Кто ты, Бункер?

      — Сульема? — Глубокой ночью Бункеру не спалось. Хоть и устал он за день — сон не шел. Мысли топтались в голове, нудили, мешали, не давая отдохнуть. Почему-то особенно въедливо вертелась одна — о том, что ученая должна по идее захотеть убить его за то, что все так сложилось.       — Сульема… — Он снова негромко позвал ее, свешиваясь с верхней койки вниз.       — Мммм…ты чего, Бункер? Спи. Ночь на улице. — Недовольно пробурчала она, проснувшись.       — Ты хотеть мей убить после дэтой отравление? — Задал он мучающий его вопрос.       На время повисла тишина.       — Сульема… — Опять позвал он шёпотом.       — Я убью тебя, если ты не перестанешь болтать среди ночи. — Ворчливо простонала она и, переворачиваясь на бок, натянула подушку себе на голову.       На улице было начало зимы, когда они вернулись в убежище Бункера. Доктор не хотел отпускать Сулему — после отравления ещё не всё последствия окончательно прошли. У нее по-прежнему сбоила координация движений, при резких переменах положения тела ее мотало в стороны и трудно было сфокусировать зрение, как бывает, когда уже изрядно пьяный. Но она упросила старика отпустить ее с условием, что ещё месяц точно она будет сидеть в убежище у шведа, принимать лекарства и много спать. Бункер был согласен — после всех хозработ, что проделал у Доктора дома, он откровенно вымотался и ему хотелось вернуться домой. Выспаться самому, побыть наедине с Сулемой — дома у старика постоянно кто-то находился посторонний, а последние недели и вовсе теснота образовалась.       Пришли свободовцы, аж семь штук: побитые, как собаки, трое раненых, двое с поломанными конечностями. Недалеко на болотах, в развалинах какой-то конторы полезли что-то искать, а развалины такой толпы не выдержали. Рухнуло перекрытие, и эти олухи вместе с ним пролетели полтора этажа вниз. Один погиб на месте, остальные приковыляли за лечением.       Доктор пустил их к себе, оказал помощь, после чего четверо вернулись восвояси, а трое — двое с переломами и один с сильно размозженной ногой остались дольше. Присутствие Сулемы с Бункером было бы кстати Доктору в помощь, но он видел, что они оба уже изрядно киснут в его компании, да и раздолбаи-анархисты были не в тяжёлом состоянии, так что вполне могли друг за другом приглядывать и помогать в случае чего.       В итоге, к концу первой недели декабря Бункер с Сулемой вернулись на южные болота. Там было как всегда сыро, мокро, серо и снова шастали гнили. Расплодились падлы, пока швед не видел. Убежище сильно выстыло и им пришлось долго топить буржуйку, да достать все горячие артефакты, чтобы нагреть его до пригодного для жизни состояния.       Бункер довольный, что вернулся с теплой полуулыбкой в уголках рта сидел возле бочки-печки, подбрасывал дрова. Сулема сидела рядом с ним на ящике из-под снарядов, задумчиво ковыряла щепкой трещину в бетонном полу. В какой-то момент швед глянул на нее, обнял за бок и притянул ближе к себе. Ткнулся носом в висок, потерся, потом поцеловал ухо — Сулема мотнула головой.       — Не надо, Бункер.       — Ммм?       Сказать, что он удивился ее реакции, значило ничего не сказать.       Привыкший к тому, что ученая всегда была инициатором и никогда раньше не отказывалась от близости, он аж дар речи потерял, когда она его оттолкнула. Потом немного оклемался, вгляделся внимательно в нахохлившуюся как ворона напарницу, снова обнял ее, но уже за плечи.       — Ты тьего, Суоломэй? — Спросил негромко, мягко рокочущим голосом. Чего-то более вразумительного на ум не пришло. — Плохо?       Она не ответила. Молча повернулась к нему, ткнулась лбом ему в грудь, тяжело вздохнула.       — Я не знаю, Бункер.       — Мм? — Он дал понять, что слушает ее.       — Я не знаю, как долго ещё со мной эта фигня будет. Я не могу теперь ни бегать, ни стрелять, ни пройтись даже быстро. Что там…не могу ровно отмерить в пробирку раствора. Хожу, как пьяная. — Голос ее звучал глухо и подавленно.       — Док говорить дэто пройти. Тьебе нужно долетьйиться…       — А вдруг не пройдет? — Она перебила его. Подняла голову и посмотрела на него сухими, жуткими глазами. В них плескался страх и подкрадывающаяся обречённость. — У меня и так нервная система повреждена, а после этого случая… я могу уже не восстановиться. Что тогда?       Бункер похолодел и от ее вопроса, и от голоса. В нем был ненамеренный, но укор.       Из-за него все случилось.       — Нитьего. Нье бывать так, что не восстановиться. Рано или поздно дэто пройти. А до тех пор…я быть помогать. — Он снова прижал ее к себе, прижался колючей бородой к ее макушке.       Скукоженная, она неловко обняла его за бока, вздохнула, задрожала вся и вдруг тихо захныкала.       Было страшно. Было обидно. Понимала, что не его вина — сама же увязалась за ним к наемникам, сама отобрала у него отравленную еду, но все равно какая-то змея-укорюга под сердцем ворочалась и кусала. Он виноват, гадюка такая, из-за него теперь как калечь.       Она гнала эти мысли, злилась на себя, кусала губы, дрожа от сдерживаемых слез.       Бункер все чувствовал. Гладил ее осторожно по спине, ждал.       — Черти бы взяли тебя с твоими наемниками! — Выкрикнула вдруг, ещё сильнее вжимаясь в него лицом. Не выдержала, разрыдалась в голос, вцепилась пальцами в одежду на спине шведа, и, всхлипывая, давясь слезами стала высказывать все, что думала по этому поводу.       — Если б ты не полез к ним, если б не взялся за этот чертов заказ… Я теперь навсегда могу такой остаться, ты понимаешь? Ты говорил, что застрелишься, если станешь калекой, а мне что делать?       Она отлипла от него, заглянула ему в лицо и в красных отсветах огня не узнала его — будто постарел лет на десять. Горестные морщины на лбу, в глазах боль.       — Нье стреляться, тотьйно. Я тоже бояться. Я тоже проклинать сьебя за все и все понимать. Но дэто нье есть конец. Лекарства Доктора помогут. А если нет — мы…тьего-то еще придумаем.       Он едва выговорил последние слова — самому горло перехватило до боли.       На месте Сулемы он бы чувствовал то же самое и первым делом о чем бы подумал, так это о самоубийстве. И много раз уже было такое, но она его каждый раз вытаскивала, теперь он оказался на ее месте и чувствовал, что не может поступить иначе.       Сулема ударила его по спине кулаком, раз-другой, потом вцепилась ему в плечи, в волосы, прижалась вся, вздрагивая от плача.       Чертов швед. Лучше бы сказал, что застрелит ее, лучше бы предложил вернуться ей к Доктору и не обременять его собой — она бы это восприняла как должное, но он не прогонял. Протягивал руку помощи. Чертов порядочный, правильный псих. И, будто прочитав ее мысли, он сверху вдруг добавил:       — Последний резьерв. Ты помнить? Ты есть последний резьерв.       Она помнила. Отчётливо помнила тот день, когда они вернулись тоже от Доктора в убежище, но тогда она ещё не думала, насколько серьезно этот поехавший охотник все воспринимает и говорит.       Не в состоянии плакать дальше, она просто повисла на нем всем телом, а он держал. Гладил ее по голове, как дитё, покачивался из стороны в сторону. Потом, когда понял, что она засыпает, осторожно поднялся и отвёл ее на койку, помог лечь. Хотел было вернуться к печи, подбросить ещё дров — она не дала. Вцепилась ему в одежду и руку, не отпуская от себя, глянула так, что у него сердце перевернулось, и он сначала сел рядом с ней, а потом лег. С трудом умостился, прижимая напарницу к себе, укрыл обоих старым ватным одеялом и долго-долго лежал, прислушиваясь, как она сопит, уткнувшись лицом ему в плечо.       Прошло ещё две недели. Сулема пила лекарства Доктора, спала. И сама и с Бункером — он предложил ей повторить опыт, который в свое время сработал с ним. Ученая сначала кисло усмехалась и фыркала, потом согласилась, потом сама стала приходить по вечерам к нему на ящики за лечением. Может, конечно, не так эффективно как в его случае, но оно помогало. Или то все же действовали противные лекарства Доктора? Они не пытались уточнять.       К началу третьей недели Сулема стала выбираться наружу, и заставлять Бункера заново учить ее стрелять. Деваться было некуда, он учил, показывал уловки, которыми сам пользовался, исправлял то, что когда-то ей криво объяснили и показали.       Сулема ругалась, с трудом фокусируя взгляд, стреляла по банкам, радовалась, когда удавалось попасть. Осторожно тренировала координацию движений, ходя по длинной узкой доске, сначала лежавшей на земле, потом — приподнятой на кирпичах. Медленно, шатко, но дело двигалось на лад. Резким рывком послужило нашествие гнилей одним утром.       Сулема вместе со шведом выбралась тогда на улицу для очередного урока стрельбы по банкам, но цели поменялись. Оголодавшие мутанты окружили сараюху над убежищем, и едва люди высунулись наружу — кинулись в нападение.       У Бункера был с собой только пистолет, но за счёт большей меткости он уложил четверых уродов. Сулема застрелила одного, но и этому была рада — когда уходила от Доктора уже даже не надеялась, что сможет ещё когда-либо попасть по движущейся цели.       После основательной уборки округи от вонючих трупов мутантов вернулись в убежище, вымылись сами, решили, что на этот день приключений пока хватит. Сулема, забравшись на свои ящики, задремала, Бункер взялся возился с рациями, которые ему передали для ремонта анархисты, да слушал, как барабанит неожиданный среди зимы дождь.       К вечеру, когда выбрался наружу, понял, что на утро ему будет чем заняться: в сараюхе над убежищем потекла крыша и вода залила бочку со щелоком, два короба с сухими дровами и мешок с селитрой. Придется все сушить, да идти куда-то, искать смолу, а потом, как крыша просохнет, топить ее и заливать все, что треснуло. Сырости им и без дырявой крыши хватало.       