***
Так было всегда — с Валентиной в дом входила жизнь. Бывшая патологоанатом ФЭС неумело подбросила дров, и дом наконец прогрелся как следует — кажется, впервые с прошлого лета. Она открыла влажную картонную коробку, и в кухне запахло пиццей — крепко, так невероятно по-настоящему. Она сварила кофе — на походной плите, в алюминиевой солдатской кружке, когда-то любимой у отца, — и комнаты наполнил успокаивающий, воскрешающий аромат. — Как ты вообще тут живёшь? — ворчала Антонова, разыскивая по шкафчикам специи и приборы. — Чем питаешься? Меня не было три недели, Галя. Как можно было так всё запустить? Привыкшей к пунктуальности, к болезненной аккуратности полковника, Валентине было странно и почти страшно возвращаться на старую дачу после долгих отлучек — заброшенную, пустую, полную призраков, бороться с которыми у Галины Николаевны уже не было ни желания, ни сил. Несмотря на регулярные визиты знакомых, несмотря на то, что Антонова вырывалась в Подмосковье при каждом удобном случае — на выходные, на день, на пару часов, — несмотря на успех учебников и монографий, на новости из ФЭС, на долгожданный, заслуженный, вынужденный отдых, — в Рогозиной угасал интерес к жизни, и порой Валентина ловила её взгляд, думая, что он похож на последние горячие угли в печке. — Может, всё-таки вернёшься в город? — Может быть. Весной, — неопределённо отозвалась полковник, обхватив ладонями чашку. Кофе вышел горьким, Антонова пожалела, что не захватила хотя бы сливок, но Рогозина отпила и совершенно искренне пробормотала: — Ничего вкусней не пробовала. — Почему весной? Галь? Ветер на мгновение раздул угли, и по губам полковника скользнула слабая, горьковатая, как кофе, улыбка. — Потом поговорим об этом. Расскажи лучше, как Москва. Как ребята. — Сама вечером узнаешь, — ответила Антонова, поднимаясь. — Коля с Серёжей уже едут. Оксана приедет, если сможет вырваться. Юля отписалась, что они с Костей будут попозже, но… — Может, не стоило? — мягко прервала полковник, подходя к Валентине, кладя голову на её плечо. — Если бы это был только твой день рождения, я бы ещё подумала. Но раз уж он совпал с юбилеем ФЭС… Галь, грех было не собраться. Это не только ради тебя. Это ради ребят. Ради всех нас. — Да. Может быть, — кивнула Рогозина, отступая. Усмехнулась, глядя, как Антонова собирает тарелки и чашки: — А Оксану теперь, наверное, лучше называть Оксаной Григорьевной? — Брось, — фыркнула Антонова, выдавливая в таз моющее средство. — Галь, чем ты посуду моешь? Тут уже ни капли. — Просто так, — развела руками Рогозина. — Водой. — Совсем одичала… Ладно. Осенью я точно смогу приезжать каждые выходные, а зимой… — А зимой бери отпуск и оставайся на весь декабрь, — неожиданно, с силой проговорила Рогозина, и в тоне скользнули давние, такие привычные первому составу ФЭС стальные ноты. — И Власову бери с собой. Кстати, она приедет сегодня? — Да, думаю, да. Я ей не писала, но Оксана сказала, что передаст. — Они общаются? — Общий проект за пределами Службы. Что-то научное, в Школе милиции. Кажется, методичка. — Рита — и кафедра? Никогда бы не поверила. — Полковник Рогозина — и заброшенная дача… В это тоже верится с трудом. Рогозина подняла брови и усмехнулась. Закатала рукава. Со вздохом оглядела пакеты, принесённые Валентиной. — И как ты это тащила в электричке? — Я на станции купила, — ответила Антонова, складывая грязную посуду в таз. — Давай помогу. — Между прочим, взяла муку и яйца. И зефир. Ты обещала пирог, Галка. — Пирог? Когда такое было? — Тысячу лет назад. Ещё в ФЭС. — Ещё в ФЭС, — задумчиво повторила полковник, и Вале показалось, что в глазах снова зажглись огоньки. Зажглись — и погасли. — Слушай, а… А Ванька не писал?***
