Где нас нет

      Во сне я вижу дали иноземные,

Где милосердие правит... (Oxxxymiron - Где нас нет)

      Мэй нравится это место. Здесь тихо и спокойно. Выйдешь за дверь на улицу, и слух наполнится журчанием кристально чистой горной реки. Ступишь с крыльца в мягкую шелковистую траву босыми ногами, и сердце утонет в неге. Свежий горный воздух раскрывает лёгкие. Вдали раздаётся пение птиц. Яркий солнечный свет не жалит глаза. Он нежно целует кожу, как и тёплый ветер.       Лиственницы, сосны, ели тянут вечнозелёные ветви с мягкими иголками к лазурному небу. Белая сова гулко прокричит и улетит, закрыв крыльями солнце. Отовсюду пахнет лиловыми ирисами и мёдом. Сядет на плечо пушистая пчела и не причинит боли. Мелькнёт за деревьями и кустами волк — не вздумает напасть. Все звери и птицы — друзья, охранники, но не враги. С ними она в безопасности.       Звонкий смех пробуждает её, недавно проснувшуюся, окончательно. Мэй без труда определяет, откуда доносится звук. Ноги несут её вниз по реке. Ветер словно подхватывает ступни, помогает бежать. Она и сама смеётся, чувствуя в теле необычайную лёгкость. Не желая пропустить всё веселье, ускоряется и пребывает к заветному месту. К высокой иве.       Это дерево выше и толще остальных. Её ветви и листья сверкают золотом. Животные и птицы окружают его, но не подходят близко. Не доходя до него, Мэй замирает. Даже биения сердца не слышно.       У мощного ствола сидит Кадзу. Он играет с их дочерьми. Морико и Сумико прыгают на отца, щекочут, тянут за волосы, обнимают крепко.       Мэй продолжает шаг. Достигнуть дерева кажется так просто. Пару уверенных шагов, и она вновь в объятиях любимого человека. Она ступает. Один. Два. Три… Десять. Двадцать. Пятьдесят… Сто. Вера ещё не ломается. Кадзу оборачивается на шорох:       — Я верю в тебя, любимая, — не голос, шёпот, едва различимый.       На пятисотом шаге ступни чувствуют невыносимую боль, словно она ступает по незримым ножам. Но Мэй не позволяет себе издать ни звука боли, стискивает кулаки, хмурит лоб, улыбается через силу дочерям, которые машут ей руками. Она сильная. Она сумеет.       На тысячном шаге правая нога от боли подкашивается. Мэй хватается за колено. Боль тянет её вниз. Она падает…       Прямо здесь, около трона, её больная нога подкосилась, и Мэй упала. Прямо перед Ним. Ясухару подал императрице руку, не усмехнувшись, не лукавя, не гневаясь. То ли собственная беспомощность, то ли доверие толкнули её вложить свою ладонь в ладонь сёгуна. Он схватил крепко, помог второй рукой, дал опереться на себя. Весь зал притих.       — Спасибо, — робко прошептала Мэй, всё ещё держа его ладони своими.        Она боялась вновь упасть без него. Сёгун молча держал её за руки, и от его молчания по спине прошли мурашки. На безэмоциональном лице никто бы из присутствующих не разглядел никаких чувств, и Мэй бы не смогла. Это не она. Это её чутьё. Только слишком поздно. Двух хвостов оказалось чрезвычайно мало. Мэй дёрнулась в сторону. Ясухару не дал ей вырваться.       — Я любил тебя, — злобно прошептал он сквозь зубы, скрутил запястья. — Прости меня, Мэй.       Всё произошло за секунды. Ясухару Савада, продолжая крепко держать её за руки, приказал, обращаясь к кому-то через весь зал:       — Взять их!       Лязгнули мечи. Из открытых ворот повалили воины в доспехах с оружием наперевес. В голове пронеслись слова Масамунэ о том, что сёгуна нельзя считать глупцом, а они это сделали, решившись его обмануть на коронации. Его псы, ворвавшиеся чёрными тучами во дворец, не щадили никого. Застигнутые врасплох её самураи падали замертво, захлебываясь собственной кровью. Помилованный императором Масамунэ Араи упал среди первых. Он вынул катану, но оказался медленнее противника. Меч пронзил его тело насквозь. Белые торжественные одежды окрасились в багровый. Воин вцепился из последних сил в плечи убийцы, но его тут же оттолкнули ногой и занялись другими. Удары чёткие, как росчерк молнии по небу, лишали людей жизни почти безболезненно.       