Утром он рассказал о случившемся Сулеме. Она сонная вяло ругнулась, предложила сходить вместе — в темной долине в недостройках и черта можно было найти, не то, что смолу, но швед напомнил ей, что месяц ещё не прошел и ей по обещанию положено быть дома. Двинулся в дорогу один.       Взял с собой мешок побольше для смолы, немного припасов, оружие, пояс с артефактами в подсумках — теми, что облегчают вес переносимых вещей, и выбрался наверх.       На улице было сыро и холодно, за ночь землю подморозило и грязи после дождя почти и не было. Оглядывая серые, мутные в морозном тумане окрестности, Бункер ворчливо ругался на такую недозиму, материл попадающиеся по дороге аномалии, будто они могли подвинуться в сторону, если он их обругает, натягивал поглубже капюшон на голову, да арафатку на лицо. Противная погода, противная сырость.       Когда вышел с болотистой местности — видимость улучшилась, но аномалий меньше не стало. Вроде бы и выброс давно был, а этой срани не убавилось.       Пошел через кордон — на свалку заходить не стал, туда последнее время гопоты какой-то набрело, как в самые первые годы в Зоне. Оббирали всех, кого видели. На кордоне пересекся с группой новичков, узнал, что яйцеголовые из НИИЧАЗ приперлись в деревню, лазят по ближним холмам, что-то замеряют и выискивают. Но ему не было дела до учёных и он пошел дальше своей дорогой.       В ранних зимних сумерках пришел в тёмную долину. Не смог не зайти к своему старому убежищу — надеялся там заночевать, в тесном закутке, что остался от некогда большого бомбаря, но, сунувшись в знакомый лаз двери, понял, что оно обрушилось окончательно. Сразу за ступеньками входа был завал. Видимо, перекрытия полностью обвалились и насыпь, что была сверху, просела и провалилась вниз.       С тягостным, тоскливым ощущением он отошёл от заваленного убежища, растерянно огляделся. Слишком живой была память об этом месте. Ещё пару дней назад он, рассказывая Сулеме о прошлых событиях, видел как наяву и убежище, и закопанный в землю схрон с артефактами, и коптильню для мяса слева за насыпью, и дорожку к поленнице… теперь все заросло кустами, которые сейчас облетели и торчали, как клубки перепутанной колючей проволоки.       Зона неумолимо стирала следы людей на местах после их ухода, а природа постепенно отнимала владения даже у Зоны. Зарастали деревьями улицы, в некоторых дворах из-за поросли молодняка и кустов уже вовсе пройти невозможно было. Где люди хоть как-то расчищали себе пространство ещё можно было двигаться, если нет аномалий, а там, куда никто давно не заглядывал — стоял вовсе дикий лес.       Поймав себя на этой мысли, поймав этот момент ощущения длительности, текучести жизни, Бункер задрал голову вверх и вгляделся в хмурое, серо-лиловое зимнее небо.       Жизнь течет своим ходом. Где-то в далёкой Швеции красивая уже женщина Лота наверное ложится спать рядом с мужем и детьми. Где-то горит в окнах домов свет и ездят машины по улицам, спешат домой люди. Где-то течет другая жизнь, совсем не такая, как здесь.       Но как бы здесь, в Зоне страшно ни было — он туда уже не сможет вернуться. Ему некуда возвращаться, да и незачем. Вся его жизнь теперь здесь. Его образ жизни, его дом, где его теперь ждут. Его последний резерв.       Вспомнив о Сулеме снова, он достал наладонник, написал ей короткое сообщение.       «Долгари выгнать кровососов из недостроев. Я нотьевать там».       Потом убрал девайсину обратно и побрел в выбранном направлении. Недавно действительно долговцы выбили шайку кровососов из многоэтажной части комплекса и пока что никто другой не заселил пустое место, так что ночевать там правда было можно.       Хоть и нашел он более-менее затишный угол без ветра, хоть и развел долго тлеющий, жаркий костер, все равно утром поднялся задубевшим от холода. Спал вполглаза, прислушиваясь к окружающим звукам, но разбитым по пробуждению себя не ощущал. Давно адаптировался к такому сну, к тому же за время жизни у Доктора и дома успел выспаться.       Перекусив наскоро батончиками и ещё теплым чаем из термоса, пошел искать то, за чем пришел.       Облазил окрестности одного из корпусов, зашёл в гараж, где стояли ржавые грузовики, позаглядывал в стоящие там бочки — ничего не нашел, кроме гнезда мышей.       Бродил до обеда по территории, но смолы как назло нигде не было. В итоге плюнул, ругнулся, двинулся к фабрике через заваленный бетонными плитами и кольцами двор. По дороге заметил за забором у обочины костер — завернул за штабеля шлакоблока и, приседая, прячась за ними пробрался дальше — не хотел попадаться никому на глаза. Мало ли, кого там черти носят.       Зайдя на уже на территорию фабрики, дошел до заправки — она стояла поодаль от остальных построек. Пока дошел — задолбался материться и просто устал, потому что аномалий насобиралось целое поле вокруг облупленных кирпичных построек.       Пока пробрался между ними — семь потов с него сошло, но в итоге нашел под самым забором среди бочек от горючего и всякого хлама кучу окаменелой смолы, засыпанной пылью и облепленной остатками деревянного короба. Достав из рюкзака походный топорик, стал откалывать ее по кускам и складывать в мешок.       Когда надолбал столько, сколько не тяжело было унести, собрался идти обратно. Время было ещё не позднее, и, если поспешить, то можно будет заночевать в деревне новичков.       Высунувшись с территории заправки, он осторожно обошёл ее, ища место почище от аномалий, но особой разницы не заметил и тогда просто пошел в сторону, откуда было ближе к кордону.       Пока протискивался между гравитационными ловушками, которых в той стороне оказалось больше всего, заметил какое-то шевеление на ближайшем холме, но когда вылез из аномального поля и огляделся — нигде никого не было.       Правда, автомат он так и не стал убирать на плечо, пошел с ним, пошатываясь под тяжестью мешка за плечами и усталости, да уйти далеко не ушел. За первым же поворотом дороги его шустро окружили трое.       — Ану, фраер, тормози. — Окрикнул его один, держа на прицеле обреза двустволки. — Мешок с барахлом скидывай.       — Да-да, давай, разгружайся. Гля сколько нагреб хабара, еле тащишь. Мы тебе поможем. — Гундосо пронудил другой из-за спины, с пистолетом в руках.       Бункер лихорадочно огляделся — третий, тоже с пистолетом подходил с обочины из-за поваленного дерева, оплетенного засохшим хмелем и бурьянами.       «Ну, суки!» — мелькнула яростная мысль. — «Сейтьяс поделюсь».       — Х-хорошо…только не стреляйте…я от-тдам! — Забормотал притворно-испуганно, торопливо стягивая мешок со смолой. — Все отдам. Бери.       И протянул его тому, что был с пистолетом у обочины.       — Подойди глянь, чего там у него. — Буркнул тот, кивая своему дружку с обрезом. Тот кисло глянул на говорившего — он цыкнул зубом и разрешающе добавил.       — Можешь забрать себе первое, что достанешь.       Тогда гопник с ружьём ухмыльнулся и подошёл к Бункеру.       Тот, глядя все такими же испуганными глазами цепко держал мешок, и, когда бандит собрался его забрать — на секунду воспротивился.       — Ну-ну, давай сюда. Не будешь рыпаться — так мы по мирному и разойдемся, без шума и пыли.       Побурчал, усмехаясь на одну сторону.       Бункер разжал пальцы и потерянно опустил руки, но, едва гопник с взял мешок и сунулся в него — схватил автомат и дал очередь по тому, что стоял у обочины.       Второй хрен с пистолетом среагировал быстрее, чем тот, которому достался мешок, выстрелил — Бункер со вскриком отшатнулся, складываясь пополам и хватаясь за ногу. То ли бандит был предельно хреновым стрелком, то ли испугался убивать, как он сам в свое время, но это стоило ему жизни.       Из полусогнутого положения швед выстрелил второй раз и мародера отшвырнуло назад, на дорогу, откуда вышел Бункер, в сторону аномального поля.       Оставшийся бандит бросил мешок и схватился за обрез, Бункер страшно ощерился и прохрипел:       — Лутьйше глянь, за что сдыхать собрался! — И кивнул головой на мешок с кусками смолы. — Не продешевил?       В растерянности бандит замешкался, дернулся к мешку на земле, отступая на шаг и не опуская обреза. Его до икоты пугали дикие глаза изможденного и обтрепанного человека напротив и в то же время до вожделения манил тяжёлый, набитый какими-то крупными штуками мешок, который тот вынес из аномального поля.       Но Бункеру не судьба была увидеть, что победит в голове бандита: жадность или осторожность. Наклоняясь за мешком, он сделал ещё шаг влево, больше оттопырил руку и задел ею едва заметное искажение пространства, иногда поблескивающее зелёными искрами.       Бункер, на сколько хватило силы, отпрыгнул в сторону, упал на землю как раз в момент, когда воронка сработала, захватывая жадного бандита, мешок со смолой и всякий мусор. Вздернула высоко над землёй, завертела, но вопли бандита были последним, что волновало Бункера в тот момент. Пока аномалия втягивала в себя все, он отчаянно цеплялся руками за бурьяны и землю, чувствуя, как его самого неуклонно тащит в эпицентр, а когда она разрядилась и раскидала во все стороны все, что в ней оказалось — пришлось прятать голову, чтобы не забрызгало кишками и не врезало каким-нибудь камнем.       Отрубаться ему никак нельзя было, иначе потеряет драгоценное время.       Рана на ноге кровила не катастрофично, но все же сильно, и, когда он смог наконец взяться за оказание себе первой помощи, штанина пропиталась кровью почти до колена.       