И всё-таки она действительно испекла пирог — к самому приходу первого гостя. Вопреки ожиданиям, это оказались не Круглов и не Майский. — Оксана! Оксана, вон там можно обойти! — крикнула из окна Валентина. Амелина ловко обогнула огромную лужу по почти незаметным, переброшенным слева доскам и поспешила к ступеням. Дождь усилился, Оксана с силой стряхнула зонт, забежав под навес. — Нам галоши надо поставить перед той лужей, — хмыкнула Валентина, влажной тряпкой проходясь по деревянному выскобленному столу. Рогозина, отложив прихватки, отправилась открывать. Чавкнув, заскрипела разбухшая от дождя дверь, полковник выглянула на крыльцо и покачнулась от неожиданности — отбросив зонт, Амелина, крепко обняла бывшую начальницу. — Галина Николаевна… Я так рада вас видеть. — Привет, привет, Оксан, — похлопывая её по спине, улыбнулась полковник. — Оксан? Оксана?.. Рогозина отстранилась, вглядываясь в преемницу. Тушь у Амелиной слегка смазалась — видимо, от дождя. — Оксан? — Просто тяжело, — выдохнула Амелина, на секунду закрыв глаза. — Просто… Увидела вас, и… Иногда я просто не представляю, как вы справлялись. — Оксанка, — ласково повторила Рогозина. Приобняла Амелину за плечи, завела в дом. — Ничего. Ты привыкнешь. Ты же стальной сокол у нас. — Ну-ну, — усмехнулась Амелина, вытирая глаза и стягивая плащ. — Это вы — товарищ полковник. А я… — А ты даже не представляешь, сколько раз я отпаивала Галину Николаевну успокоительным, сколько раз убеждала не уходить раньше времени, — держа на отлёте испачканные в муке руки, целуя Оксану в щёку, засмеялась Валентина. Полковник закатила глаза. Амелина, встряхнувшись, аккуратно повесила плащ и оглядела просторную, переходившую в кухню прихожую. — Здорово тут у вас. — А как же, — проворчала Антонова. — Резиденция экс-главы ФЭС. Смотри внимательно. Чтоб знать, к чему идёшь. Рогозина и Амелина фыркнули хором. Резко запахло горелым. Полковник, ахнув, схватила полотенце и бросилась к духовке. Антонова подмигнула: — Оксана Григорьевна, не поможете подмести? Или должность уже не располагает? Явившиеся четверть часа спустя майор Майский и подполковник Круглов застали картину, которую на заре ФЭС сочли бы не просто сюрреалистичной; нереальной: Рогозина в растянутом кардигане крупно резала яблоки, Антонова, в фартуке и платке, колдовала над тестом, а Амелина, взобравшись на табурет, цепляла к тяжёлым шторам выпавшие крючки. — Привет честной компании! Чего это у вас дверь не закрыта? — поздоровался Сергей, плюхая на пол громадные пакеты. Круглов, опустив коробку на лавку, сбросил ботинки и прошёл к столу. Коротко, крепко обнял полковника, протянул ей что-то мелкое, вложил прямо в руки. — Поздравляю, Галка. — Ой… я и забыла… Галина Николаевна! — с табуретки воскликнула Амелина. — С днём рождения! Майский, стянув кеды, жестом фокусника вытащил из-за спины букет. К запаху кофе добавился слабый, нежный запах белых тугих пионов. — Галя, с днём рождения! С каждым годом всё краше, всё круче! Рогозина со вздохом приняла букет и поцелуй в щёку. Валентина, обернувшись на неё против света, на фоне вспыхнувшего молнией окна, с холодной, пустой печалью подумала, как она постарела. Как с каждым годом дальше, дальше во времени и в памяти уходили дни, месяцы, годы Службы, сплотившие их всех куда крепче, чем могут сплотить кровные узы. Впрочем, может быть, сегодняшним вечером всё вернётся. На минуту. На час. Внутри защемило, и воспоминания, которые сковала броня воли, шевельнулись, стали влажными и холодными, как подтаявший лёд. — Валя? — окликнула Рогозина, оглядывая кухню. — Валюш, а у нас есть ваза? Или ведро хотя бы?.. Привыкшей к пунктуальности, к болезненной аккуратности полковника, Антоновой было странно и почти страшно замечать, как Галина Николаевна теряется среди людей и вещей; как медленно, неотвратимо отпускает дом, порядок, привязанности — всё, что касается жизни и живых.***