Даймё Нгаи Ше в страхе побежал из зала. Он не видел лезвия, стремительно движущегося в его грудь. В последнюю секунду лезвие закрыл собой Хван Одзаки. Сильный удар погубил двоих. Они легли рядом, словно в объятиях.       — Нет! — закричала Мэй. — Нет! Останови это!       Происходящее казалось сном. Кровь реками потекла по полу дворца, делая его скользким. Те из её воинов, что стояли дальше, успели выхватить мечи и вступить в битву. А она не могла ожить. Дрожала, как кленовый лист, в руках сёгуна. Как маленькая девочка молила его, давясь слезами, прекратить бессмысленную бойню.       — Нет, они не виноваты! — собственный голос казался чужим.       Чувства взяли над ней верх. Слёзы душили её, горло от крика уже болело. Чем старательнее она вырывалась, тем сильнее сдавливал запястья сёгун. Единственное, о чём она догадалась в смятении, было:       — Я отдам тебе трон, только отпусти их! Отпусти всех!       В одичавших глазах Ясухары Савады на миг возникло понимание. Она увидела в них вину и тревогу.       — Уже поздно, — вымолвил он. — Это не остановить.       — Всё, что хочешь, — продолжала она. — Прошу тебя… я в твоих руках… Нойрё будет принадлежать тебе…       За громким лязгом оружия вдруг раздался знакомый голос:       — Не вздумай, неведьма! — это был Кадзу. — Я иду к тебе!       Он был ещё жив и продирался сквозь плотные ряды сошедшихся в бойне самураев к ней. Это ли придало ей столько сил? Это ли вновь дало ей способность бороться? Она не знала, просто действовала.       Вспышка пламени отбросила к стене нескольких приспешников Савады. Такао прикрыл Кадзу. Но его самого окружило четверо. Зеркало едва спасло ему жизнь. Вместо настоящего Такао враг ударил своего воина, прячущегося за иллюзией.       Мэй шевельнула пальцами. Перед лицом Савады возник туман. Он замешкался на несколько мгновений, и это позволило Мэй вырваться из железной хватки. Она вынула из рукава веер с лезвиями и резко полоснула по лицу сёгуна. Ненависть обуяла Мэй. Ненависть к Ясухару, ненависть к самой себе за то, что недавно так легко могла уступить ему трон.       — Ты ещё можешь остановиться и сохранить жизнь! — Мэй не ударяла его больше, лишь тормозила иллюзиями. Сотворенные дрожащими руками, они недолго помогали ей. — Прикажи им опустить оружие!       — Я уже давно мёртв! — Саваду вызволил из пояса катану.       Всё вокруг словно перестало существовать. По щекам потекли одна за другой крупные слёзы. Взмах катаной. Невероятный блеск лезвия.       — Убей его, Мэй! — обратился к ней Кадзу.       Харуко Эгасира, предводитель беспощадного воинства сёгуна, настиг его на последней ступени к императорскому трону. Кадзу подскользнулся на чужой крови. Она стояла одновременно так далеко и так близко. Не зная, успеет ли, выпустила послушника. Сова впилась когтями в лицо Эгасиры. Самурай отогнал его взмахом меча, и у Кадзу появился шанс на победу. Но вдруг он остановился. Его взгляд застыл на Мэй. Пальцы опустили вакидзаси. Таким бессильным его не видел ещё никто.       Кадзу что-то сказал одними губами, а затем меч прошёл сквозь его рёбра. Синоби сел на колени. Он ещё не умер. Сердце отчаянно не желало прекращать биться. Тёплая кровь струилась по венам. Но он уже не слышал голосов, звона опьяненных чужими страданиями мечей. Перед ним не было ни дворца, ни людей, ни императорского трона. Лишь она. Она, лежащая на спине так, будто прилегла отдохнуть. Она, глядевшая на него остекленевшими глазами и улыбающаяся губами, с которых текла тонкая алая капля. Она, которая находилась так близко и так далеко одновременно.       