Вытянув из кармана на ноге аптечку и модифицированные перевязочные пакеты, он распаковал гемостатичкскую губку и, особо не сдерживая криков и ругани, заткнул ею рану. Потом туго перевязал ногу, положив под бинт пласт из мерзляка — вонючего артефакта, который действует как местный анальгетик, лишая чувствительности место, рядом с которым лежит. В итоге, когда натянул обратно штаны на задницу — рана была со внутренней стороны бедра, почти у самого паха, — на улице уже смеркалось.       Собирать смолу, разлетевшуюся во все стороны вместе с останками бандита, не было ни сил, ни времени, поэтому он как мог быстро поковылял в сторону кордона.       До темна в деревню не дошел. Заночевал на развалинах животноводческой фермы в компании двух плотей. Затаился на уцелевшем чердаке бытовки, в то время, как мутанты топтались внизу в своем логове. Не имея возможности развести огонь, с одним чахлым греющим артефактом до утра промерз, как собака. Еле дождался, пока мутанты снова свалят на рассвете по своим делам, только потом слез и поковылял дальше. Он мог бы их застрелить, но место вокруг было неспокойное. На звуки стрельбы могли сбежаться и собаки, и изломы, и мелкие, черные уроды, которые заселяли окрестности кордона.       До деревни новичков добрался после обеда. Три раза по дороге останавливался: выломать подходящую палку для опоры вместо костыля, сменить повязку и перекусить, в деревне смог только дойти до целого дома и забиться там в пустой угол. На большее не хватило сил.       Проснулся только ближе к полудню следующего дня: разбитый, больной. Начиналась лихорадка, не-то от переохлаждения, не-то из-за ранения — он не понял толком. Знал только, что до вечера ему необходимо попасть домой, иначе после ещё одной ночёвки в поле он уже не встанет и точно никуда не дойдет.       Он мог бы попросить помощи у новичков, чтобы довели, но не хотел с ними связываться, мог написать Сулеме, чтобы забрала его, но не был уверен, что она в своем состоянии благополучно дойдет к нему сама. Поэтому пошел дальше один. Опираясь на крепкую палку-рогатину, глотая время от времени монолитовский травяной энергетик из плоской фляжки и стараясь сильно не наступать на раненую ногу, считай на одном упрямстве в глубоких сумерках доплелся до дому.       В убежище скорее свалился, чем спустился, чем до паники напугал Сулему, но ни утешить, ни убедить ее в том, что все нормально уже не смог. Приложившись головой сначала о скобы-ступеньки потом — об стену, потерял сознание.       От того не слышал, как Сулема заполошно залопотала что-то, с трудом подняв, стащила с него тощий рюкзак, поволокла к ящичной постели. Не чувствовал, как чуть позже она раздевала его, ругаясь на чем свет стоит, вычищала рану и место с ладонь размером вокруг нее от мешанины расплавившегося артефакта и слезшей волдырями кожи.       — Кто, йоб твою мать, мерзляка на голое тело лепит, а? Дубина ты шведская?! — Ругалась ученая не-то от страха, не-то от негодования, осторожно закрывая обожженные места на ляжке напарника неткаными салфетками, вымоченными в той же мешанине, которой когда-то он спас руку Йоакиму после кислотного дождя. Саму рану — сквозную дырку с рваными краями, залепила жёлтым артефактом-губкой. Бункер больше пользовался ломтями мяса — они действуют быстрее, хотя и сильно истощают, и их не надо никуда засовывать. Она же больше собирала эти жёлтые непонятные образования. Они расходовались окружающими тканями на регенерацию и считай сами преобразовывались в новые клетки, не вызывая истощения, да и фонили намного меньше, но чтобы это работало, нужно было их поместить в ту среду, которую они собой замещали.       Бункер слабо охнул и дёрнул ногой, когда она заткнула в ней лишнюю дырку, чуть приоткрыл глаза, дезориентировано огляделся.       — Ты дома, Пэр. — Сулема тронула его за плечо и назвала по имени, давая понять, что он в безопасности — швед что-то бормотнул невнятное, чуть приподнял голову и плечи, пытаясь разглядеть себя. Увидел, что обе ноги на месте, с судорожным вздохом отъехал снова.       А ночью его сильно лихорадило. Он стонал и ворочался, не находя, куда пристроить заживающую ногу, чтобы меньше ныла, разбудил задремавшую на соседних ящиках Сулему.       Она встала, смешала ему лекарства — жаропонижающего с обезболом, помогла выпить. До утра сидела рядом на ящике, прислонившись к его койке, дремала в полглаза, прислушивалась к его возне и дыханию.       К утру ему стало легче. Рана почти затянулась изнутри наружу, как это происходит с артефактом, обожженные пятна вокруг нее покрылись новой, тонкой кожей. От прикосновений напарницы Бункер проснулся, когда она его осматривала, дернувшись, открыл глаза.       — Сульема… ты? Тьего?.. — Потом вспомнил прошлые события, вздохнул, вяло ругнулся.— Дэтот урод тьйут не отстрелить мей яйцы. — Пробормотал досадливо, фыркнул и добавил: — А из-за второй мы и дальше быть с дырявой крышей.       Сулема внимательно заглянула ему в лицо, пытаясь понять, с ней он говорит или ещё бредит, но потом швед сердито вздохнул, и рассказал более внятно, что с ним случилось в этой вылазке. Она криво усмехнулась, сжала его руку.       — Ничего… Ещё успеем заделать эту трещину, главное, что ты дошел домой.       А на следующий день, ещё вялый и слабый, не в состоянии согреть себя, он кутался в два одеяла и обнимал бутылку с горячей водой. Сулема, когда подала ему поесть, больше не смогла отойти и вообще выбраться из его койки. Он попросил ее залезть к нему и посидеть с ним рядом, чтобы теплее было, она не стала отказываться — забралась рядом и обняла сзади, прижимаясь всем телом. Бункер сначала было задремал, расслабился, Сулема тоже прикорнула рядом с ним в тепле, но минут через сорок он проснулся. Хотел было выбраться из постели, встать что-то делать, но понял, что рано ещё, слабость не прошла. Тогда, вытянувшись обратно рядом с напарницей, тихо спросил:       — Тьебе ещё интересно слушать, тьего с мей было раньше?       От неожиданности и спросонья ученая не сразу сообразила, о чем он говорит, но поняв, закивала.       — Да, конечно. Расскажи, если хочешь.       Ответила, ловя себя на мысли о том, что Бункеру кажись уже самому стало не страшно или даже нужно рассказывать свою историю. Если раньше его с трудом удавалось разговорить, то сейчас он первый мог начать. Понимал, что поймут и не высмеют, не назовут придурком очередной раз и даже, черт возьми, утешат, если будет тяжело вспоминать и проживать заново что-то.       — Шаман, ты его кажись убил. — Один из сталкеров в камуфляжной форме обратился к тому, кто поразил шведа.       Тот, довольно усмехаясь, закинул автомат за плечо и подался к своей жертве.       — Да не, не убил. У меня все точно, как в аптеке. Если бы кусок арта был больше — то убил бы, а этим огрызком разве что кота убить можно.       Разворачивая бессознательного Пэра на спину, названный Шаманом стянул с его лица арафатку и удручённо покачал головой.       — Звиздец, чувак, ты тощий… Чи крысами одними кормишься? — Ворча себе под нос, сунул руку ему за шиворот, пощупал пульс — он был. — Но, что б ты там не жрал, оно сделало тебя бессмертным. С таким весом ты вполне мог сдохнуть и от такого разряда.       И уже своим товарищам:       — Живой он, я ж говорил. Можете не сомневаться. Идите сюда, в ближайшее время ему не до гранат будет.       — А? И что мы с ним будем делать? — Спросил Шамана один из парней, которого спас швед.       — Да чего? Хотя бы оттащим на базу да накормим в обмен на ваше спасение. Олухи. Сказано было, глядеть в оба. Снорков прозевали… — Вместо Шамана на его вопрос ответил рыжий, подошёл ко второму спасенышу и отвесил ему подзатыльника. — Ну, Шаман, чего ты там возишься с ним? Забирай, да пошли обратно, пока ещё кто не пришел из этих тварей.       — Ты уверен, что его можно на базу? Он вроде как того, не в себе изрядно. Слышал, как говорит? Как бы его не контролёры потрепали, или ещё какая дрянь похожая.       — Да ну не, вряд ли. Он на зомби не похож. Снорков уделывал как вполне соображающий стрелок. — Подал голос второй из спасённых.       — Стрелок-то он может и хороший, но с башкой у него явно беда. Чего за гранаты хвататься сразу?       Какое-то время камуфляжные люди спорили, чего делать со странным помощником, потом в конце концов решили, что пристрелить в случае чего всегда успеют, подхватили под руки и понесли в сторону темной долины.       Очнулся он нескоро. Первый раз вынырнул в реальность, когда чьи-то холодные руки подхватили под мышки, а кто-то другой стал чем-то туго стягивать ему грудь. Второй раз очнулся на секунды, когда сверху, на плечи и все тело легло что-то знакомо-теплое. Открыл глаза, увидел серый, сводчатый потолок над собой, ощутил на коже теплую, приятную тяжесть одеяла и снова потух.       Окончательно очухался то-ли рано утром, то-ли вечером — он не понял. Открыв глаза, увидел серый, сумрачный свет, потом постепенно стал различать очертания предметов вокруг: железные сетчатые кровати со старыми матрасами, просто матрасы на земле, облупленные кирпичные стены, кое-где завешенные брезентом или старыми одеялами, окно, забранное решеткой.       Первая мысль была почему-то о тюрьме.       Его посадили? Выловили как преступника и посадили в тюрьму?       Будь он где угодно в другом уголке Украины, возможно он бы в это и поверил, но чтобы в Зоне, когда его можно просто прикончить и не тратить средства на кормежку и лечение….       Значит, не тюрьма, а что тогда? Нужно осмотреться, а для этого как минимум приподняться.       На удивление это получилось, правда, голова закружилась с голодухи — есть хотелось невыносимо. Болели помятые снорком ребра, плечо, в которое его ударил током странный брошенный человеком предмет, но в остальном он чувствовал себя вполне сносно.       