Северная сторона

      Ещё со вчерашней ночи на улице шла метель. Быстрый колючий ветер разносил снег по округе и усиливал холод, который этой зимой и без того был особенно суровым. В горах, около большого поля, посреди цветущих летом лугов, стоял небольшой деревянный дом, из трубы которого уже не первый час шёл дым. На улице уже давно было темно, а по всей округе нельзя было заметить ни единого источника света, кроме небольшого огонька в окне, который, как маяк, мог привлечь заблудившегося путника, бывшего достаточно сильным и смелым, чтобы, несмотря на непогоду, продолжать идти посреди этой пустыни, где не было ничего, кроме заснеженных полей.       В этом доме никто не ждал гостей. Впрочем, так было практически всегда в зимний период, так как это место было отрезано от ближайших поселений из-за густого леса и дороги, что в такую погоду постоянно заметало, делая совершенно непроходимой. Никто не собирался никуда идти, и разбушевавшаяся стихия не пугала семью, которая в этот вечер собралась за длинным столом, чтобы провести долгожданный праздничный ужин.       В узкой столовой горели свечи. Несмотря на это, в комнате всё равно было довольно темно, от чего помещение казалось мрачным. За столом, накрытым белой скатертью, сидели шесть человек. Во главе стола — мужчина средних лет в кителе, с морщинами у глаз и с немой улыбкой на лице. Напротив него — тонкокожая тёмненькая женщина, взгляд которой был пропитан особой теплотой и нежностью. По правую сторону стола сидели двое: мальчик семи лет, не сводящий взгляда со своей тарелки, и серьёзная девочка четырнадцати лет, надевшая к сегодняшнему ужину своё самое красивое платье. По левую сторону — часто крутящийся на стуле парень, поправляющий свою чёлку и заглядывающий в тарелку своего младшего брата, сидящего рядом.       — Ровно тридцать восемь лет назад, поздним вечером, через муки, боль и волнение моей матери, на этот белый свет появился я, — голос мужчины был громким, командирским. Он делал длинные паузы между словосочетаниями. — И как же жаль, что в тот поистине прекрасный день я ещё не знал, что однажды познакомлюсь с тобой, Сельма, что эта встреча изменит всю мою жизнь, — Сельма, кладя ложку на тарелку, смущённо улыбнулась и положила руку на плечо своего старшего сына. — Я рад, что Бог подарил мне вас. Сегодня мои самые близкие люди собрались здесь все вместе, — он встал, высоко поднял бокал вина. Остальные поднялись вслед за ним. Мужчина осмотрел членов своей семьи, после чего слабо кивнул. Его взгляд передавал гордость, нескрываемое восхищение и заметно блестел, мерцал подобно ярким фонарям. — Вера, моя дорогая, прочти нам что-нибудь из того, что ты написала, пожалуйста, — опустошив свой бокал, хозяин присел обратно, наблюдая, как Вера вышла из-за стола и встала около окна, скромно сжав края своего платья.       — Я посвятила это Вам, отец, — она покашляла, глубоко вдохнула и напряглась. Девочка чуть приподняла подбородок и, посмотрев на потолок, начала говорить. Её голос был тихим, немного грубым, но она старалась говорить как можно мягче, словно отчего-то недолюбливая свою манеру речи, желая её максимально изменить.       — Иногда ты уж очень к нам строг. Иногда ты уж очень к нам мил. Иногда ты, закрывшись внизу, Втайне пустишь скупую слезу. Под звучанье божественной лиры, Ты прижмёшь к себе матушку сильно. И от запаха этих волос, Попадёшь ты в романтику грёз.       Несмотря на её попытки говорить красиво, иногда она запиналась, словно забывая слова. Но, поправляя подол платья, она выше задирала нос, глубоко вздыхала и продолжала. Вера всегда волновалась о том, хорошо ли она выглядит в глазах окружающих: она старалась произвести на них хорошее впечатление, оставить в их сердцах после себя тепло, счастье или хотя бы что-то похожее на радость. Она читала с душой, пусть и с выдуманной ей самой, с чувствами, что были рождены ей нарочно. Результатом были мягкие улыбки на лицах её слушателей. Когда её братья думали о чём-то своём, Сельма, глядя на дочь, мечтала о том, что через десять лет её полноватая розовощёкая девочка станет лучшей актрисой театра и будет независимой дамой. Дамой, которая ни в чём не нуждается и не обделена людским вниманием. Её дочери будут завидовать женщины, кланяться в ноги мужчины, а её шелка будут пахнуть дорогим цветочным парфюмом. В этих фантазиях Сельма даже потерялась и перестала обращать внимание на то, что говорила Вера. Текст её стихотворения до женщины так и не дошёл. В это же время отец Веры смотрел на свою дочь с гордостью и восхищением. Этот подарок он не находил маленьким. Ему было достаточно того, что его дочь постаралась, приложила усилия ради него в этот столь важный день. Оригинальности он не требовал, а вот внимание тогда было для него чем-то ценным, пусть в большинстве случаев в обычные дни он этого и не замечал.       Дочитав стихотворение, девушка поклонилась слушателям и села обратно за стол. Она старалась не улыбаться, потому её губы едва заметно дрожали, пока она, скрывая неловкость и легкое смущение, не начала достаточно быстро есть капусту из своей тарелки.       — Очень красиво, Вера, — с хрипотцой в голосе сказал мужчина. На его лице появилась слабая, едва заметная улыбка, которую он скоро скрыл за бокалом вина. Подобное растрогало мужчину, который пусть обычно и сохранял полную серьёзность, но в таких обстоятельствах не смог выдержать привычную ему строгость. В ответ на похвалу девушка покраснела и на её лице всё же появилась лёгкая улыбка, с которой она продолжила смотреть в тарелку, после чего потянулась к блюду с мясом и отрезала себе ещё небольшой кусочек.       — Спасибо, — добавила Вера мягким голосом. Через минуту она поняла, какими несобранными, нервными кажутся её движения, и достаточно громко положила вилку и нож обратно в тарелку. — С днём рождения, отец! — мужчина кивком головы ответил на это поздравление, не обращая внимания на то, что Вера явно чувствовала лёгкий дискомфорт и неуверенность.       — Я думаю, что нам всё-таки стоит взять тех двух кобылиц. Они сильные, крепкие — точно помогут нам по хозяйству. С ними мы куда легче отойдём от последствий зимы, — сказал мужчина, разрезая кусок мяса в своей тарелке.       — Думаешь, нам хватит еды, чтобы их прокормить? — на выдохе ответила Сельма, посмотрев на своего мужа.       — Да. Они и будут моим подарком. Неужели вы все не рады? — осмотрев свою семью, спросил мужчина с долей возмущения, на что его дети опустили головы, но никто ничего не сказал. Как, впрочем, далее смолчал и мужчина. Он стал выглядеть более хмурым, однако всё это не было тем, что смотивировало бы его отказаться от этой затеи. Мысль о приобретении двух лошадей к концу зимы, как пройдёт пора метелей, и они останутся один на один с сугробами, уже давно жила в его голове. Но проведя весь день за тем, чтобы перетаскивать дрова к печи и чинить покосившуюся лестницу в подвал, она сильнее укрепилась в его голове благодаря рассуждениям, не отпускавшим его всё это время. И сейчас, когда, кажется, все члены его семьи больше не хотели ни о чём говорить, был идеальный момент для того, чтобы также молчать и продолжать мечтать о дне, в который он придёт к Аксельсонам, протянет им деньги, а взамен получит животину, уход за которой он планировал разделить между всеми членами семьи. Он не считал это ничем выходящим из ряда вон. Это же правильно, когда все они действуют во благо их семьи и ради одной общей цели, верно?       Тишина, повисшая в доме, ещё какое-то время не прекращалась. Она нарушалась только слабым звуком треска брёвен в печи. День выдался долгим, трудным, а потому праздник, несмотря на всю его долгожданность, не вышел таким уж весёлым, как мог бы. К вечеру все стали немногословными, уставшими и даже в какой-то мере замученными.Это читалось по выражению лица Сельмы, которая после слов её мужа ещё какое-то время искоса поглядывала на Ирвинга, точно пытаясь так убедиться в том, что его инициатива несерьёзна и он поменяет это решение. Но сам Ирвинг сохранял строгость во внешнем виде, чем разбивал всякие надежды своей супруги. Когда острый взгляд мужчины коснулся Сельмы, она неосознанно вздохнула и нахмурилась, точно словив небольшой испуг.       — Пойду посмотрю, как там огонь и не нужно ли подбросить ещё дров, — сказала Сельма, вставая из-за стола и по дороге вытирая рот салфеткой. Она подошла к печи, убедилась, что дров ещё достаточно, и бросила салфетку в огонь, на некоторое время обратив свой взор в окно, за которым было абсолютно белое полотно. Не удавалось различить ни деревья, ни верхушки гор, которые с этого места обычно очень хорошо видны, ни очертание неба, ни дороги, ведущей к деревне. Они, казалось, и правда были заперты здесь. В голове Сельмы промелькнула мысль, что этот снегопад навсегда, но она быстро отбросила её, как какую-то совершенно обычную глупость и встрепенулась.       Откуда-то с улицы раздался громкий пронизывающий стук, от которого Сельма вздрогнула. «Кажется, ветка», — подумала девушка, крепче укутавшись в свою шаль и торопливо двинулась обратно в сторону стола. Но стоило ей сделать несколько шагов, как этот звук, видно не доходивший до основной части столовой, повторился снова. Услышав его опять, Сельма всё же не стала идти дальше. Она боязливо развернулась и на цыпочках подошла к окну. Она долго всматривалась в белую пелену, ничего не различая за ней, как вдруг ей показалось, что у окна появился силуэт, сильно напоминающий человека, укутанного в огромное количество лохмотьев, выделявшихся своим тёмным цветом на фоне общей белизны.       — Ирвинг! — воскликнула девушка, на что её муж, до которого донёсся этот клич, нахмурился и положил столовые приборы на тарелку. — Иди сюда, срочно! — достаточно громко добавила Сельма, крепко сжимая края своей шали и с долей шока, глядя в окно.       Услышав голос своей жены, Ирвинг несколько разволновался и напрягся, потому что, как ему показалось по интонации, случилось нечто плохое. Что-то, что требовало его немедленного вмешательства. Мужчина с тяжестью встал и направился в сторону Сельмы. Его шаг был довольно быстрым, и напоследок, перед тем, как оказаться в другой комнате, мужчина указал своим детям, что им стоит сидеть смирно и ждать их здесь.       Сначала Сельма решила, что ей почудилось. Однако, когда всё же кто-то застучал в дверь, что услышал и сам приближающийся Ирвинг, мысль о том, что это простые галлюцинации ушла и чувство волнения в разы усилилось.