К приезду Власовой пионы в ведре перепутались с гиперикумом и мелкими кустовыми розами. Второй букет принёс курьер — отплёвываясь от дождя, низко надвинув капюшон на глаза, отмахнувшись от предложения погреться или хотя бы выпить чаю. Третий букет, тоже с курьером, приехал аккурат перед появлением Власовой. — Я его приняла за киллера, — протирая мокрые очки, хмуро объяснила Власова. — Весь в сером, неприметный, идёт к единственному жилому дому в этом месте, тащит что-то длинное в футляре. Я, конечно, подумала, какой идиот носит оружие на виду. Но, может, послали новичка? Решили, что на товарище полковнике обломалось достаточно профи, и новичку свезёт? Рогозина хмыкнула и покачала головой, разглядывая длинную, крупную, тяжёлую лилию — покрытую серебристым напылением, единственную в роскошном бархатном футляре. Чем-то похожую на кинжал. — От кого это? — с любопытством спросила Оксана, вместе с пиджаком сбросив годы и должность. — Есть записка? — Да я без записки скажу, это Колосов. Дорого, вычурно и бездушно. — Ну уж бездушно, — усомнилась Валя, трогая твёрдые холодные лепестки с зеленоватой жилкой. — Смотри, тут даже гравировка с твоими инициалами. — Что? — Вон, смотри. По стеблю. — Это уж точно бред, — фыркнула полковник, проведя пальцем по витиеватым буквам на зелёном беззащитном стебле. — Зачем мучить цветок? — раздражённо спросил Круглов. — Зачем людей мучить, — вздохнула Рогозина. Кивнула в сторону убегающего курьера, но Амелиной, которая с некоторых пор понимала полковника куда лучше, чем прежде, подумалось: скорей всего, она говорит о себе. — Галь? — осторожно тронула её за плечо Валентина. — Так или иначе, с днём рождения, Галина Николаевна, — широко, устало улыбнулась Власова, вытаскивая из сумки завёрнутый в крафтовую бумагу свёрток. У Амелиной вспыхнули глаза: — Забрала из типографии? Успела? — А как же, — самодовольно ответила Рита, стягивая бумагу и протягивая подарок полковнику. — Учитывая, что с главой про баллистику нам помогала Таня, можете считать, что это подарок от учеников… — Подпишете хоть? — принимая свёрток, со смешком спросила Рогозина. — Там, между прочим, в дополнительных материалах есть шаблон отчёта, которому вы нас заставляли следовать, — влезла Оксана. Полковник на секунду прикрыла глаза и сглотнула. Валя подошла со спины, осторожно сжала её плечи. Обращаясь к примолкшим собравшимся, велела: — Коллеги, у нас пока самообслуживание. Кипяток в чайнике, пицца в коробке, можно погреть на печке. Заварка в нижнем левом ящике. До пяти каждый развлекает себя сам, а потом садимся за стол. — Отлично, — хлопнул в ладоши Майский, задвигая в угол мокрые кроссовки. — Девочки, может, дров вам пока наколоть? — Или какие мужские работы? — закатывая рукава, спросил Круглов. — Починить? Заколотить? Вот тогда Рогозина впервые за день засмеялась, и как будто молотком ударили по стеклу времени. Оно разбилось, возвращая их всех в стены Федеральной Экспертной Службы, и только осколки, стеклянные, мелкие, ледяные, шрапнелью били по душам, застревали в волосах.***
— Рита, Оксана, ну вы молодцы, — перелистав свежеотпечатанную книгу, проговорила полковник. Захлопнула, подняла глаза на авторов: — Но есть недочёты, даже на первый взгляд. Это итоговый вариант, или… — Сигнальный образец, — ответила Власова. — Ещё можно поправить, — добавила Оксана. — Отлично. Вот здесь, в главе, где вы говорите про криминалистические методики… — Это её часть, — с облегчением кивнула на Власову Оксана. — Моё — лабораторные практики. — Кто-нибудь, помогите с нарезкой! — крикнула из кухни Антонова. — Оксан, иди, — кивнула Власова, вынимая из сумки ручку и планшет. — А я, видимо, должна товарищу полковнику пару отчётов… Рогозина фыркнула, нашаривая на столе за спиной очки. Похлопала по кровати рядом с собой. — Рита, смотри. Организационно-тактические мероприятия, используемые при расследовании преступлений. Ты помнишь дело с отравленными ипэшниками? Там мы применяли групповые методы, и в этой главе, мне кажется, довольно похожая ситуация, можно добавить материалов. Власова склонилась над книгой, подчёркивая и записывая. Рогозина, сдавив переносицу, диктовала. На миг обеим показалось, что они вернулись в Школу милиции: одна — лектором, другая — студенткой. На миг подняв глаза на полковника, Рита зацепила взглядом пыльные полки за спиной Рогозиной — почти пустые, с мелким мусором и клочками бумаги. Книг десять на весь стеллаж, не больше. Та ли эта Галина Николаевна, которая стаскивала книги в ФЭС отовсюду? Та ли, которая, когда им приходилось оставаться