Оглядываясь по сторонам, он понял, что находится не в тюрьме. Помещение, где он был, представляло собой очень большой, разделенный простенками кирпичный короб. Дверей в нем не было, боковые проемы, видимо, отходившие в другие стороны помещения, были заколочены досками и завешены тряпьем. Сумрачный свет падал из щелей в высокой крыше, впереди, в конце всей этой длинной постройки белел проем выхода. Оттуда тянуло сыростью и дымом костра, а если прислушаться получше, то можно было различить голоса людей.       Точно не тюрьма. Но, тогда что за место? Кто и зачем его сюда притащил? Что ещё с ним захотят сделать под видом помощи? А вдруг это лагерь учёных, которые экспериментируют на людях? Он читал в сети, что есть такие: подбирают раненых людей или заманивают к себе, а потом используют как подопытных крыс для испытания своих поганых изобретений.       От этой мысли кишки скрутило страхом. Пожалуй, такая участь даже хуже, чем быть скормленным кровососу — там ты хоть относительно быстро сдохнешь, а тут твою жизнь будут поддерживать до тех пор, пока ты не перестанешь представлять интерес для науки.       Поняв это, он завозился в намерении встать с постели, найти свои вещи и делать ноги, пока не поздно, тем более, что особой охраны возле него не было, выпутался из одеяла, встал — благо не раздели догола, и как ошпаренный подскочил, когда из-за спины послышался оклик:       — О, чувак! Нихрена себе, ты проснулся! А мы уже думали, что ты до второго пришествия дрыхнуть будешь. — Человек вошел из проема в стене, завешенного одеялом. Он был невысокого роста, худой, помятый, но физиономия у него была вполне приветливой и дружелюбной. — Куда намылился?       — Аа? — Вопросительное междометие вырвалось само собой, Пэр толком ничего не понял из сказанного.       — Говорю, куда бежать собрался? Еле на ногах стоишь, тебя шатает. Пошли, хоть пожрешь сначала, потом беги куда надо, если захочешь.       — Говорить медленнее, пожалусйта. Я нье есть понимать. — Он специально заучивал эту фразу, зная, что она ещё не раз пригодится, и теперь она помогла.       Со словами «Ааа, все с тобой понятно, ты из иностранцев» пришедший без опасения подошёл к нему, привычным движением взял его под локоть и повел прочь из помещения.       Куда? Пэр даже представить уже не пытался.       — Здесь лагерь вольных сталкеров. — Говорил ему по пути провожатый. — Тут тебе бояться нечего. Здесь самый разный народ собирается, кого только не встретишь: от бывших учёных и предпринимателей до музыкантов и простых искателей приключений, причем не только местных. У нас уже когда-то были двое таких, как ты, туристов. Англичане, что ли… Приперлись посмотреть Зону, но и недели тут не пробыли, дали деру. Так что ты не будешь удивлением.        Они вышли из помещения и оказались на дворе перед серым, приземистым зданием, таким же длинным, как-то, где он находился, только вовсе без окон. Место ему показалось знакомым: похожие постройки он видел в своей локации на ферме, что находилась за фонящим мостом, вдали от недостроек и фабрики. Он редко туда ходил: там вечно гнездились аномалии и шастали собаки, да и вообще ловить там было нечего — все, что можно было вынести оттуда, вынесли задолго до его появления.       Проскочила мысль, что если это действительно та ферма — в случае чего далеко ему сбежать не получится — найдут и его, и его убежище и вытащат, как лису из норы.       — Тут собираются те, кому интересна Зона, кто хочет ее исследовать и показать миру ее возможности. — Продолжал говорить его спутник. — Ну, или просто ищет на жопу приключений, как я, например.       Обойдя длинное здание, вышли на широкую бетонированную площадку перед покосившимися воротами въезда на ферму — так и есть, это была она. В дальнем от двух длинных построек углу стоял строительный вагончик, рядом с ним вокруг бочки с костром сидело несколько человек.       — О-оо, Малой. Ты разбудил нашу спящую красавицу. — Протянул один из мужиков, в добротном бронике и куртке камуфляжного окраса. — Надеюсь, как положено? При помощи волшебного поцелуя?       Пэр не понял толком его слов и растерялся, когда остальные сталкеры загоготали от сказанного, стал озираться по сторонам, осматривать себя — дырка у него на заднице что ли?..       — Заткнись, Омон. Не видишь, херово человеку. Лучше бы пожрать предложил, чем зубоскалить. Гляди, он же еле на ногах стоит. — Загудел другой, такой же громила в бронике и в красной бандане, покачал головой. — Ты того, парень, не обращай внимания. У него язык с мозгами не дружит, подходи не стесняйся. Если ты к нам по хорошему, то и мы тебе добром ответим.       Обратился к Пэру, но вместо него ему ответил тот, кого назвали Малым.       — Он вас вряд ли понял, чуваки. Он иностранец. — Пожал плечами и осторожно подтолкнул Пэра ближе к костру. Тот опасливо оглянулся, но сделал шаг вперёд.       — Так ты нас совсем не понимаешь? — Спросил его ещё один из компании. Пэр понял вопрос, снова оглядел всех — никто не выражал никакой агрессии против него. Скорее, любопытство, смешливый интерес, ехидство…двое заговорщицки переглянулись, один щелкнул себя пальцем по шее, намекая на выпивку, кивнул на него, Пэра…       — Отьень тяжело понимать. — Он всё-таки собрался с ответом и выговорил.       — Ну, ничего, чувак. Поживаешь с нами — научишься. — Малой хлопнул его по плечу и уже сильнее подтолкнул к бочке с костром.       Двое, кто говорил с ним до этого встали, засуетились, следом за ними и остальные, а ещё через пару минут его уже усадили на покрышку от здоровенного колеса, всунули в руки армейский котелок странной формы с не менее странным содержимым, ложку и ломоть чёрствого хлеба.       Ему откровенно боязно было есть то, чего он не знал, но от голода уже темнело в глазах и дрожали руки, поэтому он решился попробовать. И не заметил, как умял почти половину всего содержимого котелка — им оказалась похлёбка с мясом и какими-то овощами, похожими на картофель и репу одновременно.       — О, чувак, ты видать давно голодаешь. — Проворчал один из сталкеров, глядя на него и перебрасывая из руки в руку плоскую фляжку. — Ну, ничего. У нас со жратвой пока нормально, так что поделимся, чем можем.       Открыв фляжку, протянул ее Пэру.       — Ты того, выпей ещё. На всякий случай, а то у нас жратва не надёжная, чтобы чего не приключилось с тобой. Продезинфицируйся на всякий случай.       Пэр скорее догадался, чем понял его слова, взял фляжку, понюхал — пахло спиртным, отхлебнул немного.       Не подумал даже, что его так может развезти с пары глотков, а потом уже не было сил отказаться.       Сталкеры напоили его до зелёных чертей, утащили обратно в обжитое помещение, где он очнулся, и весь вечер провели за пьяными разговорами.       Пэр на дико ломанном русском, то и дело сбиваясь на шведский рассказывал странным местным, как набрел на них, и то, что ищет возможности заработать в этих краях, жаловался, что уже несколько раз чуть не погиб от рук других людей. Мужики эти — всего в лагере тогда было двенадцать человек, слушали его, вечно поправляли, когда он говорил невпопад, все спрашивали, откуда он пришел, но он так и не сказал им ничего. Почему-то боялся, что они выдадут его военным из миротворческого корпуса, а те найдут и депортируют, а дальше — дальше уже точно тюрьма. Сами рассказывали, кто откуда, как живут в Зоне и как в ней жизнь устроена, травили байки про каких-то мутантов, советовали, с кем можно общаться из людей, а кого лучше обходить стороной.       Тогда он пробыл в лагере четыре дня. Первые два все нещадно пили, ели и спали, потом начали расчухиваться. Поделились с ним патронами и едой, предлагали остаться с ними, уверяя, что лишние меткие руки в лагере нужны, но Пэр не стал этого делать. Ему не нравилось разгильдяйство этих сталкеров, не нравилось, что они пьют, как черти, а некоторые ещё что-то употребляют. Ему казалось, что так в Зоне долго не прожить, потому и ушел. Тихо, мирно вернулся в свое убежище с новым пониманием того, что теперь у него есть соседи и они, хоть и разгильдяи, но настроены вполне дружественно.       И год, до следующей весны он прожил после этого почти благополучно. Соседствовал с этими свободными — так сталкеры из лагеря называли себя за взгляды и отношение к Зоне, зарабатывал, выполняя задания, которые ему предлагали их торгаши — народу в лагере добавилось, и они появились, как муравьи, которые заводятся там, где есть крошки. В основном собирал и приносил разные артефакты или инструменты, но сбор артефактов давался тяжело. Два раза он терял всю снарягу в аномалиях, часто травмировался. То обжегся раскаленным воздухом от термической аномалии, то заляпал штаны на коленях странной рыжей грязью возле химозной и не заметил, а потом кожа слезла волдырями, там, где промокшая ткань с ней соприкасалась, то неосторожно задел трамплин. Аномалия со страшной силой швырнула его не вверх, но вперёд, на валуны и поваленные деревья, рядом с которыми находилась, он снова вывихнул тогда плечо, разбил локоть, ушиб бок, схлопотал ещё несколько трещин в ребрах да уйму ссадин и синяков по всему телу. Как побитая собака притащился с чертовым артефактом, за которым лазил, к торгашу в лагерь, а после того, как ему вправили руку — домой.       Позже, все так же таская артефакты, попадался бандитам. Один раз отбился, на другой не вышло — его подстрелили и обобрали до нитки. Бросили раненого в одних старых штанах и драном свитере неподалеку от заброшенной деревни в его локации. Тогда он так и не понял, кто отнес его в лагерь к знакомым сталкерам. Там его подлатали, дали отлежаться, а потом поручили ещё достать артефактов в оплату за лечение — он отказался. Отдал деньги из оставленных на снарягу и ушел.       