы колледжа Дартмут! Сегодня я хочу поделиться с вами радостной новостью, в нашем полку прибыло. И не просто прибыло, к нам присоединился человек, который отныне будет полноправным членом нашей семьи. Да, он еще молод, но его богатый опыт работы и обширные знания позволяют нам с уверенностью сказать, что в будущем он станет одним из выдающихся лекторов факультета пластической хирургии. Его карьера началась в Турции, и там он завоевал себе статус одного из талантливейших хирургов, а его имя стало синонимом слова «качество». Впрочем, довольно разговоров. Прошу любить и жаловать, Али Бычакчи!       Кто-то издал звук удивления, кто-то захлопал, кто-то принялся перешептываться с соседями по аудитории. Эфсун сидела ровно, не шелохнувшись, ошарашенная, пришибленная. Кто такой этот Али Бычакчи? Его имя ей ничего не говорило, она впервые слышала его. Возможно, этот доктор присутствовал на летней конференции в Стамбуле? Она не помнила.       В аудиторию вошел мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Среднего роста, с неопределенного цвета волосами и такими же глазами. Самый обычный человек, которого Эфсун никогда прежде не видела, даже на фото в каком-нибудь издании. Звезда? Синоним качества? Талантливейший хирург? Возможно, все возможно… Как она и предполагала, нереально знать всех пластических хирургов Турции.       Новоприбывший на хорошем английском поздоровался и представился, а затем принялся произносить дежурную речь об оказанной чести и о том, как он постарается оправдать доверие. Сара улыбалась ему во все зубы, смеялась и шутила, было заметно как ей льстит внимание доктора Али. Что ж, вполне можно было представить целевую аудиторию этого хирурга: женщины за шестьдесят, утратившие молодость и упругость кожи, но не утратившие желания нравиться мужчинам. Подтяжки, ботокс, филеры… Эфсун сделалось скучно. Она погрузилась в свои мысли и очнулась только тогда, когда знакомство окончилось и половина студентов уже разошлась.       Эфсун встала, взяв сумку, двинулась по ступенькам вниз и вдруг замерла. Возле Сары стоял Эмир, вполне себе живой и настоящий, и даже можно было сказать, во что он одет — голубую рубашку и светлые брюки. Он вполуха слушал женщину, но смотрел на лестничный проход и улыбался. Улыбался Эфсун. Не веря своим глазам, она спустя секунду продолжила путь, медленно спускаясь. Сара заметила ее и помахала.       — Эфсун! Подойди к нам. Вот тебе сюрприз поменьше, но тоже достойный внимания.       Она подошла, хлопая глазами, не зная, что сказать и куда смотреть.       — Познакомьтесь, доктор Эмир, это Эфсун Армаган, в прошлом — одна из лучших наших выпускниц, а сейчас, надеюсь, будет проходить ординатуру в той же клинике, что и вы, Дартмут-Хичкок. Эфсун, это доктор Эмир Демирхан, хирург из Стамбула. Прибыл на практику по обмену.       — По обмену? — только и нашла в себе силы переспросить Эфсун, поворачиваясь к Эмиру.       — Да, такая договоренность между нашими сторонами, — кивнула Сара. — В частную клинику «Блуминг Бьюти» отправится наш хирург, Джаред. Ну ты знаешь его, он всегда рвался на Восток.       — Знаю, — эхом отозвалась Эфсун.       — Очень приятно познакомится, доктор Эфсун, — обратился к ней Эмир, и в его взгляде прыгали плохо скрываемые смешинки.       — Мне тоже…       — Что ж, оставлю вас, — удовлетворенно улыбнулась Сара, — я обещала доктору Али показать кампус. Вверяю вас заботливым рукам Эфсун, доктор Эмир. Еще увидимся.       Как только она отошла, Эфсун уставилась на Эмира, как на приятное, но довольно затянувшееся видение, рассчитывая пристальным взглядом развеять его. Но Эмир никуда не исчезал.       — Что? — переспросил он, смеясь. — Ты слышала мисс Робертсон, теперь я весь твой, то есть вверен рукам...       — Что ты здесь делаешь?! — чуть не выкрикнула в полный голос Эфсун.       — В каких облаках ты витала, пока женщина все это рассказывала? Я приехал на практику по обмену. Вообще-то, это очень престижно иметь в резюме такую клинику, как Дармут-Хичкок. Хорошо, что подвернулась возможность…       — Как она так просто могла подвернуться? Как такое вообще возможно?       — Эфсун, — Эмир вдруг взял ее за руку, и она не нашла в себе ни сил, ни желания отнять ее, — все возможно, стоит только захотеть…       Они молча смотрели друг другу в глаза, а потом он осторожно произнес:       — Когда ты сказала, что если бы мы встретились при других обстоятельствах, то все могло быть иначе, я принял решение. Обстоятельства имеют большое значение в жизни человека, слишком большое, но не судьбоносное. Мы вправе сами творить свою судьбу, и если у нас есть воля, то и обстоятельства покорятся ей. Как я уже сказал, нет ничего невозможного. Я хочу быть рядом с тобой. Хочу начать с начала. С чистого листа. И я уверен, что ты хочешь того же.       Эфсун вопросительно подняла бровь и, прищурившись, спросила:       — Как ты можешь быть так уверен?       Эмир склонился к ней и с заговорщицким видом произнес:       — Видела бы ты свое лицо, когда в аудиторию вошел Али. Большего разочарования я в жизни не видел. Признайся, ты ждала меня? Хотела, чтобы таинственным хирургом оказался я?       — Не признаюсь! — воскликнула Эфсун, не отводя глаз от его лица.       Эмир тихо рассмеялся.       — Не переживай, твои глаза признаются вместо тебя. Ах, эти глаза околдовали меня, видишь, что происходит? Я прилетел к тебе через полмира. Все это время, вдали от тебя, я сходил с ума, не находил себе места, но я знал, что должен дать тебе время, а сейчас… Сейчас представь, что минуту назад ты познакомилась с слегка самоуверенным, но симпатичным новеньким хирургом. Добрый день, — он картинно поклонился. — Как ваши дела, госпожа Эфсун?       — Уже гораздо лучше, господин Эмир, — она не могла перестать улыбаться. — А ваши?       — А я как будто заново родился, честно вам признаюсь… Покажете мне кампус, госпожа Эфсун?       — С удовольствием, господин Эмир.       — Кстати, про удовольствия, госпожа Эфсун. Что вы делаете этим вечером? Могу я пригласить вас выпить чашечку кофе?       — Почему бы и нет, господин Эмир, я знаю одно уютное местечко…       — Эфсун, — он вдруг сделался серьезен и крепко сжал ее ладонь. — Эфсун, ты веришь мне? Веришь, что в наших силах выстроить все заново?       Его прикосновение жгло, она до сих пор не могла поверить в его реальность, но все это происходило на самом деле. То, чего она так долго и мучительно желала, сейчас сбывалось прямо у нее на глазах. Они могут начать все сначала. Нет ничего невозможного, если ты действительно этого хочешь…       Эфсун ответила на пожатие, обхватив его руку, и прошептала:       — Я верю тебе, Эмир.