в офисе во время особо сложных дел, под Валин кофе читала припрятанную в столе художку? — И вот здесь, Рита, про непроцессуальные формы, — ногтем очёркивая абзац, произнесла полковник. — Ты рассматриваешь только консультативные процессы и ни слова не говоришь об исследовательской деятельности. Даже учитывая, что об этом говорится в части Оксаны, нужно хотя бы упомянуть, иначе классификация не будет полной. Рита криво ухмыльнулась, встретившись с глазами полковника — по-прежнему стальным, дождливым, льдистым взглядом в обрамлении игольчатых ресниц. Подумала про себя: «Та же. Всё-таки та». Ветка стукнула в окно. Рогозина вздрогнула, подняла голову, но дёрнулась не к окну, а к двери. Помотала головой: — Показалось. Поднимаясь, Власова заметила под кроватью блестящий корешок и мгновенно узнала громадный альбом, который они делали к третьему юбилею ФЭС. В отличие от многих других вещей, он не был покрыт пылью.***
Глухо, звонко, тонко, грубо, стеклянно стукнули друг о друга разномастные бокалы и кружки. — За вас, Галина Николаевна! — задорно проговорила Антонова, и все, сидевшие за столом, подхватили: — За вас! — С днём рождения, Галочка, — прошептала Валентина, наклоняясь к ней и мимолётно касаясь подбородком волос. — Держись… Держись, пожалуйста. — С днём рождения, Галь, — поднял стакан Майский. — Столько лет прошло, а ты была и есть для нас огромный пример. — И друг, — серьёзно добавила Антонова. — И препод, — вставила Таня. Власова усмехнулась. — И образец, — произнесла Оксана. — И недосягаемая высота, — со вздохом ставя кружку на стол, проговорил Круглов. Глянул на Рогозину косо. Она очевидно выглядела куда лучше, чем когда они пришли: в свежей блузке, при макияже, с волосами, собранными совсем как прежде, Она очевидно выглядела куда лучше, она была почти совсем такой, какой уходила из ФЭС, и от этого память возвращала в тот день, сжимала, выбивала воздух и почву из-под ног: что дальше? Как дальше будет стоять мир? Но мир устоял, стоял до сегодняшнего дня, и Оксане, севшей в кресло полковника спустя десять лет, удавалось весьма неплохо управлять Службой. Мир устоял, но надломилось что-то внутри у каждого из них — а как могло быть иначе? — и, особенно, у самой Галины Николаевны. Круглов обошёл стол. — С днём рождения, Галка. Ты — человек, который сделал Службу. Который сделал всех нас. — Ох уж, — хмыкнула полковник, поднимаясь. Быстро сжала его руку, кивнула. Прочистила горло. — Ладно. Если на то пошло… Это я хочу поздравить вас, ребята. Служба — это то, что мы сделали вместе. Это то, что вы продолжаете делать сейчас. Знаете… Она опустила голову, помолчала мгновение. — Знаете… С Чечни осталась дурная привычка: просыпаясь, думать, что умрёшь сегодня. Так вот. Уже много лет, просыпаясь, я думаю: если умру сегодня — Служба будет тем, ради чего я жила, ради чего не жалко и умереть. Служба. То, что мы делали. Служба — и все вы. Ком встал в горле. Полковник улыбнулась. Одёрнула блузку. Села. И, одна-единственная, в грянувшем гуле поздравлений, благодарностей и смеха, услышала, как стучат в дверь. — Кого-то ещё ждём? — уточнила Юля. — Надеюсь, это не киллер? — насмешливо-удивлённо спросила Власова. — Ему же хуже, — пробормотал Майский, выбираясь из-за стола. Стук повторился. Сергей осторожно приоткрыл дверь. Сквозняк задул огонёк на оплывавшем зефиром яблочном пироге. Мгновение стояла напряжённая тишина. А потом Серёжа захохотал: — Опоздун! Широко раскрыл дверь и, вместе с дождём, с предвечерней свежестью, с грохотом и ветром впустил в дом Тихонова.***