Кадзу, несмотря на меч, торчащий из груди, полез к ней, протянул руку, но, не достигнув нескольких миллиметров, рухнул с протянутой к лицу возлюбленной рукой.       — Мэй, — сёгун бросил катану в сторону, склонившись над её телом.       Шелка увлажнились от крови. Он всхлипнул. Лбом прикоснулся к полу, задыхаясь от слёз. Громкий болезненный стон вырвался из груди. То была окончательная смерть. Не её, ни её друзей, а его смерть. Его души. Его чёрного, обугленного сердца, выженного её презрением. Зачем она солгала? Зачем не сбежала из дворца со своим несчастным синоби?.. зачем пошла на сговор с даймё?       Ясухару поднял Мэй. Холод её кожи убедил, что её больше нет. И зачем она его не убила?       На глазах у оставшихся воинов сёгун вонзил меч в свой живот и лёг около женщины, чьей любви не добился.       Мэй открывает глаза. Снова выходит из дома на улицу, откуда доносится пение птиц, детский смех. Кадзу уже рядом. Сидит на крыльце и смотрит на противоположный берег реки, девочки играют рядом, набирая воду в маленькие ручонки и бросаясь ею. Там, у самой кромки воды, лежит большой алый волк с золотыми глазами. У неё подкашиваются ноги при виде зверя. Лишь присутствие Кадзу помогает ей удержать равновесие.       Мэй присаживается, обнимает Кадзу, трётся носом о шею, не веря тому, что он жив и он рядом. В ответ он не растворяется в воздухе, а льнёт к ней.       — Лежит тут, щерится давно, ждёт чего-то, — злобно ворчит Кадзу. — Пробовал камни в него кидать, да не дают. То рука ослабеет, то камень меняет направление.       — Не тебе это решать, — строго замечает Мэй.       — Мразь, убил бы… да не успел. А сейчас не дано.       — Тихо, — обрывает она и спускается по лестнице на траву, подбирается к реке.       Волк не поднимая головы смотрит на неё с ясной мольбой о прощении. Ухает сова, поют птицы, жужжат пчёлы, дети бегают по полянке, а сердце хоть и не бьётся, болит, ноет. Она садится напротив волка, не прерывая встречи взглядов.       — Чего ты хочешь? — голос дрожит. Мэй уже не может плакать, здесь это ни к чему.       Волк скулит. Ещё больнее свербит в груди.       — Почему ты не уйдёшь?       Вновь вместо человеческих слов вой. Догадка озаряет мысли — он ждёт прощения. Её прощения. Боги прислали его сюда.       Она протягивает руку и сразу достаёт волчьего лба. Кадзу порывается остановить её, но от её жеста садится на прежнее место. Лоб волка горячий. Она чуть не обжигает пальцы.       — Не могу, слишком горячо. Не могу.       Волк повинен в том, что она здесь, что Кадзу здесь, что их нерожденные девочки теперь всего лишь глупая иллюзия, в то время как сам волк реален. Но разве есть смысл продолжать ненавидеть, как Кадзу? Может ли она наказать волка, когда это сделали боги? Нет. Она не в праве. Никто из смертных не в праве. Поэтому несмотря на жжение в ладони, Мэй гладит волка. Тот утыкается головой в её ладонь. Им обоим больно.       — Я прощаю тебя, иди с миром, — ветер разносит её слова по всему лесу.       Волк обращается человеком. Кадзу нервничает, но сойти с крыльца ему на позволяют. Мэй трогает щёку возникшего вместо волка Ясухары Савады, стирает пальцем слезу.       — Спасибо, — говорит он, его ладонь аккуратно накрывает её, и становится легче. Жар отступает.       Ясухару уходит вдаль. По ночам иногда раздаётся волчий вой, но он уже не тревожит ни Мэй, ни Кадзу, ни их дочерей. Жизнь начинается новая. Светлая.