Вернувшись домой, окончательно утвердился в мысли, что пора бросать это гиблое дело — сбор артефактов, иначе точно долго не протянет. Стал вспоминать, какую ещё работу предлагали эти люди: искать разные инструменты и детали в недостройках и заброшенных корпусах фабрики, передавать информацию каким-то людям, что отирались на окраинах свалки, отстреливать мутантов, подбирающихся к лагерю.       Последнее для него было самым привычным, поэтому в следующее свое появление на базе сталкеров, он взялся за предложенное задание убрать гадких, черно-коричневых тварей — тощих, похожих на сушеных обезьян с огромными ртами, что заняли один из цехов фабрики и не давали туда попасть.       Неделю он возился с этим цехом и этими тварями. В итоге убил — их там оказалось шестеро, но за счёт того, что очень шустрые и агрессивные — оказалось, что намного больше.       Когда народ из лагеря наконец смог зайти в цех — там оказался ещё один сюрприз. Эти твари успели размножиться и в углу постройки под обвалившиеся куском перекрытия на куче тряпок копошились ещё четверо таких же мерзких созданий, только совсем маленьких. Этих уже постреляли свободные.       Дальше Пэр либо брал ещё подобные задания, либо сам ходил, отстреливал тварей по округе. Свободные предлагали объединиться и вместе выбить большие логова мутантов в деревне за его убежищем и в подвалах недостроев — там поселились снорки, он отказался.        Медленно, методично в одиночку перестрелял всех снорков, потом психонул, подался в деревню, в которую никак не мог попасть, и долго, муторно стал отстреливать тамошних карликов-телекинетиков из засады — иначе не получалось. Сначала ходил один, потом эти свободные увидев, что он в одиночку справляется, поняли, что там ничего страшного и нет, стали тоже выбираться небольшими группками на зачистку местности. Как некоторые из них, особенно молодые, не пытались за ним увязаться или набиться в подельники — он никого не брал с собой. Не доверял никому и не хотел полагаться на кого-то, кроме себя в своем деле.       За каждого притащенного дохлого мутанта ему в лагере платили не слишком много за одного, но в сумме за всех перебитых получалось неплохо.        В перерывах между такой охотой он выбирался дальше на запад, через свалку к огромному промышленному комплексу, названия которого он не знал, и на северо-восток за реку. Сам не понимал, что его туда тянет, но тамошние люди из лагеря, который он обчищал когда-то, то ли переменились все за прошедшее время, то ли не признали его — когда пришел в поисках заданий — никак не отреагировали на его появление. Поручили достать какой-то ерунды железной с фабрики, заплатили, на том и разошлись.       Он упорно собирал деньги, но добавлялись они очень медленно. Часть тратилась на патроны и отдельные элементы снаряжения, продукты и лекарства — наконец получил свободный доступ к ним, на дорогу в один конец из Зоны откладывалось то, что останется.       Учился говорить и понимать по-русски — в живом общении это происходило намного быстрее, чем по книгам да в сети, и он за год такой жизни почти ясно научился понимать многих в лагере, хотя самому говорить было всё ещё тяжело.       Свободные сталкеры все заманивали его к себе, подбивали присоединиться к ним, но он не соглашался, не хотел вливаться в их разгильдяйскую жизнь и бросать свой бомбарь. Между вылазками он отдыхал там, туда сносил трофеи и покупки и близко к нему никого не подпускал. Сталкеры из лагеря это поняли и не совались, а пришлые если забредали — уходили подстреленные.       За это ревностное охранение своего убежища ему прилепили прозвище «Бункер» и он на удивление с ним согласился. И довольно быстро привык к нему, тем более, что имени своего не называл, а до этого все к нему обращались кто как: кто «чувак из бункера», кто просто «чувак», кто — «немец».       Ближе к лету следующего года началась полоса неудач.       В одной из вылазок он вляпался в заросли хищного растения. Далеко за рекой, возле какого-то непонятного одноэтажного строения, где широким кругом стояло штук двадцать высоченных антенн непонятного назначения, на узкой, протоптанной дорожке вдоль решетчатого забора сорвал ногой что-то натянутое над землёй.       Растяжка!       Вспыхнуло в голове с запозданием, когда тело уже рефлекторно швырнуло его ближе к забору, в заросли чего-то вроде хмеля. Он упал головой в сторону от предполагаемой гранаты, вжался в землю, закрыл голову руками, свёл вместе ноги, ожидая взрыва, но его так и не последовало.       После пары минут ожидания в диком напряжении он фыркнул, выругался и хотел было подняться на руках, как в щеку вдруг что-то больно вцепилось.       Чертыхнувшись, он отмахнулся от того, что к нему пристало, но сразу избавиться не удалось. Оно крепко вцепилось в кожу, так что пришлось развернуться полубоком, освободить руку полностью, чтобы схватить это и отодрать от себя — в руке оказалось что-то вроде длинного виноградного уса с колючками на конце.       — Тьфу ты дрянь! — Он отшвырнул кусок растения в сторону, осторожно попытался отползти подальше от возможно отсыревшей гранаты, но едва приподнялся на локтях — лицо и шею окатило жаром. Перехватило дыхание, потемнело в глазах.       Не понимая, что случилось, он испугался, замер, прислушиваясь к себе, пережидая, когда пройдет, но легче не становилось. Наоборот, странное, противное онемение стало быстро расползаться с оцарапанной щеки на шею, плечи, руки и вниз.       Он запаниковал, попытался сесть, но не смог, руки не слушались и дыхания не хватало, задёргался, пытался кричать, но тоже не получилось. Гаснущим сознанием понял, что растение оказалось ядовитым, но испугаться этого не успел — все провалилось в темноту.       Когда очнулся — на улице ещё был день и шел дождь. Мелкий, противный, холодный. Каплями вода стекала ему по лицу и от этого ощущения он видимо и очухался. Немного привыкнув к свету и сырости, он попытался осмотреться — не получилось. Что-то удерживало его, причем так, что нельзя было пошевелить ни руками, ни ногами.       Парализован?       Эта мысль как удар хлыстом подстегнула его, заставила дернуться и открыть глаза, завертеть головой, оглядывая всего себя.       Нет. Не парализован, скорее спутан, как муха в паутине. Все тело его от ног до головы было обмотано толстыми и тонкими гибкими лозами непонятного растения с лапчатыми листьями, похожими на хмелевые. Что-то влезло под одежду, оплело обе руки повыше локтей перекинувшись по плечам, из рукава на левой руке вылезло и обвило запястье уже снаружи.       Пэр поерзал, пробуя на прочность всю эту гадость, выругался сквозь сжатые зубы — если и удастся выпутаться, то это будет не скоро. Волокнистые, прочные стебли мало того, что спутали его, так ещё казалось, успели вцепится корнями в землю так, что он и от нее оторвать не мог ни рук, ни ног.       Черт его задери это растение! Чудо генной инженерии, мать его псевдосбака.       Ругаясь дальше, на чем свет стоит, подстегивая этим свою ярость, он завозился, пытаясь освободить руки. За поясом у него был нож, если удастся достать — дальше дело пойдет веселее, главное, чтобы внезапно не нагрянул выброс и никакой голодной твари поблизости не оказалось.       Ерзая плечами и руками по земле, рыча и дергаясь подняться он пытался разорвать или растянуть те лозы, что опутывали верхнюю часть тела, или отодрать их от земли, чтобы получить хоть немного больше свободы движений. В какой-то момент вроде стало получаться — та плеть, что тянулась под одеждой и наматывалась на левое запястье, треснула, отодралась от почвы и ощутимо быстро стала вянуть. Давление на руки и плечи спало, он завозился сильнее.       Когда почти полностью освободил левую руку, понял, что там, где ползучие стебли соприкасались с кожей под одеждой сильнее и сильнее начинало свербеть.       Жгучий зуд въедался в кожу.       «Только этого не хватало!» — прошипел он сквозь зубы, дернулся с больше силой вбок, рискуя опять вывихнуть себе плечо, но наконец добился желаемого. Левая рука была свободна.       Радуясь этому, он потянулся к боку, где был нож, и тут его снова ужалило, в этот раз под ухом.       «Твою ж мать, почти получилось…» — простонал мысленно, чувствуя, как снова накатывает онемение.       На сколько таких укусов его ещё хватит? Какая доза этой дряни будет смертельной?       Подумать успел, а понять уже нет.       Когда в следующий раз очухался — понял, что все его предыдущие усилия по освобождению пошли прахом. Живучее, растущее видимо неимоверно быстро растение снова спутало ему руки и теперь ещё расползлось по нем сетью тонких светло-зеленых усов.       Там, где они соприкасались с открытым телом, кожу сильно саднило и стягивало.       Сильно хотелось пить, и самое хреновое, что было — руки там, где на них висел оборванный стебель, жгло невыносимо. Пока не двигался — не ощущалось, но едва попытался снова пошевелиться — будто ожоговый волдырь содрали и схватили грязными пальцами.       С трудом сдерживая стоны и ругань, он приподнял голову и осмотрелся. Все так же скрюченный полубоком-полунаспине он лежал уже покрытый будто мховым ковром по самое горло. От этого вида стало жутко — ещё немного и эта гадость полностью похоронит его живьем под собой, а судя по усиливающейся жажде — смерть придет быстрее, чем он рассчитывал с ней встретиться. Но лёгкой эта встреча точно не будет. Чертова растительность, видимо, тянет жидкость из его тела, а с ней все, чем можно питаться, так что если он не сможет вырваться в этот раз — следующие заходящие сюда сталкеры найдут на месте его гибели натуральную мумию.       Помня, что в прошлый раз активными действиями он спровоцировал эту пакость на нападение, он стал ерзать намного осторожнее. Потом, вывернувшись невообразимым образом, спрятал лицо до глаз в арафатку, а ладони — в рукава куртки, стал напрягать и сгибать ноги, чтобы отодрать их от земли.       