Они сидели на полу в спальне, прислонившись к стене. Мягко светил торшер, по полу плясали рыжие лепестки, отблески пламени из печки. — Совсем как там, в Безвиле. Помните? — Помню, конечно. Из-за плотно прикрытых дверей долетали разговоры, приглушённый смех. После неразличимых слов Оксаны Иван бесстрастно проговорил: — Я ей предложение сделал. Утром. — Вот чего она как на иголках, — усмехнулась полковник. — Наконец-то. Иван со вздохом опустил голову на её плечо. Невнятно пробормотал: — Знаете, мне кажется, это… это как попытка заместить. Полковник обняла программиста за плечи. — Хватит хандрить. У вас вся жизнь впереди. — Она ведь тоже глава ФЭС. Теперь. Я не уверен, люблю ли её, Галина Николаевна. Я… Полковник приложила палец к губам. — Не надо. Не надо, Вань. Пахло мятой и выпечкой, пахло мокрой после дождя одеждой, пахло травой и пылью. Метались по полу вспышки, и шумела не облетевшая до сих пор листва. — А помните «Уран»? — Конечно, помню. — Я чуть с ума не сошёл. Подумал тогда: если с вами что-то случится, я не буду жить. — Как видишь, со мной всё хорошо. До сих пор. Тихонов поднял голову, болезненно блестя глазами. — А со мной? Со мной, Галина Николаевна? Она притянула его к себе, обняла крепче. — С тобой тоже. Как твои клиники? — Процветают, — ответил он, чувствуя, как на миг разжимает когти раздирающая, густая тоска. — Иногда просыпаюсь и думаю: если умру сегодня — они будут тем, ради чего стоило жить. Торшер, мигнув, погас. Погас и свет за дверью. Замолкли и враз обрушились встревоженные голоса. — Это пробки выбило, — крикнула Рогозина, не поднимаясь. — Валь, проверь щиток, пожалуйста. — Вы там живы вообще? — донеслось из-за двери. — Живы, живы, — со смешком ответила полковник. Стянула на груди шаль, слушая, как незнакомо, невпопад перестукивает сердце. — Вань… Я хочу, чтобы ты знал: вы с Оксаной здесь всегда желанные гости. Даже если меня не будет, вы можете приезж… — Как это — вас не будет? — резко спросил он. — Мало ли, уеду в город. Весной, может быть, перееду к Вале. — А-а. В темноте, рассекаемой рыжим блеском, лицо Тихонова заострилось, казалось совсем юным. «Мальчишка, — усмехнулась про себя Рогозина. — Вечный подросток». — Возвращайтесь в Москву. Обязательно возвращайтесь в Москву, пожалуйста. Я очень скучаю. И… — Галина Николаевна, — раздался голос Лисицына, — у вас есть инструменты тут какие-нибудь? — В подсобке во дворе, — крикнула полковник. — Вань?.. — Нет. Нет, ничего. Крупные капли били в темноте по глянцевым виноградным листьям, по лозам, не дававшим в Подмосковье ни одного плода. От пола поднималась сырость. Перед глазами, танцуя с языками пламени, плыли воспоминания. — А помните тот ресторанчик у Валиного одногруппника? С бумажными скатертями. Мы с вами туда ездили на мотоцикле. Как раз тогда, когда вы сказали, что уходите. Щёлкнув, зажёгся свет. — Помню, конечно. Я тебе первому сказала. Даже не Вале. — Возвращайтесь в Москву. Пожалуйста… — голос у Тихонова, и без того негромкий, надломился, упал до шёпота. — Пожалуйста. А если захотите чем-то заняться — возьму заместителем. Рогозина рассмеялась и потрепала его по волосам. — А помните, как я сбежал, в первый день ФЭС? — Да. — Смешок над головой, вздох, тяжёлая сухая рука на плече. — Как раз сегодня об этом вспоминала. — Галина Николаевна. — Ванька-Ванька. — Как всё быстро прошло. — Как всё быстро прошло… — Эй вы, затворники! — гаркнул Майский. Дверь распахнулась, комнату залило светом. Сергей стоял на пороге с громадной коробкой. — Выходите. У нас главный подарок! — Они никогда, никогда не дадут покоя, — прошептал Тихонов, поднимаясь. — Давайте-давайте, — велел Сергей, прикрывая дверь. Иван протянул руку, помогая Рогозиной встать. Её лицо, с новыми морщинами, с по-прежнему острым взглядом, оказалось совсем близко. Иван закрыл глаза. — Оксана будет ревновать, — бесстрастно произнесла полковник. — Не будет, — проговорил Тихонов. — Она знает… Все знают. Рогозина притянула его к себе. Тихонов уткнулся ей в грудь. — Вы ведь совсем другое заслужили. Не это забытье. Не этот дом, Галина Николаевна. — Ну что ты, Ванька. Ну что ты… Ты же такой сильный. Ты несгибаемый, ты стальной. Ты всегда был моим примером, Ванька. — Да ну вас… — Где вы там, в конце концов? — позвала из-за двери Валентина. — Пойдём. — Пойдёмте… Дверь распахнулась в натопленную комнату, в блеск, в ослепительный свет лиц. Рогозина вдруг очень чётко, будто на гравюре, увидела их всех — всех вместе и каждого в отдельности. Таких сильных. Таких бесстрашных. Не боящихся разбиться. — Совсем как вы.