И вроде по началу стало получаться, растение снова попыталось его ужалить, но колючий ус запутался в арафатке, так и не достав до лица, он обрадовался, а потом вдруг стало резко плохо.       Казалось, почерневший, отмокший стебель, что обвивал руки под одеждой, расквасился окончательно, а вместе с этим расплавил кожу под собой ещё глубже. От боли стало темнеть в глазах, тело сделалось ватным, накатила тошнота. Чувствуя, как тяжело заколотилось сердце в груди, Пэр снова потянулся всем телом, стараясь вырваться, зарычал, дёрнул ногами — треснули державшие их корни, ощутил возможность двигаться, забился, вырываясь, высвободил правую руку, добрался ею до ножа на поясе и снова отключился.       Следующий раз, когда пришел в себя, понял, что сам уже не выберется. От жажды все внутри ссохлось и жгло, сил не было дышать глубже, не то, что дёргаться, руки от плеча до локтя и шею сзади он почти не чувствовал. Да так бы и загнулся он там от интоксикации и истощения, но его вытащили какие-то сталкеры в нелепой черно-красной снаряге. Доволокли до ближайшего лагеря на заброшенном сухогрузе и свалили куда-то по своим делам.       Две недели он обитал там. Первую плохо помнил — большую часть времени провел в отключке, вторую — ел как не в себя да выполнял поручения местного медика, который его лечил. После этого, очухавшись и рассчитавшись за помощь, вернулся к себе, немного побыл дома и опять подался в лагерь к свободным, предупредить о странном растении, с каким столкнулся, но придя на место, застал там только троих посторонних мужиков, да следы жестокого боя.       На его ломанные вопросы о том, что произошло в лагере, один из чужаков ответил, что свободных выбили из этого места неделю назад, и они с тяжёлыми потерями ушли вглубь Зоны, а куда именно — пока никто не знал.       Потрясенный и подавленный этой новостью он вернулся в бомбарь. Долго сидел там, не зная, куда себя деть, в душе поселилась какая-то чертовщина.       Было страшно. Одновременно и так, как раньше — страх перед новыми людьми, — но вместе с тем иначе. Люди, которые оказали ему поддержку, вдруг пропали все и сразу, и он снова остался один на один со всей Зоной и другими ее обитателями.       Промаявшись пару дней дома, он выдвинулся на охоту. Еды было немного — купленные консервы и сухпайки он берег, складывал на случаи, когда не в состоянии будет добыть чего-то другого, потому решил ещё что-то достать.       Охотился всё так же с луком — ему нравилось это оружие и опять же так можно было сэкономить патроны на случай стычек с мутантами. Пока бродил по окрестностям заброшенной деревни, откуда выбили карликов, думал. Что с ним творится? В голове какой-то раздрай, он не может понять, что ему так мешает.       После долгого одиночества общение с людьми давалось тяжело, но их повторное исчезновение подействовало на него ещё хуже. Он был крайне растерян и не мог понять, что делать дальше. Бредя через заросли бурьянов, разрывался в мыслях: было страшно наткнуться в деревне на враждебных людей и при этом до оскомины на зубах хотелось увидеть хоть кого-то, убедиться, что жизнь тут существует. Привычная заброшенность и запустение Зоны теперь почему-то наводили жуть.       Он старался отделаться от этих мыслей, чтобы не отвлекаться, но получалось плохо. Потому упустил два раза добычу — подвернувшихся зайцев, и вернулся домой только с тремя крысами. Жирными, здоровенными, но крысами. Он давно привык к такой еде, но все равно было противно с ними возиться. Приходилось дольше обрабатывать и готовить, чтобы не заразиться от них какой дрянью.       Следующие пару дней провел дома. Отдыхал, ел, спал, играл на тальхарпе и тщетно пытался разобраться со своими мыслями — не получалось. Не понимал, почему так бедует от того, что свободные ушли. Он же не радовался, когда они вылавливали его то возле недостроев, то ещё где в локации и подбивали идти с ними на какие-то свои дела, злился до белого каления, когда приходил к ним в лагерь за заданиями и видел, что у них очередное попоище. Часто и густо они просто появлялись не там, где надо небольшими группами, спугивали его добычу, нарушали его планы, а он уже привык быть полным хозяином себе и своему времени.       К тому же он все равно их опасался. Приходя к ним, каждый раз ожидал какого-то подвоха, удара в спину, злился, когда отдельные сталкеры начинали стебаться над ним, приходил в бессильную ярость, когда торгаши пытались его обмануть. Но делать было не чего, он был чужаком в лагере, потому хвататься за оружие себе запрещал, а без него было очень тяжело отстоять себя.       Часто и густо ему приходилось объяснять неправоту и защищаться кулаками. Он дрался с отдельными оторвами из их группы, которые пытались его прищемлять, пару раз бил морду торгашу, когда тот, пользуясь его непониманием, в наглую обманывал его, дрался с такими же захожими бродягами, как сам, если те тоже начинали откровенно издеваться над ним от скуки и потому, что он плохо их понимал. Свободные когда только гоготали над ним, а когда выгоняли из лагеря на время, если он уделывал кого-то из их братии, но потом один черт находили его и звали с собой.       За время его соседствования с ними, народу в лагере еще добавилось. Постоянных было уже человек тридцать, и из захожих ему примелькались человек пять. Они приходили, уходили, торговали, приносили артефакты, ходили в вылазки со свободными на свалку, на Агропром — так назывался промышленный комплекс на западе, за реку, на Затон, отстреливались от мутантов, прятались от выбросов. Иногда он даже ходил вместе с ними. Просто присоединялся к группе, чтобы безопаснее дойти до какого-либо нужного ему места, а там отделялся от всех и дальше шел своей дорогой.       День за днём, он не заметил, как в таком ритме прошло больше года. Не друг, не враг, скорее вредный сосед, но, черт возьми, за это время он успел привыкнуть к тому, что есть рядом люди. Есть куда приткнуться в случае чего.       А за несколько недель до того, как он вляпался в то чертово растение, в лагере началась какое-то нездоровое движение. Сталкеры эти усилили охрану, стали пускать к себе не всех приходящих, отовсюду тащили оружие и патроны.       Пару раз ночью он слышал перестрелки в стороне их фермы, потом ушел на Затон и застрял там. А в это время свободные схлестнулись с кем-то, кто оказался сильнее, и те, кто выжил из них ушли непонятно куда.        Он же теперь, вернувшись в свое убежище, маялся, не понимая, что ему делать дальше. Идти искать их? Зачем? Помочь он им уже не поможет, а идти за ними как чукча за оленями он не видел смысла. Но и сидеть на месте ровно не было сил. Осточертело торчать в бомбаре: Зона оказалась намного больше, чем он себе представлял, и была далеко не такой ужасной, какой казалась ему поначалу, потому теперь его тянуло в Нее дальше почти с непреодолимой силой. Ходить, изучать, попутно зарабатывать деньги на снарягу, медикаменты, еду…уход из Зоны.       Эта мысль тогда стала ещё одной занозой в его голове. Он вроде бы и хотел уйти и боялся. Казалось, мало ещё денег на поездку до дома, нужно еще немного заработать, ещё пару заданий выполнить и тогда уже точно можно будет уходить. Но эта пара заданий тянулась и тянулась, одно задание цеплялось за другое, открывались новые места, и он ходил туда уже просто из любопытства, посмотреть, узнать, что же там есть, открыть ещё что-то новое, осилить ещё что-то.       И из всего этого медленно проступало перед ним жуткое понимание того, что он застрял и уже не решится уйти. От этого он разозлился. На себя, на свободных, на Зону, плюнул на все, снялся с места и двинулся обратно к сухогрузу на Затоне в надежде узнать у тамошних людей, куда делись сталкеры, да ещё заработать и уже точно тогда уходить.       Узнать к большой досаде ничего не удалось — тамошний народ мало общался с соседями из-за реки, но заработать получилось. Одно за другим ему как пришлому бродяге предлагали разные задания, за которые никто не хотел браться. Он взялся — деньги давали хорошие, а где рисковать своей головой уже не видел разницы. Убивал мутантов, доставал части их туш, даже раз пришлось притащить дохлой ту странную жуть с руками-жгутами, что он видел у себя дома на фабрике, и что пыталась отобрать у него еду.       Потом ему предложили грохнуть некую химеру, что завелась в одном из цехов завода с названием Юпитер, и сумму пообещали за это по местным меркам баснословную.       По незнанию взялся за дело — с такими деньгами он и в Швецию доберется, и паспорт выправит и залог за себя заплатит, если его вдруг решат арестовать. Поэтому стал готовиться: разузнал, что за тварь, где обитает, какие у нее повадки, прикинул, что удобнее ее будет промышлять со снайперкой, но пока удалось ее купить — прошло ещё приличное количество времени.       Тащить деньги из заначки он себе запретил, а чтобы собрать нужную сумму — опять подрядился собирать артефакты. Попутно разведал дорогу на Юпитер — завод оказался большой, но тварь обитала не слишком глубоко в постройках.       Бродя по окрестностям, наткнулся на ее следы и останки растерзанных людей, стал осторожно разведывать территорию ее обитания и охоты. В овражке у подножия забора, в скоплении аномалий достал странный, красивый артефакт, похожий на спираль ДНК, и, когда вернулся на сухогруз — продал его. Полученных денег хватило, чтобы доложить и купить, наконец, СВД да патронов к ней.       Торгаши все выспрашивали его, как ему удается доставать артефакты из аномальных полей без детектора аномалий — он ничего не отвечал. Понял, что если народ узнает о его чуйке на аномалии — его в итоге заездят с заданиями на сбор или грохнут как конкурента. Отмалчивался, списывая все на то, что не понимает их, пожимал плечами.       Когда снаряжение было готово — двинулся на Юпитер. Понимал, что задание тяжёлое — этих тварей мало кто решался истреблять, но отступать было поздно. Треть суммы ему дали наперед, остальное обещали после выполнения дела.       Но ни Сыч, ни Борода — торгаши со Скадовска, ничего не сказали ему о том, что химера способна слышать мысли людей, в сети такого тоже не было, и в итоге эта неполнота информации чуть не угробила его.       Тварь, зная, что он задумал, вылезла ровно там, где он собирался сделать засаду, и располосовала ему когтями всю спину. На том бы кончилась его история, если бы не Болотный Доктор — тот самый старик, который дал ему отпор, когда он пытался его ограбить. Он подобрал его, вымазанного в минеральном клее, взялся выхаживать — Пэр плохо помнил эти дни.       Ярко врезалось в память только появление странного человека в черном, которого старик называл по имени, Димка, и мерзкая жёлтая амёба, которую ему, Пэру, прилепили на спину. В полубредовой панике он тогда подумал, что на нем проводят какой-то эксперимент и одному богу известно, что с ним станется после этого, сорвал с себя желтую мерзость, потом попытался себя убить. Не получилось. Старик этот не дал, появился не вовремя и вырубил.       А дальше был долгий, полный безысходности и постоянного страха период восстановления. Он все ждал, напряжённо прислушивался к своему телу, пытаясь уловить начало процессов мутации, которые должна была запустить амёба, но растерзанная спина болела так, что трудно было хоть что-либо различить за этой болью.       Оно проявилось само, через пару дней. Очнувшись очередной раз, он заметил, что кожа на руке у него и вены под нею стали неестественного, грязно-серого цвета, похолодел. Вот и все. Чтобы не дожидаться окончания мутации, решил отказаться от воды и пищи. Отбивался, когда старик пытался его накормить, слабо радовался, чувствуя, как быстро истощают его лечебные артефакты, ждал, когда уже наконец загнётся от истощения.       В какой-то момент все вдруг пошло не так: когда не осталось сил держаться в сознании, управление телом перехватили инстинкты. Он впал в странное оцепенение, перестал сопротивляться Доктору, и, почти не сознавая происходящего, начал есть, что тот ему предлагал.       Дело пошло на поправку. Когда очухался до более-менее соображающего состояния, старик начал с ним говорить, но это быстро утомляло. Трудно было понимать, вслушиваться в чужую речь, и к тому же он никак не мог понять, зачем его спасают. Зачем возятся с ним, если все равно он скоро сдохнет из-за мутации.       Как мог, он высказал эту мысль и тогда Доктор стал ему объяснять, что не эксперимент на нем проводил, а хотел вылечить дорогущим и редким артефактом, а когда понял, что швед ему не верит — принес пистолет и предложил убить кого-то одного из двоих, кого тот сочтет нужным.       Пэр попытался застрелиться сам и опять не смог. Оцепенел, задохнулся от неспособности пересилить чертов инстинкт самосохранения, вцепился в пистолет, но так и не смог выстрелить. Старик тогда с почти отцовской заботой укрыл его оглушенного этим, долго сидел рядом, говорил. Пытался втолковать, что в Зоне есть жизнь и она может быть многим лучше той, что за периметром, а потому ему, Пэру, рано ещё умирать. Потом принес какой-то терпкой настойки, заставил выпить стопку, после чего в считанные минуты все происходящее стало безразличным и его сморило в крепкий, глубокий сон.       Дальше потянулись недели существования в прострации. Пэр много спал, наконец-то ел нормальную еду, а не что попадется — Доктор не жалел для него еды. В голове было пусто до звона, не хотелось ничего — ни жить, ни делать что-либо, но и лежать бревном в маленькой комнатухе, которую ему выделил странный старик, он не мог. Потому осторожно начинал расхаживаться. Шрамы на спине саднили и чесались, сковывали движения, но он упорно растягивал, казалось, сплавленную ими кожу. Заставлял себя двигаться. Понимая, что обязан жизнью, пытался помогать старику, чем мог. Когда оклемался до состояния держать топор в руках — стал рубить дрова.       Тогда он почти все лето провел у Доктора. Тот наблюдал за его состоянием, учил говорить по-русски, а когда за долгими беседами узнал, что швед много чего мастерит сам и использует артефакты в качестве источника энергии — показал, что можно сделать ещё из некоторых. Научил из ярко-красных больших Ломтей мяса делать вытяжку, а на ее основе — сильно действующий заживляющий состав, показал, как паять металлические вещи без паяльника, имея только немного селитры, смолы, в которой он вывалялся возле завода и медной проволоки. Осторожно пытался выведать, как и откуда Пэр, пришел в Зону, но тот замыкался от этих вопросов и больше не разговаривал.       Время от времени к Доктору попадали такие же покалеченные сталкеры: лечились, платили, приносили артефакты, деньги или продукты. Он, Бункер — так назвался Доктору, — тоже все порывался куда-то пойти, что-то достать, но старик его не пускал. Говорил, что рано ещё, и был прав. После очередного выброса во дворе у них появилась аномалия и Пэр, даже побыв недолго рядом с нею чувствовал, что ему становится хреново, как это было в самом начале.       По ночам, лёжа в темной комнатухе на своей койке, каждый раз думал, что уйдет на утро. Два раза даже пытался — без рюкзака, без оружия, в одних камуфляжных штанах и куртке уходил до света, надеясь до восхода уйти подальше с болот, где находился дом. Но сил хватало дойти только до развилки метрах в двухстах от него, где чахлая грунтовая дорога пересекалась с заброшенной трассой, идущей вглубь Зоны.       Там останавливался, чувствуя, как тяжело бьется сердце, разворачивался и брел обратно. Ощущение беспомощности и слабости перед Зоной, понимание того, что сил его еще не хватит на то, чтобы добраться до дома срабатывало как защитная блокировка и не давало двигаться дальше вперёд. Тащась обратно, понимал, что снова существует на каком-то инстинктивном автопилоте, говорил об этом старику, на что тот только усмехался и говорил:       — Странный ты парень. В этом твоя сила, такое далеко не каждому дано, а ты жалуешься. Зачем не ценишь свою жизнь?       На этот вопрос Пэр не мог ему ответить, потому что сам не понимал. Зачем живёт? Почему так цепляется за эту жизнь, если в ней нет ничего, кроме опасности и бесконечного ожидания нападения…       Вернулся домой к началу осени. За лето его бомбарь так зарос бурьянами, что он еле откопал вход. Спустившись туда, он долго бродил по убежищу из угла в угол, трогал ставшие уже родными стены, ящики, полки, стянул ботинки и босиком прошёлся по трещиноватому бетонному полу, лег на свою койку. После провисающей сетчатой кровати у Доктора дома она показалась невероятно жёсткой, но на ней он наконец смог полностью вытянуться и выпрямить спину. Долго лежал, глядя в сумрачный потолок. Рядом в открытом жестяном коробке светился маленький, бестолковый артефакт, годящийся только вместо лампочки, в вентиляции шуршал ветер, где-то недалеко от насыпи наверху заорала какая-то тварь.       Он глубоко вздохнул, втягивая в себя застоявшийся, тепловатый и пыльный воздух убежища, перевернулся на бок, скорчился в позе эмбриона и тяжело застонал на выдохе.       Наконец-то это было можно. Наконец-то он снова остался один и никто не видит его. Наконец-то он дома, да, черт его все забери, дома, в своей надёжной норе, за железобетонными стенами, где каждый предмет известен ему и находится на своем месте. Где можно не оглядываться по сторонам, ожидая удара, и спать, не прислушиваясь к каждому шороху. Где можно выкричать весь тот ужас и боль, которые пережил в этой поганой вылазке.       Он даже попытался это сделать, но вместо крика получился только сдавленный хрип. Горло перехватило, он еле смог вдохнуть и долго после этого лежал задыхаясь и корчась на боку, дрожа, как побитая собака. Он почти не соображал ничего, отстраненно понимал, что лицо у него все мокрое, крепко жмурился, ощущая, как слезы жгут глаза, потом в какой-то момент, когда немного ослабла невидимая хватка на горле, всё-таки заорал как сумасшедший.       Кричал долго и жутко, царапая пальцами себе бока и плечи, потом, выбившись из сил, лежал молча, глядя пустыми глазами в пространство перед собой.       В голове было до звона пусто, сердце колотилось о ребра, накатила апатия. Кажется, он в какое-то время заснул и сам не понял как, а когда проснулся — долго не мог понять, где он и что с ним. Осторожно встал с постели, прошёлся, оглядываясь, чувствуя, как при движении трётся одежда о противно саднящие шрамы на спине, вспомнил все.       Присел на ступеньки к выходу из бомбаря, ещё раз потерянно огляделся. Ощупал себя: бока, руки плечи, живот — ничего особенного. Все как обычно, если не считать той срани небесной, что теперь творилась у него на спине. Он жив, не болен, не ранен. Почему его тогда так накрыло? Попытался прислушаться, разобраться в себе, понял, что просто случилась аварийная перегрузка. Слишком боялся, оказавшись беспомощным и полностью зависимым от неизвестного человека, слишком больно было физически. И, хотя на деле ничего смертельного не случилось, нервная система не выдержала и послала к чертям, вот и все объяснения.       Посидев ещё немного, он поднялся, попил воды из канистры под фильтром, снова стал бродить по убежищу. Заглядывал во все ящики, на полки, проверял их содержимое — все было на местах. Когда он пришел — убежище было заперто, как он его и оставлял, так что никто не смог влезть внутрь.       Заглянув на полку над койкой, нашел тальхарпу. Взял, сел на перевернутое ведро, долго-долго вертел ее в руках, чутко ощупывал пальцами гладкую поверхность дерева, шероховатые, витые из конского волоса струны, попытался что-то сыграть. Странное оно получилось. Тягучее, муторное, с каким-то горьким намеком на надежду, такое же, едкое, как и все его выздоровление после ранения химерой.       Чуть позже, когда понял, что ничего больше играть не хочет, выбрался наверх. Прихватил с собой автомат и осторожно, чтобы не вляпаться ни в какие ловушки, обошел заросшие бурьянами окрестности убежища. Все, что нельзя было унести, осталось на месте, ящик для артефактов был выпотрошен, но он не расстроился по этому поводу — прежде чем уйти, продал все дорогое, а нужное самому — спрятал в убежище. Поленницу с дровами с одной стороны разломало аномалией — тоже не страшно, топор, пила есть, можно будет починить, единственное, что его огорчило, так это то, что его хитрую коптильню для мяса теперь заполняла лужа вонючей аномальной дряни. И, даже если он вычерпает ее оттуда — все равно для приготовления еды она будет непригодна. Камни и почва вокруг аномалии пропитались этим раствором и при нагревании оно будет попадать в продукты.       До вечера пробыл на улице. Тихо, медленно, насколько позволяли силы, копался с починкой навеса над поленницей, принес свежей воды от ручья, что в овраге за бомбарем, примял кое-где траву, чтобы не мешала ходить. Не стал скашивать все вокруг убежища, чтобы не открывать его на обозрение, только освободил небольшую площадку вокруг ямы для костра и прочистил дорожку от выхода к уборной и поленнице. Дальше если ему нужно будет, он и по траве пройдет, а посторонним не так заметно будет, что место обжито.       Ближе к темноте развел костер. Разогрел на углях банку тушёнки, нагрел воды в котелке и насыпал туда собранных трав — ромашки, чабреца. Давно уже понял, что от местных плодов земли вреда меньше, чем от местных людей, поэтому собирал все не опасаясь — нужно было только выбирать места почище, чтобы не фонило и подальше от химозных аномалий.       Когда нагрелась тушёнка — стал медленно ковырять ее ножом, заедая сухарями. Смотрел, как долго-долго садится солнце в серо-зеленую дымку за непонятными отрогами на западе, как небо из лилово-вишневого с золотыми перьями облаков выцветает в густо-фиолетовый и черный в самой вышине, вслушивался в звуки Зоны. Просыпались и переугукивались сычи в стороне заброшенной деревни, носились летучие мыши, в стороне оврага с ручьем завыли собаки.       «Заразы. Подобрались как близко. Надо будет избавиться» — подумал озадаченно, но беззлобно.       Подбросил пару веток в огонь, снял котелок с железного прута, на котором тот висел, натянув рукава куртки на ладони, налил себе немного чаю в железную облупленную кружку.       Выпить получилось не больше пяти глотков. Слепые собаки ничерта не видели, но нюх у них был в разы острее, чем у обычных. Учуяв присутствие человека, они всей стаей двинулись к нему в надежде покормиться, подвывая и тявкая.       У него не было ни сил, ни желания отстреливаться, поэтому он досадливо засыпал костер землёй, забрал котелок и кружку, спустился в убежище, заперев дверь. Там, завернувшись в одеяло, сидел на своих ящиках, прихлебывал из кружки остывающий травяной чай, сквозь опущенные ресницы смотрел на синевато-белый свет артефакта, думал.       Хорошо как оказывается в своей тихой норе, когда никого нет рядом. И какого черта он тогда погнался за теми сталкерами? На кой ляд они ему нужны были? А с другой стороны…за время общения с ними, да и в этой жуткой, тяжёлой вылазке он получил огромный опыт. Опыт общения с местными, опыт охоты на новых тварей, опыт восприятия новых аномалий, каких не было раньше в его локации. Все происходящее с ним здесь в итоге обращалось в опыт. Заживало, запоминалось, переосмысливалось и заставляло менять свои стратегии поведения. Помогало в дальнейшем выжить. В этот раз ко всему прочему Зона оставила ему на теле такое напоминание, от которого он при всем желании уже не избавится, но урок этот был очень странным.       Он понял, что местным нельзя доверять, даже если они платят исправно и вместе с тем на своей шкуре убедился, что те же местные могут быть порядочными и неравнодушными, помогут и выручат, если окажешься на грани гибели.       Единственное, что пока ему не удавалось понять — как сразу, с первого взгляда отличить одних от других и не связываться с теми, кто может нагадить.       Понимая, что всего в голове удержать все равно не получится, он достал ПДА — третий уже по счету? Стал записывать все. Чуть позже, уже засыпая, чувствуя, как пальцы бессильно разжимаются и выпускают девайсину, сквозь первые прозрачные видения снов жалел, что не успеет записать ещё одну мысль.       О том, что жизнь в Зоне существует. И она может быть даже более настоящая, чем та, что течет за периметром.       — Вот так дэто и слутьйитья. — Бункер вяло ворохнулся в объятиях напарницы, сменил положение ног, развернулся на живот, вытягиваясь. — Ты уже дэто знать и так от Доктор и дэтой девы. Грави.       — Угу. — Сулема обняла его за поясницу, сама поежилась, вспомнив тот случай, когда вторая мелкая легенда Зоны с головой ее окунула в те события и состояние Бункера после ранения химерой. До сих пор не удавалось понять, от чего ей тогда было больше хреново: от боли, страха или в целом от понимания того, что Бункер все это пережил.       За время жизни с ним она поняла, что на первый взгляд он и одно и другое переносит стоически, но на деле просто загоняет все глубоко в себя и действует так, как того требует ситуация. Только потом приходит время, и все спрятанное начинает разрывать его изнутри.       — То, что показала Грави, фиг забудешь. Но я бы так ни за что и не додумалась, откуда у тебя эти шрамы. — Сулема осторожно пробралась Бункеру рукой под короткий рукав рубашки и прикоснулась к грубой, бугристой полосе шрама повыше локтя. Такой же точно был у него на другой руке и они между собой были будто связаны ещё одним, более тонким, тянущимся по плечам и шее сзади прерывающейся, извилистой линией. — Они слишком странные.       — Йа… Дэтот растений потом ещё несколько раз появляться в схожих местах — возле проходимых троп рядом с какой-нибудь опорой, а потом пропасть. И больше их никто не видеть. Такой отьйущений, что их спесиально кто-то сеять. — Пробурчал швед недовольно и зевнул.        — Все возможно, Бункер. Здешние учёные особо не придерживаются морально-этических принципов проведения экспериментов. Поэтому вполне могли таким образом проверять эффективность какого-то нового генно-модифицированного вида.       — Угу. — Теперь уже Бункер угукнул. Ему было хорошо. Мягкая, не болезненная муть выздоравливающего состояния размывала сознание, потрескивала дровами печка в углу, к боку теплым животом прижималась напарница. — Гады есть утьйеный. Хорошо, что ты от них сбежать.       С глубоким, прерывистым вздохом он сунул руку под голову, под спальники, умостился удобнее. Поерзал немного и вдруг спросил:       — Сульема, ты есть записывать, тьего я тебе рассказываю. Затьем?       От этого вопроса она кашлянула, подавившись вздохом от удивления, приподнялась на локте, заглядывая шведу в лицо. Тот ощутил ее движение, взгляд, обернулся, тоже глянул — не зло, не сердито, скорее сонно и недопонимающе. Зачем записывать то, как Зона постепенно переламывала и перекраивала одного из многих пришедших в Нее людей? Чи не диво…       — Чтобы если я тоже вдруг забуду все, как и ты тогда, иметь возможность прочитать и вспомнить тебя снова.       Хотя вопрос и оказался неожиданным, ответ на него она давно знала. Мысль о таком исходе событий ее давно пугала, ибо с ее потрёпанной головой и пси-аномалиями в Зоне все было возможно.       — Дай и мей протьйитать. — Не оборачиваясь больше к ней, глухо проговорил Бункер.       Сулема внутренне вздрогнула от этой просьбы — зачем ему это? Он и так все тяжело вспоминает, зачем ещё раз проживать?       — Зачем? — Спросила тихо, опасаясь, что обругает или разозлится.       — Хотьйу увидеть дэто со стороны. Понять, так ли быть всье хреново на самом деле или мне казаться от страха.       Сулема подвисла на несколько секунд от такого ответа, потом нашлась, что сказать.       — Своя боль всегда страшнее кажется, это нормально.       — Йа. Я знать. Потому и хотьйу увидеть со стороны. Ты дать мей протьйитать дэто? — Сулема едва различила его слова. Он как всегда, измотанный морально после таких рассказов, засыпал, уткнувшись лицом в постель, но продолжал ещё что-то упрямо ворчать.       — Если захочешь. — Она все ещё смотрела на него, ожидая, что он сам ещё может вскинуться и посмотреть.       — Захотьеть…когда-нибудь захотьеть. — Пробормотал он и затих.       Сулема ещё немного полежала рядом с ним, пока заснет крепче, потом осторожно сползла с его койки и перебралась на свою.       Часы в ПДА показывали половину первого ночи. Как всегда, его рассказ был долгим, потому что он говорил не быстро и с трудом подбирал нужные слова, но она его не торопила в таких случаях. Ждала, внимательно наблюдая за его выражением лица, слушала, когда продолжал.       Сейчас, укладываясь в свой холодный спальник, она думала, что надо все записать по свежей памяти, потому что переспросить потом что-то не получится. Хотя и хотелось спать, достала наладонник, начала записывать набросками события, о которых он рассказал — мысли путались. Перескакивали. Едва попадая пальцами в кнопки, она параллельно думала, что ему эти разговоры идут на пользу. Он раскрывается, высказывает то, что давно его мучило, и учится говорить большими предложениями, потому что в повседневной жизни из него дальше коротких фраз по делу ничего не вытащишь.       И это казалось ей хорошим делом.       Уже совсем засыпая, она тихо радовалась тому, что оба они живы и еще могут адекватно воспринимать все происходящее в реальности